Анатолий Александров - Следопыт Урала

На другой день Паллас послал Зуева осмотреть казенную глинопромывальню, расположенную в четырех-пяти верстах от крепости, на узком перешейке между озерами Теренкуль и Кисегач. Там промывали знаменитую белую исецкую глину, а на глине той работал императорский фарфоровый завод столицы. Вот и озеро, широко раскинувшееся между соболиных шапок Уральских гор. На берегу, в редколесье, виднелся пятистенный дом. Из калитки навстречу приезжим спешил смотритель. Это был здоровый детина с краснощеким лицом. А голосок на удивление оказался тоненьким, даже писклявым. И бороденка росла у него редкая и похожая на мочалку.

— Милости просим, ваше благородие, милости просим, — поклонился он всем телом Зуеву, отводя назад руки с толстыми растопыренными пальцами.

— Здравствуйте, — и Зуев протянул смотрителю руку, которую тот, почтительно подержав за пальцы, бережно опустил.

— С дороги отдохнуть не желаете ли?

— Нет! Попросил бы ознакомить с вашим заведением.

— Слушаюсь. Заведение невелико, сразу все осмотрим, — и повернулся к казаку, сопровождающему Зуева. — Заводи-ка, Васильевич, лошадей во двор да бабе моей скажи, чтоб на стол собирала.

Вначале пошли к амбару, где хранилась сырая глина. Ее сюда с озера Мисяш подвозили государственные крестьяне.

В следующем дворе были сооружены промывальня и сушильня, где работали ученики. Это были подростки, взятые с казенных заводов. Они были в белых полотняных рубахах, в чистых, новых лаптях и белых же полотняных онучах. Это удивило Василия.

В промывочной стояли чаны и кадки, установленные на одну сажень высоты от земли.

Сырую глину накладывали в чаны, заливали свежей озерной водой и старательно размешивали. Потом ее процеживали сквозь чистое волосяное сито. Из чанов глиняный раствор переливали в кадки. На дно осаждалась самая чистая фарфоровая глина. Ее сушили на растянутой парусине. Готовую глину ссыпали в двойные полотняные мешки и опечатывали казенной печатью.

С раннего утра до сумерек подростки, как заводные, лазили с ведрами среди чанов и бочек, таскали глину и воду.

— Прошу к столу, — пригласил после осмотра смотритель.

— А то строение? — указал Василий на здание, стоящее в стороне.

— Не извольте себя утруждать. Не стоит внимания. Там ученики жительствуют.

— Нет, мне все желательно осмотреть, — сказал решительно Зуев. Смотритель с недовольным видом последовал за настойчивым гостем.

Здание то заметно отличалось от остальных. Низкими подслеповатыми окнами оно напоминало большую землянку. Внутри вдоль стен вытянулись нары, прикрытые соломой. С края нар поднялся подросток с бледным, осунувшимся лицом. Встал он с трудом, придерживаясь худой рукой за столб.

— Занедужил малец, ну вот для присмотра тут и оставили, — пояснил смотритель.

Подросток был в рваной, грязной одежонке.

— Звать-то как? — спросил Василий.

— Степаном, — слабым голоском ответил парнишка.

— Давно работаешь?

— Третий год, — и глухо закашлялся, хватаясь пальцами за грудь, проглядывавшую из ворота посконной рубахи. — Из сушилки я. Фарфоровая земля-то грудь сушит. С нее все.

— А почто скудно одет?

— Да это ж не рабочая одежда-то. Мы все так ходим, а как в промывальню, либо в сушильню, то в сенцах и переодеваемся в чистое. Глину берегут, — и парень снова зашелся тяжелым кашлем.

Василий вышел из полутемной землянки расстроенный, замкнутый. Обедал без аппетита, все думая о подростке в грязной посконной рубахе.

После обеда один ушел к озеру. Далеко раскинулась его зеркальная гладь. Берега кутались в синюю дымку. На воде ни рябинки, ни всплеска. А вода светлая, пронизанная светом заходящего солнца. У берега хорошо видно песчаное дно, хотя до него без малого шесть-семь сажен. У самого грунта стайка рыбешек.

Хорошо было на берегу, тихо и красиво. Василий постепенно успокоился, и настроение у него улучшилось.

Утром снова то же, к чему привыкли, — пыль дорог и тряска кибиток. Задержавшись на глинопромывальной фабрике, Зуев напрямик, проселочной дорогой, нагонял обоз экспедиции.

В ПРОВИНЦИАЛЬНОМ ГОРОДЕ

С самого раннего утра в воеводском доме начались шум и беготня.

— Марфа! Начали гусей-то щипать? — неслось из кухни.

— Ахметка! Ты какие дрова несешь, болван? Нежели такими дровами сегодня печь топить будем? Тащи березовых...

— Анна Алексеевна, Спиридоныч рыбу принес, посмотреть извольте...

То воевода Исецкой провинции, статский советник Власий Ильич Веревкин готовился к приему гостей. Еще бы! Из самого Санкт-Петербурга приехала экспедиция императорской Академии наук. Событие для Челябинска значительное. Именитые жители города с нетерпением готовились к этому приему. Из окованных сундуков доставали слежавшиеся, пересыпанные табаком праздничные платья, кафтаны, мундиры. Они проветривались, чистились, подновлялись. Особенно много хлопот было у единственного в городе цирюльника воинской команды Сидоровича. Поручик Преображенский откомандировал его с утра по домам городской знати. Дамам нужно было соорудить прически, привести в порядок парадные парики дворян, чиновников, приглашенных в воеводский дом.

После пополудни к дому воеводы потянулись гости. У крыльца чернели две чугунные пушки, около которых маршировали солдаты. В сенях в ожидании поручений толпились молодые казаки.

Академика Палласа воевода встречал в сенях. К этому времени в парадной зале собрался весь цвет города. Рядом с Веревкиным в залежалом кафтане елизаветинских времен хорохорился товарищ воеводы Василий Иванович Свербеев, маленький, сухонький старичок с лисьей мордочкой. Тут же блистал выправкой поручик Преображенский, смирно стоял отставной сержант Новгородского полка Ахтыров, два казачьих есаула. Толпилось несколько купцов и мелких чиновников. С ними были жены и дочери.

В стороне уединилась кучка польских ссыльных конфедератов. Они даже здесь не потеряли шляхетской спеси и гонора. Хотя они и были сосланы в Челябу как государственные преступники, но воевода привечал их к дому за скудностью в городе дворян и чиновников.

Пригнувшись в низких дверях, в горницу вошел Паллас в простом коричневого цвета, но хороши сшитом кафтане и белом пудреном парике. За ним вступила Амалия Карловна, в скромном, но также хорошо сшитом платье. Она мило улыбалась. Оба непринужденно ответили на приветствие хозяина и присутствующих. За ними следовали молодые ученики Никита Соколов и Василий Зуев. Никита Соколов только недавно вернулся из самостоятельной поездки.

Гости и хозяева сразу шумно стали размещаться за большим столом, который весь был уставлен едой и питьем. Тучный воевода любил покушать, любил и угостить.

Василий Зуев поначалу попал на середину стола. Рядом с ним усадили дочь местного благочинного, пухлую, как сдобное тесто, поповну. Затянутая усилиями девок в нарядное атласное платье, перекупленное у ссыльных конфедератов, она сидела смирно, не в силах перевести дух. Василию было смешно и жалко ее. Поповна ничего не ела, по лицу ее стекал пот. Но скоро Зуева позвал Паллас. Академик, слабо зная русский язык, никак не мог столковаться с Веревкиным. Зуеву пришлось помогать. Он то подсказывал Палласу по-немецки, то поправлял его коверканную русскую речь. Разговор велся о богатстве местного края, о торговле, горном промысле, занятии населения.

— Бога гневить нечего, — навалившись на стол телом, говорил Веревкин, — наша Исецкая провинция, сударь мой, богата. Леса дремучие, богатств горных невесть числа. Хлеб родится хорошо. Скота? Да его у башкир или у орды хоть даром бери, хоть сам по степи разводи. Только людишек мало.

— А почему? — полюбопытствовал ученый.

— Где их возьмешь, людишек-то? — оживился воевода. — По России-матушке почти все мужики по помещикам розданы. А помещики за Урал-камень поселяться боятся. На казенные заводы гонят каторжников да приписных. А те, чуть что, в Сибирь норовят бежать. Солдат мало, а казаки — народ не шибко надежный.

Товарищ воеводы Свербеев, чтобы занять гостя, подвел к нему одного из конфедератов, высокого старика в поношенной венгерке. Старик с сивыми усами и большой копной седых волос был учителем. Он хорошо был ознакомлен с природой и жизнью местного края, изъяснялся по-немецки, понимал и латынь, поэтому с Палласом мог свободно обходиться без переводчика. Василий Зуев был отпущен.

Гости засиделись у воеводы допоздна и их разводили по домам дворовые слуги и казаки.

Долго лаяли по пустынным темным улицам собаки, растревоженные необычным для них поздним хождением.

На другой день неугомонный академик, взяв с собой Соколова и Зуева, отправился в Екатеринбург. Гайнан вернулся в Уфу. Никифор нес гарнизонную казачью службу. Ксенофонт остался в крепости один.