Луиджи Малерба - Греческий огонь
Радость Никифора была вполне обоснована не только потому, что этот брак официально закреплял его восхождение па престол, но и начинал новую главу в его личной жизни, главу, которая впервые открывалась под счастливым знаком любви. Никифора взволновали и обеспокоили прозвучавшие под высокими сводами Храма слова патриарха о том, что император должен уподобиться Господу Богу. После первого порыва восторга он спрашивал себя, как ему обуздать свои чувства к слишком красивой и слишком молодой Феофано и как бы на его месте поступил Господь Бог. И вновь он сказал себе, что его искусство стратига, столько раз приносившее ему победу в войне, было совершенно бесполезно здесь, в неожиданной ситуации, уготовленной ему судьбой, но к которой сам он был совершенно не готов. Таким образом, радость от супружества была омрачена внутренними сомнениями. И реакция на этот брак высшей церковной власти также вскоре нарушила покой Никифора. Короновавший его патриарх Полиевкт, от которого держали в тайне предстоящий брак, едва узнав о нем, потерял все свое обычное спокойствие и благодушие. Он считал этот брак не только оскорбительным для своей власти, но и вообще кощунственным. Полиевкт был человеком добродетельным и суровым, озабоченным лишь соблюдением законов и интересов церкви, служению которой посвятил не только жизнь, но и душу. Твердый, властный и прямодушный, он не знал удержу в откровенности, так же как и в гневе, особенно если считал, что это вполне языческое средство может послужить на благо Святой Матери Церкви. Вот тогда-то, по рассказам очевидцев, от его гневных криков в мозаике Христа Пантократора на куполе церкви возникали трещины.
Когда Никифор и Феофано через несколько дней после свадьбы появились в Храме Святой Софии по случаю праздника Пасхи и в соответствии с древней привилегией императоров направились по королевскому проходу к алтарю, Полиевкт преградил им вход. Для него они были просто двумя грешниками, хотя и облаченными в шитые золотом пурпурные императорские мантии. Во-первых, Никифор, будучи вдовцом, женился на вдове, преступив тем самым один из наиболее строгих запретов церкви. Во-вторых, он был крестным отцом двух наследников— Василия и Константина— и таким образом связан родственными узами, хотя и косвенно, с Феофано. Для патриарха признание их брака, заключенного чуть ли не тайком, было равносильно официальному признанию инцеста.
Разгневанный Полиевкт в присутствии Феофано поставил Никифора перед выбором: либо он немедленно отречется от супруги, и их союз будет расторгнут тем же духовником, который сочетал их браком, либо он будет отлучен от церкви и лишится императорских прав. Для такого человека, как Никифор Фока, который понимал буквально символическое обязательство византийских императоров быть наместниками Бога на земле, эта угроза означала низвержение в бездну греха, и перед его смущенным взором замаячила зловещая фигура Антихриста в образе прекрасной Феофано. Но он тут же сказал себе, что сам был единственным и главным виновником их брака и что, следовательно, сам теперь и должен искупить эту ошибку.
После изнурительных пререканий, раскаяний, обещаний, угроз, предложении, размышлений спорящие стороны пришли к компромиссу. Когда Никифор категорически отказался отречься от Феофано, преданным рабом которой, как это следовало из каждого его слова, он был, Полиевкт наложил на него епитимью. Он заставил его поклясться на кресте, что в течение года они с Феофано будут жить как брат и сестра. Эта клятва, ставшая для Никифора тяжелой жертвой, принесла огромное облегчение регентше Феофано, которая, несмотря на все свои обещания и посулы, уж не говоря о внезапном приглашении Никифора в свою спальню, вышла замуж за этого грубого и неотесанного, да к тому же еще и пожилого, воина только для того, чтобы снова надеть мантию и корону императрицы.
Таким образом, супружеская жизнь Никифора и Феофано превратилась в фикцию. Никифор задабривал супругу подарками и оказывал ей знаки внимания, она же платила ему тем, что потихоньку возобновила свои похождения, мимолетные любовные интрижки с солдатами, пажами, спальничими, прислужниками, купцами, послами, странствующими принцами, развратными монахами, садовниками, маркитантами, которых без устали поставлял ей верный евнух по мере того, как она в погоне за удовольствиями становилась все более безудержной и ненасытной. Придворные делали вид, будто ничего не замечают, потому что не раз свидетели этих любовных встреч становились жертвами несчастных случаев: выпадали из окон, умирали от яда, иногда их тела находили в море, но чаще не находили вовсе.
Никифор ничего этого не знал или делал вид, будто не знает, совершенно покоренный красотой и цветущей юностью Феофано, погрязший в бесконечных церемониях, измученный долгими часами молитвы. А данная патриарху клятва, которую он скрупулезно исполнял, делала его положение еще более тягостным, унижала в глазах Феофано. Кроме того, он Пыл постоянно озабочен необходимостью выплачивать дань варварским племенам, совершавшим набеги на границы империи, покупая у них таким образом перемирие. Эти контрибуции золотом окончательно опустошили казну, пытаясь пополнить которую Никифор увеличил налоги на каждую семью, удвоил налоги на наследство и таможенные пошлины и наконец обязал судовладельцев внести заем на покрытие расходов армии и военного флота. Сборщики податей были беспощадны с жителями деревень: отбирая деньги насильно, они без зазрения совести травили крестьян собаками. Как только распространялся слух об их прибытии, пустели целые деревни и села, жители, спасаясь от непосильных поборов, убегали в горы и даже в пустыню. Престиж Никифора пошатнулся не только в супружеских покоях: его популярность в народе тоже сразу упала после объявления нового налогового режима.
По совету патриарха Полиевкта, принявшего на себя обязанности духовника императора после удаления священнослужителя, который освятил их кощунственный брак с Феофано, Никифор с тяжелым сердцем должен был выбрать мрамор для своего саркофага. И с тех пор во время официальных церемоний он держал в руках не только символы власти — щит и золотой крест, но и мешочек с прахом, который должен был напоминать ему, что его жизнь так же бренна, как и жизнь всех прочих людей. Поначалу Никифор приписал было эти унижающие его достоинство советы патриарха враждебности или личной неприязни к нему, но вскоре обнаружил, что таков древний обычай, а точнее, сложный, не менявшийся веками ритуал. После ежедневного чтения Священного писания Никифор взял себе за правило посвящать несколько часов в день изучению «Книги Церемоний», которую составил император Константин VII в надежде затмить посмертную славу императора Юстиниана — автора знаменитого «Corpus juris Romani» [24].
Для своего саркофага Никифор Фока, не посчитавшись с расходами, выбрал дорогой и редкий египетский порфир.
11
На закате дня прозвучали и растворились в неподвижном воздухе пять ударов Большого Колокола. Большой Колокол звонил лишь в особых случаях, оповещая жителей столицы об участии, императора в траурных церемониях по случаю стихийных бедствий — землетрясений или пожаров, а также смерти высокопоставленных сановников или членов императорской семьи. Какую траурную церемонию справляет в этот день и в этот неурочный час император Никифор Фока? -спрашивали себя жители Константинополя, захваченные врасплох пятью ударами колокола на закате дня, прошедшего без происшествий. Признав по низкому и глухому звучанию голос Большого Колокола, жители столицы, как и их далекие предки в подобных случаях, застыли в тех позах, в которых их застиг колокольный звон. С молотками в руках замерли в своих мастерских чеканщики в бухте Золотой Рог; весы торговцев рыбой и зерном, что сидят на улицах, прилегающих к порту, так и повисли в воздухе; застыли в своих лавчонках продавцы шелка и льна; замерли с весами в руках торговцы золотом и драгоценными камнями за прилавками на Mece — центральной улице города. Остановились тележки каменщиков и конные повозки, девушки перестали петь свои протяжные песни и даже нищие попрошайки прервали на время жалобные завывания, молча застыв в скорбных позах.
Оружейная мастерская, где производились снаряды греческого огня, была самым засекреченным и неприступным местом во всем Константинополе. Она состояла из большой лаборатории, свет в которую проникал только сверху, через крошечные, забранные мощными железными решетками окошки под самым потолком примыкавшей к ней комнаты оружейных дел мастера и спального помещения для рабочих. Мастерская была расположена в нижней части Большого Дворца, в десяти футах над уровнем Мраморного моря, с которым сообщалась посредством узкого прохода, пробитого в толще стены. Этот подземный проход шел до самого Арсенала у причала Буколеон, где стояли на якоре грузовые суда, дромоны, келандионы [25] и еще более легкие и быстроходные либурны [26] — все в ожидании погрузки снарядов греческого огня, производившихся в соответствии с древней формулой, хранящейся в строжайшей тайне. Неподалеку от оружейной мастерской возвышался маяк, который с ночи и до утра лил мигающий свет на бухту Золотой Рог и Босфор, захватывая своим лучом даже крыши домов в Хрисополе и Калхедоне на противоположном берегу.
