Ежи Анджеевский - Мрак покрывает землю
Фра Дьего поднял истомленное страданием лицо.
— Да, отче. Ненависти и презрения боюсь я больше всего.
— Неправда!
— Да, отче.
— Ты лжешь или трусливо обманываешь самого себя. Нет, не ненависти и презрения ты боишься, а любви.
— Любви?
— А что есть презрение и ненависть ко злу? Не вооруженные ли это рамена любви к добру?
— Отче, но ведь не источник грозен, а река, которая берет из него начало и производит порой опустошения.
— Опять ты заблуждаешься и притом так наивно! Да, бывает, реки приносят страшные бедствия, но источник тут ни при чем, — они выходят из берегов из-за дождей и тающих в горах снегов.
— А к мыслям и чувствам, проистекающим из любви, не может разве примешаться нечто ее природе чуждое? Где взять уверенность, что, движимый любовью, я не совершу поступка, который противоречит ей? И могу ли я заранее предвидеть, куда меня заведет ненависть и презрение?
— Можешь. Не дальше, чем позволит твоя любовь. Если любовь сильна и бесстрашна, такова будет и ненависть ко всякому злу. А если она лишь слабо теплится в душе и заставляет сомневаться, под стать ей будут ненависть и презрение. Увы, сын мой, тебя страшит великая любовь. Тебя пугает ее всемогущество, сила ее воздействия, и прежде всего — ее настойчивые и непререкаемые веления. Ты бежишь любви. Ну что ж, не стану тебя удерживать.
— Отче, ты обманулся во мне, — прошептал Дьего.
Торквемада коснулся рукой его склоненной головы.
— Посмотри мне в глаза.
— Да, отче.
— Боюсь, как бы то, что я скажу тебе сейчас и что еще можно предотвратить, не услышал ты пред Божьим судом, а тот приговор неотвратим.
На глазах Дьего выступили слезы.
— Отче, не во всемогуществе любви сомневаюсь я, а в своих силах.
— Дурачок! А при виде моего стынущего тела ты тоже стал бы сомневаться?
Дьего вздрогнул.
— Отче, побуждения мои не были чисты.
— А их последствия? Разве не оправдывают они твоих побуждений? Или измученный ум твой не в силах постичь коварства происшедшего? Поистине, только великая любовь способна на такое спасительное озарение, какое посетило тебя.
По щекам Дьего текли слезы.
— Отче, ты полагаешь, то была любовь?
Торквемада наклонился над стоящим на коленях.
— Сын мой, дитя мое… в тебе больше христианской любви, чем ты полагаешь.
— Отчего же я усомнился в себе?
— Ты усомнился в истине.
— Отче, клянусь, моя вера…
— Истина и любовь едины?
— Да, отче.
— Доводи свою мысль до конца. Ты усомнился в своих силах? А какой источник питает их? Любовь, которая служит истине и неотделима от нее. Как же, веруя в истину, ты — ее носитель, усомнился в себе? Разве не она, как неистощимый источник, питает алчущих? Лишь усомнившись в ней, человек начинает сомневаться в себе.
Фра Дьего поднял голову, он был еще бледен, но слезы больше не текли из его глаз.
— Отче, я солгал неумышленно.
— Если бы это было не так, я не стал бы разговаривать с тобой, сын мой.
— Я заблуждался, но благодаря тебе прозрел. Зло представилось мне таким всемогущим, что на единый миг я разуверился в истине, перестал внимать ей. Но скажи, отче, почему ты лучше меня самого разумеешь мои мысли? Откуда в тебе эта прозорливость?
— Сын мой, — ласково сказал Торквемада, — я служу истине, только ей одной и в этом черпаю силы. Вот и все.
Наступило короткое молчание. Фра Дьего прижался горячими губами к руке его высокопреподобия, неподвижно лежавшей на поручне кресла. Тогда Торквемада медленно, как бы в раздумье, поднял правую руку и, перекрестив склоненную голову инока, промолвил:
— Ego te absolvo. In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti, amen.[17]
Сразу после разговора с Великим инквизитором дон Родриго де Кастро вернулся в келью, которую занимал вместе с юным Лоренсо.
— Ну что? — нетерпеливо спросил Лоренсо.
Дон Родриго, ни слова не говоря, подошел к столу, схватил кувшин с вином и стал жадно пить, как человек мучимый жаждой.
Лоренсо с беспокойством смотрел на друга.
— Что случилось, Родриго?
— Ничего.
— У тебя неприятности?
Дон Родриго со стуком поставил кувшин на стол.
— Послушай, Лоренсо, я всегда хорошо к тебе относился, и, надеюсь, так будет и впредь, но, знай, отныне я для тебя больше не Родриго.
Лоренсо смутился.
— Не понимаю. Что это значит?
— С сегодняшнего дня я твой начальник, понятно?
— Ты? О, Родриго…
В порыве восторга он хотел заключить друга в объятия, но тот резко отстранил его.
— Только что его преосвящество соизволил назначить меня капитаном своих латников. Погоди, не перебивай. Это, во-первых. А во-вторых, хотя ты еще очень молод, Лоренсо, но пора бы тебе знать, что солдат не должен задавать вопросов, и чем раньше ты это усвоишь, тем лучше для тебя. Запомни.
— Прости, — прошептал Лоренсо, — я не знал…
— Зато теперь знаешь, — сухо перебил его дон Родриго. — Ступай за мной и — больше ни слова.
Фра Дьего, впустив обоих рыцарей в келью Торквемады, молча указал на распростертое на полу тело. Оно было прикрыто темным плащом. Лоренсо чуть не вскрикнул, когда, поднимая вместе с доном Родриго покойника, неосторожным движением сдернул плащ с его головы. Но, встретив суровый взгляд дона Родриго, он овладел собой. И, снова прикрыв плащом почерневшее лицо и крепко придерживая руками окоченелое тело, с опущенной головой направился вслед за доном Родриго к двери. В келье царил полумрак, но в коленопреклоненном подле ложа человеке Лоренсо сразу узнал досточтимого отца Великого инквизитора.
Монастырский коридор был пуст — стража неподвижно замерла в обеих концах его, и отсюда ее не было видно, так что никем не замеченные они пронесли тело де Сегуры в келью, которую тот недавно занимал, и, положив прикрытые плащом останки на кровать, остававшуюся этой ночью нетронутой, вернулись к себе.
Дон Родриго тяжело опустился на скамью, распахнул на груди кожаный кафтан и придвинул к себе вино. На этот раз он пил долго, медленными глотками, наконец, отняв ото рта тяжелый кувшин, взглянул на стоявшего рядом Лоренсо.
— Чего уставился? — грубо спросил он.
Лоренсо молчал.
— Садись, — приказал дон Родриго и придвинул к нему кувшин. — Пей!
Тот сел, выпрямившись, на другой конец скамьи и покачал головой.
— Пей! — повторил капитан.
Лоренсо, немного поколебавшись, подчинился.
Дон Родриго неприязненно смотрел на него.
— Хватит, — внезапно сказал он. — А то опьянеешь.
Лоренсо резким движением отставил кувшин и вскочил со скамьи.
— За что ты меня мучаешь, Родриго?
Его высокий, ломающийся голос дрожал от обиды и гнева.
Дон Родриго презрительно усмехнулся.
— Садись.
— Что я тебе сделал, Родриго? Ведь я любил тебя, как брата.
— Оставь это ребячество. Садись, я хочу с тобой серьезно поговорить. Подними голову.
— Можно мне уйти? — прошептал Лоренсо.
— Сейчас — нет.
Дон Родриго взял кувшин и выпил его до дна.
— Послушай, Лоренсо, несмотря на свою молодость, ты удостоился высокой чести, — надеюсь, ты сумеешь это оценить. Отныне ты обязан каждодневно пробовать все кушанья, которые предназначены для его преосвященства. Такова его и моя воля.
Наступила минутная пауза.
— Понимаешь, Лоренсо, какое поручено тебе дело? Первым, кто сегодня снял пробу, был тот человек.
— Скажи, Родриго…
— Никаких вопросов, Лоренсо.
И, отодвинув стол, он тяжело поднялся. Его загорелое, хмурое лицо набрякло, мутные глаза налились кровью.
— Мир — это навозная куча, понимаешь, Лоренсо? Ты еще ничего в жизни не испытал, и ничего не знаешь. Всюду, куда ни повернешься, злодеяния и измена, жалкие пигмеи на каждом шагу расставляют свои коварные сети. Еще недавно меня мучила совесть, оттого что я совершил подлость. Боже мой, какой же я был дурак! Человек, который считал меня своим другом и к которому я испытывал дружеские чувства, сейчас томится в тюрьме. Из-за меня, понимаешь? И я не жалею об этом. Бог свидетель, я поступил правильно. Что значат узы дружбы и прочие чувства в сравнении со служебным долгом? Послушай, Лоренсо, я говорил, что хорошо к тебе отношусь? Говорил?
— Говорил, — прошептал Лоренсо.
— Ты молод и красив, в глазах твоих, как в зеркале, отражается твоя чистая душа. И хотя я очень люблю тебя, больше даже, чем ты предполагаешь, но знай, как бы глубоко в душе ты ни прятал преступные замыслы, как бы старательно ни утаивал хотя бы малейшее отступление от веры или измену своему долгу, от меня это не укроется, и я первый сделаю все, чтобы изничтожить тебя, как изничтожают врага. Берегись меня!
Лоренсо тоже встал. Он был бледен, глаза его потемнели. Взглянув на него, Родриго неожиданно разразился громким, звонким смехом.
