Галина Серебрякова - Похищение огня. Книга 2
— Слова твои жгут, но сердце остается холодным, — сказала Нэнси, вдруг поняв душу этого человека.
Он внимательно, даже подозрительно, заглянул в ее глаза, чистые и добрые.
— Ты точно кувшинка, выросшая на этом кабацком болоте, — сказал он раздумчиво, — умная кувшинка. Ты права, сердце мое холодно. Я очень устал, но и это тоже только миг. Привычка играть жизнью, точно бильярдным шаром, притупила во мне страсти, хотя этого никто не видит. Я равнодушен даже к свободе, иначе как мог бы снова рисковать тем, что попаду в тюрьму. Я безразличен к жизни, иначе не мог бы убивать во имя революции и быть готовым к казни. Если бы я мог уничтожить всех наших врагов, всех тиранов, я, быть может, опять стал бы веселым и простым парнем.
— У тебя больная душа, — жалостливо сказала Нэнси и погладила его пышные волосы.
Вскоре после приезда в Англию Бартелеми встретился с Марксом и Энгельсом:
— Я знаю вперед все, что вы оба мне скажете, — начал Бартелеми раздраженно. — Но мы никогда, как это ни жаль, не поймем, видимо, друг друга. Напрасный труд уговаривать меня. Мы с вами люди одной идеи, но разных методов ее осуществления.
Саркастические линии в уголках губ Маркса, четко обозначившиеся за последние годы, стали резче. Он слегка улыбнулся.
— Вам, Бартелеми, всегда были нужны революционные приключения, экспромты. Вы хотите жить и бороться вне времени и пространства, без необходимых исторических и экономических условий. Вы неизбежно обанкротитесь. Нельзя пренебрегать всем тем, что определяет исход борьбы и победу.
— Победу, — сказал Бартелеми, — определяют порох, вовремя взорвавшаяся бомба, пуля, пробившая насмерть преступную голову.
Карл грузно подался вперед и облокотился на стол руками, пристально глядя в черные глаза говорившего.
— Феодализм и нынешний буржуазный строй — это тысячеглавые гидры, — произнес он сурово. — Уничтожьте одну голову, взамен тотчас же вырастут тысячи новых. Нужно быть умалишенным или одержимым, чтобы отрицать законы, движущие обществом. Вы чудовищно заблуждаетесь и тем вредите революции. Как средневековые алхимики, вы отрицаете теорию и обрекаете себя на бессмысленную гибель. Ваши заговоры, адские машины, пистолеты — это роковое недомыслие.
— Если идти за вами, то никогда не дойдешь до победной революции, — огрызнулся Бартелеми.
— Других дорог нет. Не мы их выдумали. Вы не остановите течения событий, — вмешался в разговор Энгельс. Его, как и Маркса, начало раздражать тупое упорство собеседника. — Вы много старше нас, Эммануэль, и петушиный задор вам не к лицу. Обуздайте свой опасный темперамент и примитесь за организацию революционных рабочих.
— Занимайтесь этим вы, мое дело повернуть течение истории так, как это нужно нам.
— Напрасные старания, история не рычаг, которым вы, механики, управляете в совершенстве. Она отбросит и раздавит вас без пощады, — сказал Маркс. Чувство досады и острого раздражения против казавшегося ему неумным пожилого человека улеглось, сменившись чем-то похожим на сострадание.
— Вы все еще живете у Джонатана Брауна в его кабаке? — спросил Фридрих.
— Зря вы не доверяете этому почтенному человеку.
— Боюсь, что и в этом выборе вас ждут только одни разочарования, — усмехнулся Фридрих.
— Ерунда! — вспылил Бартелеми. — Вместе с Джо мы прощупываем настроения рабочих, отыскиваем нужных людей, вербуем их для работы. Кабак — отличное место для секретных свиданий. Нас никто не выследит.
— В этих мерзких притопах члены ваших групп приобретают, очевидно, навыки не столько революционеров, сколько забулдыг, прожигателей жизни. Как же это увязать? — спросил Маркс и обменялся с Энгельсом красноречивым взглядом.
— Зато мы одурачиваем шпионов прусского и здешнего правительства, которыми кишмя кишит Лондон, — упорно настаивал на своем Бартелеми.
До позднего вечера то затихал, то разгорался спор Маркса и Энгельса с нетерпимым проповедником терроризма. Было совсем уже темно, когда все трое вышли на улицу и тотчас же за ними увязалось несколько шпиков. Завидев плотного широкоплечего Маркса, по-военному прямого Энгельса, долговязого Бартелеми, они устремились за ними, словно рыбы-прилипалы, шныряющие подле могучих обитателей океана.
Бартелеми, как я и думал, фразер, — сказал Карл жестко, когда остался наедине с Фридрихом. Слово «фразер» было одним из самых уничтожающих в его лексиконе. С людьми, которых Маркс считал краснобаями, он не хотел иметь никакого дела.
В омнибусе, кафе, читальне Карл уже много раз замечал пухленького господина с плоским бледным лицом, покрытым веснушками. Запомнилась не только его физиономия в крапинку, но и редингот, обтягивающий большой живот, и маленькая рыжая шляпа пирожком.
У Энгельса был также свой «хвост», как Виллих называл полицейских шпиков. И Маркс и Энгельс относились к полицейскому наблюдению с ироническим спокойствием. Иногда, пока Маркс и Энгельс работали вдвоем, оба сыщика жаловались друг другу на неудобство своей профессии.
— Не знаю, — говорил кругленький веснушчатый шпик, — зачем только тратит правительство деньги на этого немца.
— У полиции бывают свои причуды или очень секретные соображения.
— Я под видом агента одной фирмы был в квартире Маркса, — продолжал веснушчатый. — Это совсем бедные люди. У них одна комната и чулан, который служит также спальней. Детвора не выглядит здоровой. Говоря честно, мой дом во много раз лучше.
— Ты хотел бы следить за каким-нибудь лордом или банкиром?
— Не в этом дело, но мой объект торчит иногда целый день в читальне. Можно разориться на том количестве бумаги, которое он исписывает.
— Что же ты делаешь, пока он набивает себе голову всякими науками?
— Вот в этом-то и дело. Мне приходится читать из-за него все газеты нашей империи. От этого болит голова. Только так и спасаюсь от сонливости.
— А я вот читаю, наоборот, чтобы спать. «Таймс» на меня действует очень быстро. В нашей профессии лучше выпить вовремя кружку эля.
Пока полицейские шпики изо дня в день делились своими невзгодами, Карл и Фридрих просматривали материалы «Обозрения». Маркс заканчивал книгу о классовой борьбе во Франции. Энгельс работал над историей крестьянской войны в Германии, он анализировал причины, ход и итоги великого антифеодального восстания крестьянства в 1525 году. Несмотря на то что Фридрих мастерски воскрешал далекое прошлое своей родины, в книге его звучали громовые раскаты современности.
Энгельс объяснил значение крестьянства в классовой борьбе. Он доказал необходимость для революционного пролетариата добиваться руководства крестьянством. Причины поражения крестьянского восстания в Германии в 1525 году крылись, по его мнению, в предательстве бюргеров — предшественников современной буржуазии — и в политической раздробленности страны.
Воскрешая могучие характеры бойцов Великой крестьянской войны, Энгельс писал о том времени, когда Германия породила выдающиеся личности, равные лучшим революционным деятелям истории всех веков.
Немецкий народ проявил в ту войну стойкость и выдержку, развил великую энергию. У немецких крестьян и плебеев зародились тогда идеи, которые приводят и поныне в содрогание потомков бюргеров. На образах людей того времени и выводах о классовой борьбе XVI века Энгельс показал сущность революционных боев 1848 и 1849 годов.
Хэмптон-корт, расположенный неподалеку от Лондона, считается одним из живописнейших мест Англии. Негустые леса и луга примыкают к запущенному строгому парку угрюмого замка Генриха VIII, этого неукротимого, порочного человека и дальновидного политика, расцветившего историю Англии буйными празднествами, турнирами, религиозными и феодальными распрями, личными преступлениями и государственными завоеваниями.
Леса и холмы, просторы полей в Хэмптон-корте напоминали немцам-изгнанникам их родину. Может, именно поэтому Просветительное общество немецких рабочих часто избирало этот красивый уголок местом пикников.
Рано утром одного из летних воскресных дней 1850 года Ленхен разбудила Карла, Женни и девочек, чтобы отправить их поскорее на загородную прогулку. Долго разглаживала она накануне вечером ленты для кос и светлые платья. Сборы были короткими. Еще раз зорким оком оглядела Ленхен маленьких Женнихен и Лауру, поправила банты в их пышных, вьющихся волосах, распрямила умелыми пальцами оборки на панталончиках.
— Наши девочки и их мама обязательно затмят всех красотой на празднике, — пророчески изрекла она и затем, что-то вспомнив, стремглав бросилась к ящику комода и осторожно извлекла оттуда четыре накрахмаленных носовых платка.
— Карл, не забудь, что билеты на дорогу лежат в правом кармане твоего сюртука, туда же ты положил и кошелек. Ох уж эта рассеянность ученых людей! — приговаривала она.
