Ильяс Есенберлин - Шесть голов Айдахара
В одной из стычек нашел свой конец Женкиши, и ханский трон захватил правнук Угедэя – Али-Султан, но вскоре его убил внук Кенжека – Мухаммед-Болта, а того, в свою очередь, – сын Ясуфа – Казан…
На долгие годы растянулась жестокая борьба между чингизидами за трон Джагатаева улуса. И не знал никто, не ведал, что уже лежал в колыбели тот, кто своею железной рукой властно пригнет к земле головы непокорных и заставит с трепетом произносить его имя – Тимур.
Пройдет еще немало времени, прежде чем Хромой Тимур утопит землю в крови, а пока ее в изобилии проливали потомки Чингиз-хана, выслеживали и уничтожали друг друга султаны и беки, и жестокие схватки под знаменами разных религий вспыхивали подобно молниям на многострадальной земле Джагатаева улуса…
* * *Повсюду, где правила кривая монгольская сабля, роптал народ. Подолгу копил он ярость и внешне казался покорным, но наступало такое время, когда народ становился подобен дикому, необъезженному тулпару, вдруг вставал на дыбы, и его ненависть обрушивалась на тех, кто стоял на его пути. Он переставал повиноваться хану, не слушал льстивых слов судей – биев. Народ требовал справедливости и отмщенья за пережитые унижения, за вечный страх потерять голову.
По-разному укрощали правители взбунтовавшийся народ. Если на их стороне было войско, то устраивалась всеобщая резня; если хан чувствовал, что сил у него маловато, он не скупился на обещания и посулы.
В год свиньи (1335) в Хорезме восстали рабы и ремесленники. По сравнению с Мавераннахром жизнь здесь была более сносной. Кутлук Темир правил рукой жестокой, но не допускал междоусобиц среди чингизидов. И тем не менее изнутри ханство клокотало яростью. Как и везде, где правили чингизиды, солнце и луна светили только тем, кто был богат и знатен, для простых же ремесленников и дехкан жизнь еле теплилась.
Хорезм издавна славился торговлей рабами. На базарных площадях Ургенча можно было купить невольников из всех земель, куда ступало копыто монгольского коня. Здесь продавали рыжебородых орусутов и чернобородых кипчаков, дехкан Мавераннахра в пестрых тюбетейках, туркменских аламанов в высоких лохматых шапках… Отсюда, из Ургенча, живой товар перепродавался в Китай и Египет, в Индию и Рум.
В год свиньи на базарах Хорезма появилось особенно много невольников. Из-за смутного времени не приехали за живым товаром купцы из Египта, Ирана и Рума. Торговцы из Китая и Индии отобрали лишь молодых мужчин и красивых девушек. Тех же, на кого не нашелся покупатель, хозяева держали впроголодь. Вчерашние ремесленники, дехкане, воины десятками, сотнями умирали от голода и болезней. Число не проданных в этот год невольников на базарах Хорезма достигло почти десяти тысяч. Некоторые из них настолько обессилели, что не могли подняться с земли.
Именно в это время на невольничьем рынке Ургенча появился смуглолицый, в полосатом халате и голубой чалме человек, похожий на иранца. Трудно было узнать в нем кипчака Акберена. Никто не знал ни его прошлого, ни настоящего. Он мальчишкой покинул эти края в смутное и жестокое время. Детская память хранила дымы пожарищ, тела убитых на улицах восставшей Бухары. Тогда погибла и его приемная мать Кундуз. Другу отца, предводителю рабов Тамдаму, удалось бежать от ханской мести и спасти мальчика. После долгих скитаний они очутились в Багдаде.
Нелегкой оказалась жизнь на чужбине. Тамдаму удалось стать учителем в одном из мусульманских медресе. Выдав мальчика за своего сына, он обучил его грамоте.
Акберен оказался смышленым учеником – науки давались ему легко. Прошли годы, и он поднялся до звания улема – ученого-богослова. Умирая глубоким старцем, Тамдам рассказал юноше о событиях многолетней давности в землях Золотой Орды и причину их бегства на чужбину.
– Когда я умру, – сказал Тамдам, – ты должен вернуться на родную землю. Так уж устроено и предопределено в этой жизни: человек не может не вернуться на то место, где он впервые увидел свет. Ты старательно учился и прочитал много умных книг, и потому твое место не в Багдаде, а на родной земле Дешт-и-Кипчак. Обещай мне, что выполнишь мою просьбу.
Акберен сдержал слово. Через три года после смерти учителя он оказался во владениях Золотой Орды.
Молодой улем ходил по городам Хорезма, и душа его наполнялась смятением, а лицо мрачнело. Бесправие и произвол видел он вокруг. Как и в годы его детства, народ был нищ и не знал справедливости.
Особенно поразил Акберена невольничий рынок в Ургенче. Он увидел мертвых рабов под стенами глинобитных дувалов, увидел, что те, кого смерть пока пощадила, похожи уже не на людей, а на их тени. Но разве была у него возможность хоть чем-то помочь им? Сам нищий, носящий свое имущество с собой, Акберен не мог ни накормить людей, ни дать им одежду вместо рубищ. И тогда, объятый негодованием, он отправился в летнюю ставку Кутлук Темира – правителя Хорезма.
Эмир, как и другие потомки Чингиз-хана, с наступлением лета покидал дворец и переселялся в юрту. Место для его ставки выбиралось красивое, с богатым разнотравьем, с чистой горной рекой или светлыми родниками. Делалось так, как повелось издревле у монголов.
Никогда бы безродному улему не удалось увидеть Кутлук Темира, если бы он не обронил словно невзначай загадочные слова начальнику стражи: «Я из Багдада… Мне есть что сказать пресветлому правителю Хорезма…»
Эмир находился в плохом настроении. Прошлую ночь ныла печень и мешала сну. Не помогли унять нудную боль даже горячие хлебные лепешки табанан, которые лекарь прикладывал к вздувшемуся правому боку. Утром эмир выпил крепкого отвара дубовой коры, но от нее во рту только усилилась горечь.
В другое время Кутлук Темир не стал бы никого принимать, но сейчас, мучаясь от приступов то утихающей, то усиливающейся ноющей боли в боку и услышав от начальника стражи, что неизвестный прибыл из Багдада, решил, что, быть может, разговор поможет забыть хоть ненадолго о недуге.
Стражник откинул цветную занавеску, закрывающую вход в юрту, и пропустил улема.
Акберен, переступив порог, склонился в низком поклоне. А когда поднял лицо, увидел двух воинов, стоящих по правую и левую сторону от него, с обнаженными саблями. Затем глаза его, еще не привыкшие к полумраку, увидели толстый деревянный столб, поддерживающий свод огромной юрты. Столб обвивали тускло мерцающие серебряные змеи. И только после этого улем рассмотрел самого эмира.
Кутлук Темир возлежал на почетном месте – торе, устланном огненно-красным ковром, опершись локтем на белоснежные подушки. Лицо его, с длинными вислыми усами, было желтым и неприветливым.
Сердце Акберена, как он ни старался сохранить спокойствие, застучало сильно и часто. Улем справился с волнением и теперь уже без волнения оглядел юрту.
Кроме эмира здесь были его младшая жена Сакип-Жамал и незнакомый Акберену, даже по слухам, человек.
Мужчина мусульманин. Это улем определил сразу. Как и полагалось по этикету, он сидел немного ниже Кутлук Темира на атласной подушке, и в руках его были четки из крупного черного жемчуга удивительной красоты.
Бесспорно было одно: даже если этот человек не из знатного рода, то он очень богат и умен. Акберен уловил на своем лице его внимательный изучающий взгляд.
– Ассалам агалейкум… – произнес улем.
– Агалейкум ассалам… – ответил на приветствие мужчина.
Эмир промолчал.
В юрте наступила тишина. И никто бы не предсказал, что она предвещает – милость эмира или его гнев.
Слышно только, как Сакип-Жамал, сидящая от Кутлук Темира по левую сторону, тихо помешивает кумыс серебряным черпаком в большой деревянной чаше.
Без труда по лицу и одежде Акберен узнал в ней кипчачку. На молодой женщине красный камзол с нашитыми блестками, белое длинное платье с двойными оборками понизу. Голову прикрывал женский головной убор – саукеле, такой же красный, как и камзол, украшенный жемчугами и кораллами. На ногах ичиги из красной кожи с голубым орнаментом. Руки унизаны золотыми и серебряными кольцами с тускло посверкивающими в полумраке юрты драгоценными камнями.
Но особенно поразило Акберена лицо Сакип-Жамал. Оно было удивительно чистым, свежим и, как показалось улему, похожим на только что распустившийся степной цветок.
Собрав в кулак свою волю, готовясь начать разговор с эмиром, Акберен чувствовал на себе короткие, быстрые взгляды женщины.
– Ну, говори, кто ты и откуда? – прервал затянувшееся молчание Кутлук Темир. Глаза его холодно и изучающе всматривались в лицо улема, а рука, словно сама по себе, поглаживала правый бок, пытаясь унять боль. – Какая буря загнала тебя в наши края из Багдада?
– Я не перекати-поле, гонимое ветром… – губы Акберена тронула едва заметная улыбка. – Кипчакская степь моя родная земля. Здесь я родился. В детстве купцы увезли меня в Багдад, и только теперь я вернулся… Зовут меня Акберен.
