Вилен Хацкевич - Как говорил старик Ольшанский...
А вообще-то поговорить с ним было большим удовольствием. Вот только изъяснялся он как-то странно, пытаясь показать свою грамотность и начитанность, отчего у собеседника голова шла кругом…
— Мадам Сундуковская, я вас очень уважаю, а вы меня всегда утрируете… И, пожалуйста, не разыгрывайте тут срарш… Все, пляшите песни… У меня к вам уже никаких реверансов не будет… Мы с вами в полном благодатии…
— …Это уже не фунт дыма!.. Слово дал — не воробей!
— …Я довел девушку до белого колена!..
— …У меня уже нет сил гешефты делать!..
— …Этот шофер возил когда-то мерина города…
— …Курица?.. Что вы знаете, — у него же голова работает в обратную степь!..
— …Скоро мне эти ваши невесты уже икаться будут… Так же можно раздреманжировать человека до полного обалдения!.. Невесты… Какие-то хиври замаланские… Я на них не трансфольтабельный… И чтоб мы с вами этот вопрос больше не котировали, так как это может потянуть за собой резонанс… Перестаньте мне устраивать кошмарные ночи Петербурга!..
— …Если я когда-нибудь, как вам этого очень хочется, и женюсь, то в свадебное путешествие я поеду один… Вам ясно?
— …Я, конечно, очень извиняюсь, товарищ Местечкин, но вы мне очень напоминаете того еврея, который разбирал пистолет, чтобы вставить патрон.
— …У меня, товарищ, Холоденко, занимает массу времени хождение из-за вас по неизвестности… Есть же предел человечности для выдачи справочного документа…
***Мишка Голубович жил в Корчеватом, но прижился в нашем дворе. Он был прирожденный артист, этот Мишка Голубь, выдумщик и замечательный рассказчик. Мы никогда не знали, когда он врал, а когда говорил правду. Мы и не задумывались, так как всегда это было интересно и очень смешно.
— Маня! Мирсаков! Люди! Идите скорей сюда, Голубь пришел с новыми майсами! — кричал старик Ольшанский, увидев во дворе Голубовича. «Цирк приехал! Цирк приехал!» — слышалось Мишке в крике старика Ольшанского… И он, улыбаясь, изображал «парад-алле»… Вот он я, Мишка Голубь, прибывший к вам на гастроли из далекого Корчеватого! Спешите видеть!..
На Мишке была белая, уже пожелтевшая, в сеточку, тенниска, с разорванными во многих местах звеньями, через которые проглядывало его смуглое тело, и «камлотовые» серые, когда-то в полоску, штаны, с латками от других брюк, которых у него вообще никогда не было. Огромного размера ноги украшали белые парусиновые балетки, прошитые медной проволокой. Голубь ежедневно с утра пользовался зубным порошком. От этого балетки сверкали белизной, а проволока на них отливала позолотой и пускала на солнце зайчиков. Подошва на балетках истерлась до того, что, наступив при случае, на монету, Голубь мог безошибочно определить ее достоинство.
— Монета достоинством в пять копеек! — вещал он голосом Левитана, прежде чем нагнуться и поднять ее с земли.
Голову его украшала пестрая тюбетейка, привезенная из Средней Азии, которую подарил ему Сундуковский. Она прикрывала Голубю темя, остальное место на голове Мишки занимала буйная шевелюра. Родители его погибли во время войны, и жил он сейчас где-то там в Корчеватом у бабки. В школе Голубь был нечастым гостем, но занимался хорошо.
Все наши старались угостить его то пирожком, то бутербродом (по-Мишкиному), или проще — куском хлеба с салом… И он, в свою очередь, почти никогда не появлялся с пустыми руками. Часто он приносил телогрейку с завязанными узлом рукавами, в которой лежали свежая рыба или селедка, и щедро раздавал всему двору. Денег он никогда не брал
Его буквально обожала малышня. Мишка приносил с «Красного резинщика», где он «имел связи», резиновые хирургические перчатки. Их надували до невероятных размеров, перевязывали ниткой и разрисовывали (при Мишкином участии) красками всякие смешные рожи и морды. В жаркие солнечные летние дни перчатки надевали на кран и наполняли их водой в объеме ведра, а то и больше, и с этой тяжестью с визгом и смехом бегали по двору, стараясь вылить содержимое на голову сопернику. Гигантскую уродину-перчатку, напоминающую коровье вымя с торчащими сосками, тащило пятеро-шестеро голышей… Если перчатка не выдерживала тяжести воды и разрывалась, то оставались от нее резиновые пальцы, которые тоже заполнялись водой под краном. Это уже не называлось бомбой, а было просто гранатой… А если этот палец проколоть иглой и заполнить затем водой, потом сдавливать руками, то из отверстия будет бить струйка, которой можно управлять…
Босоногая, голопузая детвора, да и мы тоже, буквально обалдевали от счастья во время этих «водных процедур», или «водяных феерий», как их называл Голубь. А когда от перчатки оставались одни лишь куски резины, то и они шли в дело. Двумя руками резину слегка растягивали, засасывали на вдохе ртом и образовавшийся шарик зажимали зубами. Теперь оставалось только несколько раз перекрутить вокруг оси оставшуюся снаружи резину и вытащить изо рта мокрый, хрустящий, прозрачный, переливающийся всеми цветами радуги шарик… Дальше, зажав его тремя пальцами за шейку, можно, резко отпустив, «лопнуть» его на чьем-нибудь лбу, или выстрелить им во время урока, стукнув об парту, и т.д.
Старик Ольшанский, глядя на эти забавы, часто говорил:
— Это все-таки лучше, чем бросаться бутылками с карбидом…
***— Мишенька, голубчик, расскажи еще за Бендерского, — просит Маня Мирсакова.
— Ой, тетя Маня, Бендерский, — это директор «Красного резинщика». Его не надо путать с Остапом Бендером…
— Ой, Миша, не начинай, вон идет тетя Клара, мы у нее спросим, что с Абрашей.
… Она была похожа на черный рояль. Такая же приземистая, такая же широкая, на таких же коротких толстых ногах. Зубы большие и желтые, как клавиши, на которых играли почти сто лет. А когда она вздыхала полной грудью, то казалось, что крышка рояля приподнимается…
— Клара, что у Абраши?
— Ой, Маня, у Абраши то же самое, что у Станиславского, — гордо заявила Клара.
— Что именно? — спросил старик Ольшанский.
— Язва!
— Как вам нравится эта дама? — спросил Миша Мирсаков, обернувшись к Ольшанскому.
— Э, чем брушной тиф… — не закончил мысль старик Ольшанский.
— Или фининспектор…
— При чем тут фининспектор?
— Вон он идет по мою душу… По мои сотни идет… Костка ему в горло! Все, концерту не будет… Другим разом.
— Ой, расходитесь уже, а то он подумает, что вы все Мишины клиенты!.. Клара, вы слышите, не делайте тут очередь…
— Ой, подождите, не пихайтесь, там у вас кто-то кричит!
— Ой, идите уже, это Лазик поет.
— Поет? — сделав круглые глаза, спросила Клара.
— Он завсегда так поет, когда появляется фининспектор, — тихо сказал Миша Мирсаков.
— Зачем? — спросила Клара.
— Зачем — зачем… Чтобы Шмилык тоже знал, что идет фининспектор, — раздраженно сказал старик Ольшанский.
— Ну, хорошо, а если…
— Ой, Клара, закрой уже рот, простудишься! — не выдержал Миша Мирсаков. — Держись от меня подальше, чтобы я мог тебя уважать.
И она ушла, унося с собой дурманящий букет запахов селедки, керосина, пота и «Белой сирени»…
***Художник Завадский нарисовал огромные щиты, на которых по заснеженному лесу ползет человек в летном шлеме, а внизу была надпись: «Повесть о настоящем человеке». А на кассе тети Брони висела табличка: «Все билеты проданы». Казалось, будто бы вся Сталинка собралась у клуба имени Фрунзе.
— Вы что, не видите, аншлаг выбросили на улицу, — на ходу говорила Броня, выходя из директорского кабинета. На секунду в открытую дверь можно было видеть внушительную фигуру директора с телефонной трубкой у уха. И когда дверь захлопнулась, в воздухе еще висела директорская фраза «Билетов нету»…
— Ладно, пойдем другим разом, — сказал Фимка.
— Мы, конечно, уйдем, — проговорил Мишка Голубь… — Но было бы обидно не использовать такую огромную зрительскую аудиторию…
Вовка Тюя захлопал глазами и открыл рот, а Фимка, вытащив из носа указательный палец, покрутил им у виска.
— Следите за мной, — сказал Мишка, и вышел на мостовую. Он повернулся лицом к клубу Фрунзе и высоко поднял голову. Он смотрел куда-то вверх, на крышу клуба. Мы подошли к нему и тоже задрали головы. Через некоторое время к нам присоединилась довольно солидная группа любопытных… И еще… И еще…
— Левее!.. Еще левее! — кричал Мишка, глядя на крышу и рукой указывая «правильное направление». — Так!.. Хорошо!.. Теперь выше! Выше, я говорю!
Вся площадь была заполнена народом, и все, задрав головы, пытались разглядеть кого-нибудь на крыше.
— Хорошо! — кричал Голубь, — Теперь чуть-чуть правее! Так, хорошо!.. А теперь — бросай!!! — закричал Мишка и, втянув голову в плечи и пригнувшись, расталкивая толпу, бросился бежать… И толпа, в дикой панике пустилась наутек…
