Анн Бренон - Нераскаявшаяся

Пейре Бернье, одетый всё так же бродячим торговцем, с котомкой за плечами, вновь появился в следующем году. Это случилось в начале сентября 1304 года, когда вся деревня, собравшись вокруг своего священника, готовилась к празднику Рождества Богородицы, чтобы получить ее благословение в церкви святой Марии во плоти под чудесной скалой.

— Ну, это никому не повредит! — заметил, смеясь, Пейре Бернье супругам Маури, Раймонду и Азалаис. — Эта прекрасная дама благословляет и грешников, и еретиков, и верных римских католиков. Ей это всё равно. Ведь она лично благословения не уделяет…

Гильельма не особенно старалась приодеться и уложить волосы: ей не хотелось покрасоваться перед священником, как благородной даме из замка, или нести хоругвь Девы, как ее сестре и другим девушкам из деревни. Семнадцатилетняя Раймонда, наоборот, прихорашивалась, не помнила себя от счастья, и воображала, какой красавицей она будет смотреться. Между делом, она не упускала случая лишний раз упомянуть, что помолвлена с Гийомом Марти, высоким юношей со смелым взглядом. Гильельма, пятнадцати с половиной лет, презрительно морщила нос: она не любила этих телячьих нежностей. Прекрасная дама в ее представлении это не сухая деревянная статуя, скрытая в полумраке церковного нефа. Кроме того, ей слишком многое известно, и она не считает местного священника настоящим добрым христианином. Что же касается парней из Монтайю, то ей никто из них не нравился. Вот, к примеру, младший Белот, крестный отец ее маленького брата Арнота, который никогда не упускает случая к ней прижаться. Гильельма, оставаясь еще подростком, очень вытянулась и казалась слишком высокой, худой и бледной в не по росту сшитом платье. Ее тело довольно поздно стало приобретать женственные формы, но сияющий взгляд ее темно–зеленых глаз, ее капризный острый птичий профиль, ее ясная улыбка, выдававшая порывистость характера, — всё это невольно пробуждало заинтересованность и расположение к ней.

Когда обе сестры Маури вернулись вечером после процессии, украшенные белыми цветами, в красиво присобранных на поясе юбках и длинных рубахах из белоснежного льна, их провожали Гийом Марти и насвистывающий сквозь зубы Арнот Белот. Дом оказался битком набитым людьми. И тут Гильельма была полностью вознаграждена за терпение, с которым она исполняла свою благочестивую повинность. В дом прибыло еще трое юных гостей. Трое пастухов из Разес, смеющихся, пропахших шерстью, дымом и скошенной травой. Пейре Маури и его друг Бернат Белибаст приветственно обнялись с девушками. С ними был еще один стыдливый юноша, который едва осмелился приветствовать их. Сегодня, 8 сентября, они прибыли в Монтайю, чтобы встретиться с Пейре Бернье, проводником Церкви.

Нового гостя звали Раймондом Фабре, из Кустауссы, что возле Арка. Смущаясь, он откинул капюшон со своих русых волос и поднял сияющие и немного влажные глаза на хозяина дома и его многочисленных домочадцев. В это время Пейре вполголоса объяснял, что под видом пастуха овец перед ними стоит человек, который вскоре станет, если Бог так захочет, истинным пастырем душ Церкви Божьей. Это его Пейре Бернье должен привести в Тулузу, чтобы он смог начать своё послушничество под руководством Фелипа де Талайрака. Оба они, и послушник, и добрый человек, родом из одной деревни, из Кустауссы. Фелип немного старше Раймонда, всего на несколько лет. Они дружат с самого детства. Возможно, отбытие Фелипа в Ломбардию и послужило толчком к духовному призванию его юного друга. Молодой Раймонд Фабре — очень решительный, несмотря на свои нежные руки, жалобный взгляд, совсем безусое лицо и ужасную стеснительность.

На следующий день трое юношей сделали вид, что уходят в компании «бродячего торговца» Пейре Бернье, и шли с ним аж за Комюс, до спуска в ущелье Лафру. Потом, препоручив послушника Раймонда Фабре его судьбе и доброму проводнику, Пейре и Бернат повернули обратно. Вскоре, оба юноши обернулись и закричали во всю силу легких, во всё горло, тем особым пастушеским криком, который прокатился по всей долине до края плато, посылая последний привет и удаляющимся путешественникам, и Монтайю. Пройдя еще немного, возле Белькер, они свернули к Ниорт де Саулт, чтобы сократить дорогу и подняться на пастбища верхнего Фенуиллидес, где были собраны почти все овцы из Разес: из Кубьер и из Арка, стада, которые отец Белибаст соединил с отарой Раймонда Пейре. К счастью, Гийом Белибаст, старший брат Берната, лучший пастух в семье, был там. Его временно оставили одного наблюдать за хозяйством.

Пока они шли ущельем Лафру, молодой человек говорил без устали. Он делился своими надеждами с преданным верующим. Сердце послушника было взволновано и обуреваемо ожиданием предстоящего ему обучения у добрых людей. Он был простым юношей, и всё ему казалось ясным и открытым.

— Я немного знаю латынь, — говорил он. — Этого достаточно, чтобы читать Евангелия, которые я скоро выучу напамять!

Пейре Бернье сделал Фабре знак, чтобы тот помолчал. К небу взлетел пастушеский крик, отдался эхом еще и еще раз, скатываясь вниз по ущелью.

— Послушай, — сказал он, — друзья нас приветствуют!

Но когда умолкли последние, поглощенные равнодушными скалами, звуки, Раймонд Фабре продолжил свой монолог. Он говорил о своём друге из Кустауссы, Фелипе де Талайраке, которого добрые люди послали в самую Ломбардию, чтобы он там выучился и крестился.

— Он намного учёнее, чем я! Вы знаете, добрые люди думают, что он станет опорой их Церкви. Если Бог так захочет, он сам меня будет обучать вместе с Мессером Пейре Отье. А потом, если Бог так захочет, мы будем и проповедовать вместе, как апостолы, в мире, который лежит во зле… — И поскольку Пейре Бернье не выказал никакой заинтересованности последней фразой юноши, продолжая идти молча с котомкой за спиной, тот заметил — Это ведь цитата! Так сказано в Писании: «Апостолы проповедовали в мире, который во зле лежит». Из Деяний Апостолов — я точно знаю…

В Монтайю обе дочери Маури помогали отцу и матери собирать последнюю солому, оставшуюся после жатвы прошлых недель, уже сложенную в небольшие стога на маленьких полях на склоне горы, в нижней части покоса, под пастбищами, где мальчики всей деревни сообща охраняли скот, принадлежащий всем семьям. Гильельма любила эту тяжелую работу, любила стоять в золотистом свете и вдыхать запах близких гор. Знойная дымка скрывала вершины Андорры. Когда она первый раз, согнутая под тяжестью корзины с охапками соломы за спиной, спускалась в деревню вместе с Раймондой, у нее немного заныло плечо, и девушка остановилась передохнуть посреди дороги, глядя на очертания замка внизу.

— Послушай–ка! — воскликнула она. Издалека донёсся крик. В нём были насмешка и триумф, призыв и приветствие, радость и одиночество. Это был крик двух пастухов, уходящих в сторону Фенуиллидес. Крик Пейре Маури и Берната Белибаста.

— Кстати, Пейре говорил тебе? — спросила, слегка отдышавшись, Раймонда. Она вся раскраснелась, и глаза ее блестели. — Говорил тебе, как там его обручение с Бернардой д’Эсквинат? Что у них там?

Гильельма почувствовала досаду. Ей не нравились сестрины сплетни о чужих любовных делах. Нет, Пейре ничего ей не говорил. К тому же, она ни о чем таком его и не спрашивала. На самом деле, в этот момент она думала не о Пейре. Этот взгляд черных глаз, которые, не мигая, смотрели на нее… с таким неописуемым выражением радости, силы и нежности… Она уверена, что для нее предназначался этот крик прощания, это обещание Берната Белибаста вернуться.

ГЛАВА 8

ВЕСНА 1305 ГОДА

Положа руку на Евангелие, мы клянёмся на этом святом Евангелии Божьем, что мы будем стремиться, придерживаться и крепить веру Господа Нашего Иисуса Христа и святой Римской Церкви и защищать ее от врагов всеми своими силами. Далее, мы будем преследовать, и помогать ловить еретиков, так же, как и их верующих, тех, кто их кормит, принимает и защищает, а также тех, кто становится беглецами из–за ереси, и что мы будем, где только можно, обвинять и выдавать их Церкви и вам, господам нашими, епископу и инквизитору.

Отовсюду приходили новости: возникали, приплывали, прокрадывались… Горы не были им помехой. Они везде прокладывали себе дорогу. Священники проповедовали их с кафедр, а бальи и кастеляны оглашали на деревенских площадях перед народом. Быстрые ноги разносили их. Открыто или тайно, громко и шепотом, из уст в уста, новости достигали горных деревень, хотя и с опозданием.

Именно в начале 1305 года всё стало изменяться к худшему.

В трактирах, в комнатах на солье, на перекрёстках, на пастбищах, в тени садовых изгородей, на дорогах, разговоры становились всё более и более мрачными. На плато, как всегда, обсуждали события в долине, в Каркассоне и Лиму. Говорили о восстании жителей и консулов этих городов против Инквизиции, о пламенных речах францисканца Бернарда Делисье, который открыто проповедовал о злодеяниях доминиканцев. В то же время говорили о хлипких надеждах каркассонских повстанцев: что король защитит свой добрый народ от злобы Братьев–проповедников и Папы. Но потом «безумие каркассонцев» было потоплено в крови по воле самого короля Франции, Филиппа. Горожан повесили. Взбунтовавшийся францисканец был заключен в далёкий монастырь.