Эдмон Лепеллетье - Прачка-герцогиня
– Ваше величество, вы можете послать меня на край света – в раскаленные пустыни Африки, в глубь ледяных степей Сибири; вы вольны располагать мной во всем и для всего, приказать мне найти себе смерть, если вам угодно, и я послушаюсь вас. Вы можете также лишить меня чинов, титулов, которые я добыл благодаря своей сабле и вашему благоволению, но вы не можете заставить меня разлюбить мою добрую Екатерину, вы не можете принудить меня к разлуке с той, которая была мне преданной подругой в тяжелые дни и останется моей женой до смерти. Нет, ваше величество, ваша власть не простирается до этого. И если я даже рискую навлечь на себя тем вашу немилость, я все-таки не разведусь, и мадам Лефевр, маршальша и герцогиня по вашему изволению, останется мадам Лефевр по моей воле! – гордо заключил герцог Данцигский, осмеливаясь впервые пойти наперекор императору и противиться его намерениям.
Наполеон исподлобья взглянул на маршала и холодно сказал ему:
– Вы славный малый, образцовый муж, герцог Данцигский. Я не разделяю ваших взглядов, но уважаю вашу добропорядочность, черт побери! Ведь я не какой-нибудь тиран. Хорошо, оставим навсегда разговор о разводе. Сохраните при себе свою пригородную слобожанку, только посоветуйте ей следить за своим языком и не вводить при моем дворе, около императрицы, рыночного говора и манер торговок. Ступайте, герцог, мне надо поработать с министром полиции; можете отправляться к своей благоверной!
Лефевр поклонился и вышел, все еще взволнованный предложением императора и кисло-сладкими словами, сопровождавшими его отказ. Когда он переступал порог комнаты, Наполеон, следивший за ним взором, пожал плечами и обмолвился словом, выражавшим мнение, которое было вызвано отпором Лефевра его матримониальным планам:
– Дуралей!
VII
Лефевр с багровым лицом, недовольный, встревоженный, недоумевавший, каким образом примет император его сопротивление и как выдержит нравственное поражение, нанесенное им, вернулся восвояси, ругаясь про себя.
Он нашел Екатерину за примеркой придворного наряда, предназначенного для церемонии императорской свадьбы. Она побросала все при виде мужа, кинулась ему навстречу и повисла у него на шее, радостная, бесцеремонная, а потом, почти тотчас заметив его расстроенное лицо, спросила с тревогой:
– Что с тобой? Разве в императора стреляли?
– Нет! Его величество здоров и невредим.
– Ах, ты снимаешь у меня тяжесть с души! – промолвила Екатерина.
У всех в голове была мысль о возможности неожиданной смерти Наполеона. Никто не мог представить себе более ужасную катастрофу, и эти опасения мучили не только приближенных Наполеона, их разделяла вся Франция, и эта общая тревога немало способствовала успеху смелых планов Мале и его филадельфийцев.
Успокоившись относительно императора, Екатерина повторила свой вопрос:
– Так что же случилось? Ты ходишь взад и вперед, точно минутки не можешь постоять на месте; дело, значит, серьезное?
– Очень серьезное! – И Лефевр опять принялся шагать по комнате, слегка подражая императору.
– Ты поспорил с его величеством? – спросила Екатерина.
– Да, мы немножко сцепились. Император повел на меня основательную атаку; я держался как мог, а потом сам перешел в наступление и… победил! Но одерживать победы над императором очень опасно: он из тех, которые всегда мстят.
– Похоже на то! Но из-за кого или из-за чего вы спорили?
– Из-за тебя!
– Из-за меня? Быть не может!
– Нет, это правда! Угадай-ка, чего захотел император?
– Право, не знаю… Он хочет, чтобы ты отправил меня в тот замок, который он велел нам купить? На который он в Данциге дал тебе денег?
– Да, он именно хочет, чтобы ты жила в имении, в провинции, и довольно-таки далеко.
– Отчего же ты не согласился? Я отдохну в деревне. У нас будут большая карета для катания, собаки, корова. Это будет очень забавно! И знаешь, Лефевр, мне уже по горло надоели все эти придворные злючки, которые постоянно насмехаются над нами! Мне вовсе не весело на праздниках и приемах у его величества. А во время всех этих свадебных церемоний придется целые часы выстаивать в тяжелых накидках, задыхаться в тесных лифах и мучиться в узких бальных башмаках. Если император желает, чтобы мы уехали в то имение, которое он для нас выбрал, – купим поскорее замок и уедем! Ведь теперь у нас долго не будет войны, может быть, никогда! Послушай, Лефевр, почему ты не согласился? Отчего сейчас же не сказал: «Государь, мы едем!»?
– Да видишь ли, дорогая моя Катрин, когда император говорил, чтобы ты оставила двор и поехала в отдаленный замок, он подразумевал только тебя одну.
– Как так? А ты?
– Я должен остаться при императоре.
– Вот еще! Разлучить нас в мирное время? Понятно, что на войне я не могу следовать за тобой по пятам, как адъютант или вестовой, но теперь, когда во всей Европе мир и тишина… Да что же это сделалось с императором?
– Он хотел не только разлучить нас, дорогая моя Катрин, но… знаешь, что он хотел сделать со мной?
– Дать тебе отдельный корпус? Послать тебя управлять каким-нибудь государством? Неаполем? Или Голландией?
– Не угадала: он хотел женить меня!
Екатерина громко вскрикнула:
– Тебя? Женить тебя?! Ну а я-то?
– Мы должны развестись.
– Развестись? Он смел предложить это? Смел говорить о нашем разводе? Какой он мерзкий, твой император! А что же ты ответил ему, Лефевр?
Маршал, улыбаясь, открыл объятия. Екатерина бросилась к нему на грудь, и муж и жена крепко обнялись. Счастливые тем, что опять вместе, они страстно обнимали друг друга, как бы для того, чтобы отогнать страх, навеянный перспективой разлуки. Нет, ничто не могло разъединить их! Этими молчаливыми, горячими объятиями они протестовали против самой возможности развода, подтверждали друг другу, что мысль о подобной измене никогда не могла прийти им в голову, и ободряли друг друга ввиду смутной опасности, которой грозил им план императора.
– Так что же ты ответил ему? – спросила Екатерина после долгого молчания, потихоньку освобождаясь из объятий мужа.
Лефевр усадил жену рядом с собой на диван и заговорил, нежно глядя ей в глаза и не выпуская ее рук из своих:
– Я сказал императору, что люблю тебя, Катрин, одну тебя и что, прожив вместе очень счастливо и согласно годы нашей молодости, мы мечтаем только о том, чтобы это продолжалось, пока русское ядро или испанская пуля не отправят меня туда, где уже покоятся Ош, Дэзэ, Ланн – все мои товарищи по прежним битвам.
– Ты сказал то, что следовало, Лефевр! Во что только не вмешивается император! Сам развелся, так хочет, чтобы и все на свете делали то же самое! У него была особая цель, свой определенный план. Зачем он говорил тебе о разводе?
– Да ведь я же сказал тебе: он хотел меня женить.
– На ком же? Я хочу знать! Ведь я же ревную! Скажи мне имя той, которую он предлагал тебе! Нечего сказать, хорошими делами занимается твой император! У него есть барышни, которых ему нужно пристроить. Он, конечно, предлагал одну из своих любовниц? Гаццани? Или Элеонору? Или прекрасную польку?
– Он не назвал никого, он говорил вообще. Видишь ли, он хочет, чтобы ему подражали… чтобы его принимали за образец. Сам он женится на эрцгерцогине, и каждого из нас хотел бы женить на аристократке.
– Вот так придумал! Я не про тебя говорю, бедный мой Лефевр, твои чувства я знаю; а другие-то маршалы? Что они будут делать с благородными барышнями, которые так гордятся своими предками? Разве Ожеро не сын рыночной торговки? Ней, Массена? Да все они, все из народа, как и мы с тобой! Просто безумие – навязать им в жены девиц, которые будут сравнивать их с знатными дворянами, каковы они сами. Боюсь, Лефевр, не спятил ли немножко наш император! Уж одно то, что он собирается жениться на дочери императора, гордой австриячке, для которой он будет таким же солдатом-выскочкой, как и ты.
– У императора на все свои причины.
– А у нас свои! Ведь ты отказался? Решительно отказался? Наотрез?
– Неужели ты в этом сомневаешься? – нежно спросил Лефевр, снова целуя жену, которая, краснея от удовольствия, охотно отдавалась его ласкам. – Ты, значит, не испугалась? Ты была вполне уверена, что я никогда не соглашусь развестись и жениться на другой?
– Черт возьми! Да разве ты не принадлежишь мне? Притом ты поклялся, что будешь только моим!
– Да, перед муниципальным чиновником. Это было давно. Но я не забыл, моя милая Катрин, той клятвы, которую дал тебе, когда взял тебя в жены.
– Я также! А если бы ты и забыл, так есть одна вещь, которая напомнит тебе твое обещание.
– Что такое? – рассеянно спросил Лефевр.
– А это что? – И, взяв мужа за руку, Екатерина быстро засучила рукав его мундира и отвернула рубашку: на коже виднелось голубоватое изображение пылающего сердца со словами: «Екатерина – навеки». Эту татуировку маршал, в то время простой сержант, сделал перед свадьбой и шутя назвал своим свадебным подарком. – Ага! Вот эта клятва! – с торжеством воскликнула Екатерина. – Разве ты можешь с такой рукой жениться на какой-нибудь эрцгерцогине? Что сказала бы она, увидав такую штуку? Она спросила бы, какой это Екатерине ты обещал быть верным до гроба, и стала бы делать тебе сцены. Ведь ты не можешь отречься от своего обещания, старина?
