Морис Монтегю - Кадеты императрицы
Они разыскали дом, куда поместили Гранлиса и де Тэ. Жилище принадлежало богатому горожанину, оба раненых лежали на мягких, удобных и чистых кроватях. Кадеты решили расположиться тут же, чтобы не расставаться со своими товарищами. Армии для отдыха был разрешен двухдневный отпуск.
Потом было объявлено новое перемирие, чтобы дать время подготовить свидание императоров в Тильзите, так как общим желанием как императора Александра, так и прусского короля были скорейшее прекращение войны и заключение мира.
Гранлис всю ночь промотался в лихорадочном жару и бреду. Он был сильно ранен саблей в плечо, а кроме того, получил три колотых раны в грудь.
Раны графа де Тэ были еще серьезнее: в нем застряли две пули — одна в боку, другая в бедре, и глубокий шрам бороздил его лоб. Он не двигался и даже не стонал, его положение казалось вполне безнадежным. По крайней мере, лучший хирург после тщательного осмотра обоих храбрецов сделал гримасу и сказал Орсимону, находившемуся в ту минуту при раненых:
— Плохо дело; белокурый-то еще, пожалуй, выкарабкается, а брюнет того… мало надежды… хотя… как знать… организм-то у него могучий и притом он так молод… Бывали случаи, что цеплялись за жизнь и выбивались на свет божий и из худших положений.
Он наложил необходимые повязки, операцию же отложил на следующий день, после чего поспешил к другим страдальцам.
К ночи пришел Микеле и сменил Орсимона.
Наступила ночь. Микеле расположился в кресле и собирался читать книгу, взятую из библиотеки хозяина дома. Но ему не читалось. Он вздрогнул и подошел к окну. Все небо было залито ярким заревом горящего города.
«А что, как огонь да перекинется сюда? — подумал Микеле с тревогой. — Что я тогда сделаю с двумя тяжелоранеными на руках?»
Он снова подошел к больным и стал с грустью вглядываться в их страдальческие лица.
Со времени сражения при Эйлау первоначальная вражда кадетов, строго разграничившая их на две партии — роялистов и имперцев, — исчезла бесследно. Ее сменила горячая, тесная дружба. Ужас пережитых треволнений бесследно вытеснил былую рознь.
В тот тяжкий день Гранлис привлек к себе все сердца, всех покрыл своей безумной отвагой, своим неподдельным геройством. Наконец сегодня, в этот только что истекший тяжелый день, он снова доказал свое мужество, свою неустрашимость.
Вдруг Гранлис поднялся на кровати, широко раскрыл глаза, посмотрел блуждающим взглядом по сторонам и отрывисто кинул:
— Пить!
Микеле поспешил исполнить его желание.
— Благодарю! — промолвил Гранлис более твердым голосом. Потом он пристально взглянул на того, кто за ними ухаживал, его взгляд заметно прояснился, и он произнес: — Э, это вы… Микеле… Я рад!.. Если бы спросили о моем желании… я выбрал бы именно вас…
Он задыхался, слова вылетали со зловещим свистом, и грудь его тяжело вздымалась при каждом слове.
— Замолчите, бога ради! — мягко промолвил Микеле. — Мы еще успеем наговориться, а теперь вам необходим абсолютный покой.
Но больной упрямо остался полулежать на поднятом локте, пытливо осматриваясь по сторонам.
— Кто это? — шепотом спросил он, показывая глазами на вторую кровать с безжизненно распростертой фигурой.
— Граф де Тэ.
— А!.. Мне кажется, что он очень плох… Он… погиб?..
— Неизвестно…
— Понимаю!..
Гранлис стал снова задыхаться, ловить дыхание… Наконец он справился со своим волнением и снова заговорил:
— Иммармон?..
Микеле опустил голову.
— Прюнже?..
То же молчание последовало в ответ.
— Убиты? — задыхаясь, прошептал Гранлис.
— Да.
— Какой ужас!
Он замолчал, охвативши голову руками.
Тяжкие, горькие мысли неслись, теснились, сталкивались в его больном, лихорадочном мозгу, казалось, готовы были разнести его голову на части…
— Умерли!.. За меня! — шептал он как в бреду. — А мы даже и не примирились… как следует. — Потом, схвативши Микеле за рукав, он притянул его к себе и лихорадочно зашептал: — Капитан… мы солдаты… смерть нам не страшна… Я должен говорить… Я должен перед смертью раскрыть перед вами… свою тайну. Это необходимо… ради императора, ради Франции… ради истории. Ее знал де Тэ, но он уже в агонии. Ее знали Иммармон и Прюнже, но их не стало. Микеле, дайте мне выпить глоток водки, это поддержит… мои слабеющие силы… Я должен говорить… Это Господь послал вас сегодня… ко мне… Я вас любил… В вас столько порядочности… Вы скажете императору…
Но тут Людовик потерял сознание.
Микеле поспешил разжать ему зубы и влил в рот три чайные ложки коньяку.
Это подействовало. Раненый скоро пришел в себя и заговорил несколько охрипшим голосом.
— Благодарю еще раз! — прошептал он. — Нагнитесь, это вам одному!
И принц зашептал короткими, отрывистыми фразами.
При первой же услышанной фразе Микеле, фанатически преданный империи, подскочил как ужаленный, испустив какое-то глухое восклицание, а потом словно замер на месте. Но, по мере того как развивалась эта непостижимая исповедь, его лицо становилось с минуты на минуту холоднее и строже.
Заключительные слова исповеди Гранлиса были следующие:
— Бертран Микеле де Марш… Вы здесь единственный хранитель этой государственной тайны. Пусть же император знает по крайней мере, что я умер за него, чуждый ненависти, ослепленный его славой, и что я… прощаю ему!
— Ого! — проворчал Микеле, шокированный последними словами.
Но Гранлис снова заговорил:
— Клянусь… к моему прискорбию! — ответил Микеле. — Благодарю вас за оказанную честь, но я тысячу раз предпочел бы лучше ничего не знать. Это страшно стеснит меня… Вы поправитесь, и я позабуду ваши слова. Я не выдам вас и сохраню вашу тайну. Я, как и прежде, останусь только вашим товарищем. Но выслушайте внимательно и вы: если вы — сохрани бог! — вздумаете предпринять что-нибудь против императора, знайте, что вы найдете меня на своем пути!
— Если я выздоровею… — грустно прошептал больной. — Нет-нет, будьте покойны: я умру… Это лучше. На что мне жизнь?.. — Его снова охватили беспамятство и бред. — На что мне жизнь, — повторил он, — без любви… без нее… без Полины?..
Микеле силой уложил его в постель и постарался успокоить. Когда больной уснул, он вернулся к своим мыслям.
— Вот так-так! — промолвил он вполголоса. — В чудном я оказался положении! Ведь молчание — то же сообщничество!
Сложивши руки на груди и низко опустивши голову, он простоял так всю ночь, до зари, погруженный в свои тяжкие думы. На заре его сменил граф де Новар.
Часов около десяти за Микеле явился один из светских офицеров: император требовал его к себе.
Будь это накануне, честный и безупречный воин плясал бы от счастья, но с этой ночи тайна принца тяжким гнетом налегла на его душу и омрачала совесть. Ему казалось, что он виновен перед великим и возлюбленным вождем, а между тем он был неповинен…
Микеле вошел в императорскую палатку и предстал перед Наполеоном, окруженным всей плеядой своих славных сподвижников. Тут были Бертье, Ланн, Ожеро, Ней, Сульт, Даву, Дюрок, Савари и многие другие.
Вслед за несколькими другими офицерами, отличившимися в последнем деле, наступила очередь Микеле. Когда было провозглашено его имя, Бертье наклонился к плечу императора и что-то шепнул ему. Тот молча кивнул головой, словно хотел сказать: «Да-да, я знаю», — и, повернувшись к офицеру, сказал:
— Приблизься!.. Так! Ты защищал знамя под Эйлау… Вчера ты доказал свою находчивость и храбрость; ты сумел прорваться там, где другие погибли… — Он ущипнул Микеле за ухо и продолжал: — Я доволен тобой, а между тем ты принадлежишь к очень… подозрительному полку… Но вины, конечно, так же индивидуальны, как и заслуги. Да, я доволен тобой, и вот доказательство! — И, взяв из рук Савари крест Почетного легиона, император собственноручно прикрепил его на груди Микеле.
Последний побледнел как снег; вся кровь прилила к его сердцу. Его охватила нервная дрожь.
— Скажи пожалуйста, — усмехнулся Наполеон, — ты умеешь дрожать! Вот чего бы я никогда не подумал!
— Ваше величество, — прошептал Микеле, — моя кровь… вся моя жизнь…
— Еще бы! Я на них рассчитываю, — прервал его император. — Ах да, послушай-ка!.. Не знаешь ли ты, почему трое из твоих товарищей взяли на себя очередь четвертого во вчерашней очереди гонцов-ординарцев?
— Знаю, ваше величество!
И, проклиная в душе Гранлиса с его непрошеной исповедью, Микеле ответил по-своему на заданный вопрос. Если он не солгал, то одновременно с этим он уклонился и от правды… Увы, и это перед тем, ради кого он был рад умереть!
— Потому, ваше величество, — сказал он, — что господин де Гранлис был уже тяжко ранен и еле держался в седле… Трое остальных были его друзья детства. Вот и все. Двое из них уже убиты, ваше величество, а двое других умирают…
