Бернар Клавель - Свет озера
— Скоро следа от его могилки не найдешь.
— Да нет. Даже если крест сломали, я на деревьях метку сделал.
Он не находил в себе смелости снова ее потревожить. Ему казалось, что в этой женщине есть какая-то особая хрупкость. Но наконец он решился:
— Идите-ка, побудьте с ними.
Она покорно позволила взять себя за руку, и несколько шагов они сделали в молчании, первой заговорила она:
— Когда барышня Ортанс пришла ко мне после похорон бедного моего Жоаннеса, она меня поцеловала и ни слова не произнесла. Но так она на меня посмотрела… Другие тоже приходили, но с ней, даже не знаю, как бы вам объяснить, все как-то иначе было.
— Правильно, — подтвердил Бизонтен, — я всегда говорил, что она не такой человек, как все прочие.
— А сколько ей лет? — спросила Мари.
— Должно быть, двадцать шесть.
— Столько, сколько и мне.
В молчании они подошли к повозке эшевена, но тут Бизонтен остановился. Мари тоже остановилась и взглянула на него.
— Видите ли, — начал он, — эта девушка много претерпела. Она была помолвлена с одним молодым человеком из Андело. Несчастного убили на дороге, когда он шел к ней… И кто убил, так никому и не известно: серые ли мундиры, французы ли, саксонские солдаты или кто-нибудь из Кюанэ… Скоро уже год тому будет. Поначалу думали, что она сама жива не останется… А потом к нам пришла беда. Тут она и стала всем помогать, и это-то ее спасло… Бывает, что в горе люди замыкаются в себе. Им только их боль важна. А другие, как Ортанс, посвящают себя людям, и в конце концов такие, как она, начинают верить, что и они кому-то нужны. Пускай иногда она странной кажется, вот вы увидите, какая это душа.
Бизонтен замолк. Ясно было, что Мари вовсе его и не слушает. Она снова устремила на закат глаза, где горела неизбывная тоска.
7
Вот уже два часа они шагали в темноте, но постепенно освоились с ней. Да и лошади, должно быть, тоже привыкли, так как обоз шел тем же порядком, что и прошлой ночью, когда лунный свет ярко заливал плато. Разница лишь в том, что сейчас весь передний план был как-то размыт. Даль исчезала под угольно-черным небом, которое словно бы накрыло их темным куполом. Они чувствовали над собой этот купол, хотя и не видели, но небо было здесь, над головой, нависало над ними и двигалось за ними по мере того, как двигались вперед повозки.
Бизонтен потуже затянул веревкой тряпки, которыми были обмотаны его башмаки, и завязал веревку узлом под самыми коленками. Стало удобней идти, да и шаг стал легче, почти такой, каким перемерил он десятки дорог в бытность свою странствующим подмастерьем.
В их обозе не хватало одной повозки, остатки ее унесли весенние воды. А сам Бобилло все еще лежал в повозке Бертье без сознания, там же нашли приют его жена и двое ребятишек, и как раз о сапожнике и его семье думал Бизонтен в наступающей ночи. Он не мог прогнать из памяти ту страшную картину, их беду, как вдруг Мари отодвинула край парусины — очевидно, решила проведать брата. Заметив, что она спрыгнула на землю, Бизонтен крикнул:
— Не желаете ли компанию мне составить? А то чуть было не заснул.
Мари подождала и пошла с ним рядом.
— Верно, верно, — продолжал он. — Я прямо на ходу спал.
Он засмеялся, и Мари тоже засмеялась.
— Не верите?
— Не верю, этого же быть не может, вы бы тогда упали.
— Вот чего я и боялся — упасть во сне. Шагаю-то я замыкающим, никто бы этого и не заметил, и солдаты нашли бы меня в снегу уже окоченевшего. А так как я на огородное чучело похож, они бы перепугались и бросились наутек. И война бы кончилась!
Он принялся рассказывать своей спутнице самые невероятные истории о том, как огородные чучела обращали в бегство целые армии. Время от времени он заливался смехом, и его смех рождал ответный смех в груди Мари.
Пьер обернулся и крикнул:
— Видно, у вас здесь, в арьергарде, веселье идет!
— А ты зря не тревожься, — посоветовал подмастерье, — это я чтобы волки нас испугались. Это зверье нападает только на тех, кто кручинится.
Ничто еще не было светом, но ничто также не было настоящей тьмой. Туман не сгущался, но это смешение полусвета и полумрака все еще не рассеивалось. Ничто не останавливало человеческий глаз, но куда бы ни глянул человек, его взгляд увязал в какой-то клейкой массе, тонул в глуби мутной воды, где двигались какие-то зыбкие тени. Вдруг Мари, шагавшая слева от Бизонтена, вцепилась пальцами ему в руку и шепнула:
— Там… как раз под нами… что-то шевелится.
Бизонтен бросил поводья на холку лошади и остановился, прислушиваясь. Скованная страхом Мари тоже остановилась и повисла у него на локте.
Когда шум удалившегося обоза утих, то, что шуршало под ногами, стало слышнее. Бизонтен обратился к Мари:
— Вы как раз это слышали?
— Да, — выдохнула она.
Подмастерье снова рассмеялся и объяснил:
— Так вот, милочка, ничего более приятного вы не могли обнаружить… ведь это Ду… И вам она прекрасно знакома, потому что течет совсем близко от ваших мест. Только здесь течение быстрее и, должно быть, гонит вниз льдинки.
Мари молча отпустила руку Бизонтена. Тогда он снова заговорил:
— Еще счастье, что у меня одни кости, а то бы вы последнее мясо с меня своими ногтями содрали.
Мари пробормотала что-то в свое извинение, а Бизонтен потянул ее за руку, надо было догнать ушедший вперед обоз.
— Ду… — проговорила она. — А куда она течет?
— Нет, правда, что вы не скажете, меня прямо смех разбирает. Ну как, по-вашему, река может через горы перескакивать. Она не сюда течет. Здесь-то она совсем узенькая. А доходит она до ваших мест… Смотрите-ка, если вы вдоль нее пойдете, очутитесь в Доле. И даже у Губо, где она сливается с Ду, тут уж вы могли бы до родного дома добраться.
Бизонтен почувствовал, что она не совсем поняла его объяснения. А как же могло быть иначе, до тех пор, пока война не прогнала их прочь, она не разъезжала по белу свету.
— А Доль вы знаете? — спросил он.
— Знаю, каждый год мы вместе с Жоаннесом ходили на ярмарку в Сен-Мартен. А летом, когда брат работал в лесу, я ходила вместе с ним землянику и ежевику продавать.
— А вы еще где-нибудь бывали, дальше Доля?
Она задумалась, потом ответила:
— Знаете, я хорошо знаю только леса Шо и долину Ду… Родилась я в Сантане, это неподалеку от Монбаре, так что я много раз там бывала.
Ему представилась убогая жизнь этой молодой женщины в долине Ду, которую она покинула, выйдя замуж за стеклодува из Лявьейлуа. Все ее существование могло уместиться в горстке. Лявьейлуа, эту деревню он помнил только потому, что была она расположена в чащобе, а рядом на просторной луговине сеяли хлеб и пасли скот. Он как-то побывал в Доле, когда там плотничал, и заглянул в эти места, к одному пильщику, чтобы присмотреть себе лесу. Он сказал об этом Мари. Ступала она неуклюже, ей мешало тряпье, обмотанное поверх сабо. Идти по неровной почве становилось все труднее, он взял ее под руку, она произнесла с тяжким вздохом:
— Всё там, как и здесь, всё в развалины превратилось.
Бизонтену не терпелось спросить ее, как им удалось скрыться от французских солдат, но он не решился — зачем напоминать ей ту тяжелую годину, хватит и того, что до сих пор она не может забыть этой страшной картины. Сам он повидал немало разграбленных и сожженных деревень, тамошних жителей, замученных или убитых солдатами Ришелье, и ему нетрудно было представить себе, что сталось ныне с этим краем, о котором только что говорила ему эта бедняжка. Славно ему было шагать с ней рядом. Он снял варежку с левой руки и почувствовал милое тепло ее руки и хрупкого тела. Раза три-четыре, когда на ходу она оступалась, ему приходилось ее поддерживать, и он невольно ощущал легкое прикосновение ее груди. Он сам был этим смущен. «Ну и подлец ты, Бизонтен, — корил он себя. — Что только тебе в голову приходит, забыл, что эта бедняжка только недавно своего мужа похоронила. Так не годится. Ведь сейчас-то ты по стройкам не бегаешь и не заводишь себе в каждом городе новую девицу».
Однако ж ему показалось, что Мари теснее жмется к нему, и, может, ей тоже это приятно. «Просто боится, — подумал он, — да еще замерзла вдобавок. Вот и все. А ты зря кровь себе горячишь. Сейчас тебе есть о чем голову ломать, да и ей тоже».
Чем дальше они продвигались, тем гуще становился мрак, и когда поднялась луна, то лишь затем, чтобы показать людям небо, сплошь затянутое тучами, которые втихомолку громоздил и взмешивал ветер где-то там, на самом верху. Видно, он воспользовался той минутой, когда между солнцем и луной залегла тень, и теперь он разрывал завесу туч ровно настолько, чтобы оттуда сочился свет, наводящий на людей страх.
Но и этого короткого мига хватило Бизонтену, чтобы увидеть длинную вереницу повозок на внезапно просветлевшей земле, ему хватило этого мига, чтобы увидеть темное полукольцо леса, как бы отделявшего землю от туч. Ему хватило этого мига, чтобы увидеть, что тучи эти несут с собой угрозу, затягивая только что подымающуюся луну.
