Джеймс Джонс - Отныне и вовек
— А то! — Маджио скривился. — Что ты, друг! У нас тут не жизнь, а сказка! А если бы ты еще был спортсмен… Я здесь всего полтора месяца, прямо с подготовки, а уже сплю и вижу свой родной подвал в «Гимбеле»[10]. Я там работал приемщиком на складе. — Он горестно покачал головой. — Скажи мне кто полгода назад, что я захочу туда вернуться, я б такому в морду плюнул.
Он пошарил рукой в баке и выудил оттуда последнюю картофелину.
— Ты, друг, в общем-то не очень меня слушай. Просто настроение хреновое. Мне бы навестить девчушек миссис Кипфер, и я целую неделю буду в порядке. — Он вздохнул, потом неожиданно спросил: — Слушай, а ты в карты играешь? Как ты насчет покера, или в очко, или в банчок? Или, может, больше кости любишь?
— Играю, конечно. Во все подряд. Ты, я погляжу, в сарае О'Хэйера свой человек, — усмехнулся Пруит.
— Когда-то захаживал, но там для меня крупновато ставят, — сказал Маджио. — Ты как, при деньгах?
— Кое-что наскребу.
— Тогда вечером увидимся. — Темные глаза Маджио заблестели. — Перекинемся вдвоем. Если, конечно, я отыщу этого малого из шестой роты. Он мне трешку должен.
— Вдвоем-то что за игра? Выигрыш плевый.
— Очень даже милое дело, — возразил Маджио. — Особенно когда в кармане шиш, а девочка нужна во как! — Он окинул взглядом узкие полоски, темневшие у Пруита на рукаве в том месте, где недавно были нашивки: — Вот будешь получать двадцать один зеленый в месяц, запоешь по-другому.
Маджио встал, потянулся и поскреб пятерней курчавые всклокоченные волосы.
— Позволь, друг, дать тебе ценный совет. Тут у нас настоящая война. И кто победит, даже ежу понятно. Если ты не дурак, становись спортсменом. Только не тяни. Тогда тебе выдадут большую ложку и будешь жить в армии как человек. Будь я поумнее, записался бы с юных лет в какой-нибудь спорт-клуб. Вместо того чтобы играть в расшибалочку, стал бы классным спортсменом. Не был бы сейчас у Динамита в черном списке. Мамочка родная, святая ты моя, почему я тебя не слушал? Подавитесь вы вашей картошкой! Если это называется служить в армия, служите сами!
Пробормотав, что ему нужно принести еще картошки, он скрылся в кухне — сварливый, разочарованный в жизни гном, у которого обманом отняли законное место в пантеоне героев.
Пруит щелчком отправил окурок в черно-красную урну и, вернувшись в казарму, прошел по коридору мимо канцелярии в комнату отдыха. Дневальный, явный сачок, прятавшийся от строевой, сидел, зажав швабру между колен, в изъеденном молью кресле и лениво листал комиксы. Он даже не поднял головы, когда услышал шаги Пруита.
Чувствуя себя здесь чужим, Пруит повернул назад. В полутемной нише он увидел бильярдный стол и остановился. В его жизнь снова вмешались посторонние силы, он явственно ощущал это. Малыш Маджио мечтает вернуться на склад «Гимбела» — вспомнив их разговор, Пруит улыбнулся, потом включил над бильярдом свет, выбрал кий, натер его мелом и разбил пирамиду шаров.
Громкий треск расколол гнетущую утреннюю тишину пустой казармы, и из канцелярии высунулась в коридор голова. Узнав Пруита, мужчина разгладил пальцами тонкую щеточку усов, изогнутые сатанинские брови дрогнули, как нос собаки, учуявшей новый след. Легко и неслышно он на цыпочках подкрался к Пруиту и встал у него за спиной. В тишине, нарушаемой лишь постукиванием шаров, его голос прогремел как внезапный раскат грома.
— Ты что здесь делаешь?! — возмущенно рявкнул он. — Почему не на строевой? Как фамилия?
Пруит даже не вздрогнул. Все так же согнувшись над кием, он медленно повернул голову.
— Пруит. Переведен из первой роты. Ты же меня знаешь, Тербер.
Здоровяк молча провел пятерней по буйным взлохмаченным волосам: его неожиданный и необъяснимый гнев исчез так же неожиданно и необъяснимо, как возник.
— А-а. — Он злорадно улыбнулся и тотчас убрал улыбку с лица. — Значит, к командиру?
— Вот именно. — И Пруит послал в лузу следующий шар.
— Я тебя хорошо помню, — мрачно сказал Тербер. — Маленький трубач… Вызову. — И, прежде чем Пруит успел ответить, повернулся и ушел.
Пруит продолжал гонять шары, думая, как это похоже на Тербера: любой другой старшина приказал бы немедленно отойти от бильярда, но у Тербера — своя система. Пруит методично забивал шары один за другим и промахнулся всего раз. Закончив, он снова сложил шары в пирамиду и повесил кий на место — бильярд ему надоел. Постоял, глядя на гладкое сукно, потом выключил свет и вышел на галерею.
В канцелярии по-прежнему звучали громкие недовольные голоса. Маджио все так же сосредоточенно чистил картошку. На кухне гулко громыхали сковородки и кастрюли. Пишущая машинка на складе уже заглохла. Казалось, он повис в прозрачном герметическом пузыре, погруженном в некую обезличенную и деятельную среду, и рабочее утро седьмой роты, обтекая его, неумолимо и тяжеловесно тащилось своим ходом, безразличное к переводу Пруита, событию столь значительному в его жизни и в то же время совершенно его не касающемуся. Он словно стоял на пересечении всех дорог мира в том месте, где стрелки указателей веером расходятся во все стороны; машины с разноцветными табличками номеров проносятся мимо, и никто не замечает, что он тут стоит, никто не останавливается, чтобы подвезти его.
Из канцелярии вышел Уиллард в белой поварской форме, с еще багровым от обиды лицом. Он прошагал на кухню и громко хлопнул дверью, но до этого успел наорать на Маджио, чтобы тот, идиот безмозглый, убрал с дороги свой идиотский бак. И все вокруг Пруита вновь ожило.
— Что я тебе говорил! — подмигнул ему Маджио.
Пруит усмехнулся, щелчком послал окурок с галереи во двор и выдохнул последнюю затяжку, глядя, как на солнце кольца дыма вдруг стали объемными, четко очерченными во всех своих бесконечных извивах. Прямо как седьмая рота, подумалось ему: на первый взгляд все понятно и просто, а подсветить — и тут же проявятся скрытые оттенки и бесконечные хитросплетения, которые теперь опутают и его.
Не успел окурок упасть на землю, как из окна раздался зычный окрик Тербера:
— Пруит, заходи!
Пруит не мог побороть восхищения: до чего же точно Тербер его вычислил. Откуда Тербер знает, что он уже ушел из комнаты отдыха? В сверхъестественной интуиции Цербера было что-то жутковатое и недоброе.
Пруит продел руку под ремешок шляпы, чтобы никто не украл ее, пока он будет в канцелярии, подтянул шляпу к плечу и вошел в дверь.
— Рядовой Пруит по вашему распоряжению прибыл, сэр, — отчеканил он уставную формулу, и все, что в нем было от живого человека, в тот же миг пропало, осталась лишь пустая бескровная оболочка.
Признанный кумир любителей спорта на Гавайях, капитан Динамит Хомс строго повернул голову к стоящему перед ним солдату. У Хомса было вытянутое лицо с выступающими скулами и орлиным носом, волосы над высоким лбом гладко зачесаны наискось, прикрывая намечающуюся плешь. Не глядя на Пруита, Хомс взял со стола приказ о переводе.
— Вольно, — скомандовал он.
Стол Хомса стоял напротив двери, а слева, под прямым углом к нему, стоял стол старшины, и там, опираясь на согнутые локти и чуть подавшись вперед, сидел Милт Тербер. Перейдя из стойки «смирно» в положение «вольно», Пруит заложил руки за спину и мельком покосился на Тербера. Тот ответил ему пристальным взглядом, в котором светилось зловещее ликование; он весь как-то подобрался, и казалось, только ждет минуты, чтобы напасть.
Капитан Хомс повернулся на вращающемся стуле вправо и сурово глядел в окно, выставив на обозрение Пруиту свой профиль — выпирающий подбородок, жесткие губы и резко очерченный хищный нос. Потом он крутанулся на заскрипевшем стуле и заговорил.
— Я, Пруит, взял себе за правило всегда лично проводить первую беседу с моими новыми солдатами, — сурово сказал он. — Не знаю, как там было принято у вас в команде горнистов, но в моей роте все четко по уставу. С теми, кто сачкует или ерепенится, мы соплей не разводим. Не хотят служить на совесть, пусть сидят в гарнизонной тюрьме.
Он замолчал, сурово поглядел на Пруита и скрестил обтянутые сапогами ноги. Шпоры на сапогах звякнули, словно поддакивая. Капитан Хомс, оседлав любимого конька, постепенно входил во вкус. Его орлиное лицо говорило Пруиту: «Перед тобой настоящий вояка, который не боится разговаривать с солдатами на их же языке, не выбирает выражений и понимает своих ребят».
— У меня в роте все налажено как часы, — продолжал Хомс. — И пусть только какая-нибудь сука попробует этот порядок поломать! Если же солдат служит на совесть, ни в чем не проштрафился и делает то, что я ему приказываю, внакладе он не останется. В моей роте легко продвинуться, потому что у меня нет любимчиков. Я лично слежу за тем, чтобы каждый получал, что заслуживает — ни больше, ни меньше. Ты, Пруит, начинаешь в моей роте с нуля, и, чего ты добьешься, зависит только от тебя самого. Ясно?
