Иван Ле - Хмельницкий. Книга третья
В пылу боя Лащ наскочил на тяжело раненного, но еще живого безоружного казака. Вместо левой руки у него торчал окровавленный обрубок. Перекошенное от боли лицо, широко раскрытые, налитые кровью глаза, но он, наверное не понимая, что уже не воин, еще оказывал сопротивление гусару. Поручик уже замахнулся саблей, чтобы снести голову раненому казаку. Но вдруг услышал:
— Рубите, проклятые… Вон из-за Днепра уже вышли левобережцы!
Эта угроза подействовала на поручика как удар. Рука его дрогнула. А казак одной здоровой рукой внезапно стащил с коня гусара, сопровождавшего Лаща, озверело впился зубами ему в горло.
Только тогда Лащ опустил занесенную саблю, зарубив вместе с казаком и гусара. Оба даже не шелохнулись. Но слова зарубленного казака встревожили Лаща. Его отряд действительно таял с каждой минутой.
Лащ тоже в этом бою получил несколько царапин саблей. А со стороны Днепра в самом деле уже доносился угрожающий топот свежей конницы. Из донесений разведки поручик знал, что река была уже скована льдом. Неужели запорожцы с донцами переправились по еще тонкому льду через Днепр?..
Из прибрежного кустарника уже доносился шум наступающих донских казаков.
17
Только на четвертый день пути Богдан со своими казаками и старшиной Григорием Нечаем, усталые, перемерзшие и голодные, добрались до Ирклеева. В этом местечке, раскинувшемся по ложбинам и небольшим оврагам вдоль пахнущей плесенью реки, очевидно поэтому и названной турками Арклием, издавна селились казаки. Оно славилось целебной родниковой водой, которая даже зимой слезилась из расщелин круч. Вода вокруг источника намерзла в виде гриба, но продолжала течь.
Богдан с казаками вечером въехали по крутому прибрежному взгорью в Ирклеев. Нечай успел переговорить с кем-то из чигиринских казаков и пошел искать место для ночлега на околице села, подальше от проезжей дороги. Минуя забытый воинами Ирклеев, сотник спрашивал лишь, где можно напоить лошадей. А сам внимательно присматривался к тому, что творится в селении, остерегаясь расспрашивать людей.
— Коль казаки ищут только место, где можно напоить копей, так пусть едут прямо вон к тому роднику, что под кручей за дорогой… — советовала казачка из крайней хаты. Если такая ватага ввалится в хату, то и печь разнесет, хоть сама со двора беги. А у нее уже есть…
— Видишь ли, хозяюшка, лошадям после такой езды сначала остыть надо. Хотя бы в какой-нибудь плохонький сарайчик поставить их, — уговаривал Нечай.
Женщина плотнее запахнула кожух, поглядывала на свою хату, словно искала помощи.
— Такой сарай есть за оврагом на этой же улице… у кузнеца… А в нашем Ирклееве вот уже несколько дней стоят на постое казаки Кизимы. Коли у кузнеца нет постояльцев, то там вы и сможете поставить своих лошадей… А у нас… — смущенно говорила женщина, кутаясь в кожушок. — У нас остановился старшина, — наконец призналась она.
— Не разрешает другим? — с сердцем спросил Богдан, загораясь гневом. Ведь на той стороне Днепра начался уже бой.
Женщина ничего не ответила, только пожала плечами и оглянулась на свою хату. Вдруг скрипнула дверь и на улицу вышел рослый казак, на ходу надевая шапку. На плечи у него был наброшен жупан — ведь на дворе холодно. Он строго, как атаман, спросил:
— Эй, чьи воины? Почему не со своим полком?
— Свой полк слишком далеко, пан старшина. Чигиринцы мы, с правого берега прорвались через реку за помощью к Кизиме, — признался Григорий, узнав старшину. — А это вот… — указал он на Богдана. И запнулся, взмахнув рукой; мод, пускай сам о себе скажет.
Богдан удивился, что Григорий неосмотрительно и открыто отвечает казакам. Он злился на этого казака, отсиживающегося в теплой хате. За Днепром земля горит, идет бой не на жизнь, а на смерть, льется людская кровь, а он отсиживается в Ирклееве. Караулит кого-нибудь или… шпионит? Никого не пускает в хату…
— Может, и чинш платишь за нее, казаче, что так усердно спроваживаешь других к своим полкам? Боишься, что стеснят, что ли?..
Властный голос говорившего показался старшине знакомым. Он подошел ближе, присмотрелся.
— Не генеральный ли писарь королевских реестровых казаков пан Хмельницкий говорит со мной? — спросил уже другим тоном оживившийся старшина, надевая жупан и присматриваясь в сумерках к людям. На язвительный вопрос не ответил, словно и не слыхал его.
Богдан посмотрел на чигиринских казаков и Григория.
— Счастливый человек и в темноте, как турок, видит. А я вот до сих пор не могу узнать тебя.
На самом же деле Богдан сразу узнал этот голос, но не хотел признаваться. Наконец Богдан соскочил с коня, подошел к старшине.
— Тьфу ты, побей его божья сила! Не Сидор Пешта ли, когда-то сноровистый гонец полкового есаула? Так и есть — он…
— Он, он, пан генеральный писарь. Когда-то гонец, а теперь… Застигла и нас эта военная буря.
— Застигла она не одного старшину. Куда же путь держим, пан казак? Может быть, вместе поедем, коли к пану гетману… — Богдан даже сам удивился такому повороту в разговоре с этим ненадежным старшиной.
— Стыдно даже признаться, но так случилось. Целый полк донских казаков с несколькими запорожскими сотнями нагнали только вчера. Вчера же и переправились они по свежему льду через Днепр на помощь Гуне. А мы с полком…
— Заблудились, что ли? Кто же командует казацкими сотнями, не слышал случайно, пан Сидор?
— Да разве всех узнаешь, пан Хмельницкий… Больше сорвиголов, чем казаков, прости меня матерь божья. Погоди-ка, вспомнил: не джура ли пана Хмельницкого или побратим, по имени Карпо, находится среди донских казаков! Да, да, слышал я, что и турка тоже видели вместе с ним.
— Назруллу?
— Леший их разберет. Турком висельником или баюном называют его дончаки. Словно одурели, еще каких-то русских прихватили с собой и командуют донскими казаками. Да, чуть было не забыл. Я хорошо помню, как пан Хмельницкий нянчился с этим турком-баюном в Чигирине. Такому, как говорится, одна дорога — к славе или смерти, как и каждому из нас… Слыхал я, пан писарь, что польный гетман разбил войско Скидана под Кумейками, за Днепром. Несколько полков полегло, остальные, спасаясь, отступают. Поэтому и мы вот…
— А может, все это брехня? Откуда это известно, если Днепр еще вчера был незамерзшим? — с трудом сдерживая волнение, сказал Богдан. В тоне казацкого писаря чувствовались независимость, достоинство. Хотя он весь кипел. Ведь то, что он услышал и увидел в последние дни, вселяло тревогу. Для него стало ясно, что военные действия теперь переносятся в низовья Днепра.
— Да нет, не брехня, пан Богдан, если Дмитрий Тихонович Гуня своих гонцов топил в Днепре, посылая их за помощью к Кизиме и полтавцам. Четыре полка казаков погибло под Кумейками. Разбитые наголову, они отступили к Черкассам. Вот донские казаки и поскакали спасать Гуню. Поэтому и мы оказались на левом берегу…
— Если они уже разбиты, так кто же отступает?
— Ведь казацкие войска стояли вдоль Днепра, до самых Черкасс. Те, что сражались под Кумейками, перебиты, а остальные ведут бои, отступая. Павлюк вместе со своими пушкарями направился на Сечь, а наш полковник Скидан погнался за ним, чтобы отобрать у него пушки. Ведь им-то защищаться нечем.
Богдан задумался. Куда двигаться, что предпринять, если так трагически складывается судьба украинского казачества? О том, что старшина мог и солгать, не думал. За четыре дня странствований по побережью Днепра он тоже не услышал ничего утешительного. Однако какое-то скрываемое злорадство старшины придавало его сообщению окраску враждебности.
— А где же сейчас Дмитрий Гуня, успели ли прийти ему на помощь донские казаки? — спросил Богдан, стараясь уяснить обстановку. — Мы должны во что бы то ни стало пробиться к пану польному гетману! — заявил он, точно приказывал. Говорить с подозрительным чигиринским старшиной надо было как с чужим человеком. Он, очевидно, кого-то прячет в хате.
Мысль о встрече с Николаем Потоцким, победителем взбунтовавшихся казаков, не выходила из головы Богдана. Да, это действительно спасительная мысль! Он убеждался, что именно от свидания с польным гетманом зависит спасение если и не всех казаков, то хоть их семей. Надо любой ценой остановить эту безумную резню!..
С этого надо было бы начинать еще в Белой Церкви!.. Сумасшедший Карпо все-таки спас Назруллу! А теперь… погибнет сам и погубит донских казаков, подставляя их под удары карабель гусар Николая Потоцкого…
18
Даже герцог Оранский не удивлялся дружбе Рембрандта с интернированным казаком Кривоносом. Художник часто заходил к нему после окончания работы у герцога. Поначалу наведывался во флигель с листами бумаги, а потом с натянутым на раму полотном и с кистью. И, как всегда, с неизменной своей палкой-топориком.
Обычно художник заставал Кривоноса стоящим возле портрета. Он, как зачарованный, всматривался в полотно! Порой казак даже не слышал, когда в комнату входил художник, который с первой же встречи стал для него близким, задушевным другом. Каких только усилий он не прилагал, чтобы разузнать для Кривоноса, удалось ли спастись его друзьям тогда, летом. Вот прошла уже зима, и яркое весеннее солнце манило казака на волю…
