Кристофер Гортнер - Мадемуазель Шанель
Джулия понимала меня лучше, чем я сама. Она знала, что, став мне обузой, она нанесет непоправимый удар нашей с ней взаимной любви, а этой мысли перенести она не могла.
Что касается нас с Адриенной, монахини посоветовались с Луизой, и та подыскала нам местечко в Мулене, в заведении с пышным названием Дом Грампейр, хотя по сути это была лишь скромная мастерская по ремонту женского платья, белья и чулочных изделий, обслуживающая местных дам и солдат гарнизона. Владелица мастерской, мадам Г., как сразу же окрестили ее мы с Адриенной, занималась починкой обычного ассортимента предметов женской одежды, а также приведением в порядок изорванных и испачканных passementerie[3] офицерской формы. Помимо работы, она, по ее выражению, «почти даром» предоставила нам тесную комнатку на чердаке, совсем рядом с мастерской.
Все было бы прекрасно, если бы не каторжная работа за мизерную плату. Работали мы с семи утра и почти до восьми вечера, отлучаться с рабочего места было нельзя, кроме короткого перерыва на обед в душной задней комнате. Мы буквально изнемогали над горами расползающихся по швам платьев с рваным подолом, плащей с оторванными пуговицами и неоднократно менявшимися подкладками и множеством иной изношенной одежды. Постоянно болела спина. По вечерам, после работы, мы забирались к себе в комнатушку, садились возле крохотной печки, которую страшно боялись топить, опасаясь, как бы не спалить весь дом. Прошло три месяца, и я объявила Адриенне (о, это была уже не прежняя хохотушка Адриенна, а тень ее), что надо срочно искать другие средства существования. Так больше жить нельзя: почти весь недельный заработок возвращался мадам Г. в виде платы за жилье, питались мы овощами, ветчиной, хлебом и сыром, которыми нас снабжала Луиза каждое воскресенье, наш единственный выходной, который мы проводили у нее в доме.
— Другие средства? — удивилась Адриенна. — Но ведь это место для нас нашла Луиза. Разве можно вот так взять и бросить его?
— Я не говорю, что бросить, — ответила я, хотя, потирая распухшие костяшки пальцев, я как раз думала о том, что бросить это проклятое место было бы для нас великое благо. — Просто надо поискать дополнительный заработок. Например, прикупить каких-нибудь простеньких шляпок, довести их до ума и снова продать. Мне кажется, если у меня получится, можно показать мадам Г. и предложить ей процент с прибыли, чтобы она позволила этим заниматься.
Ничего другого мне в голову пока не приходило. Тетя Луиза продолжала украшать и отделывать свои шляпки так, словно это вазы с фруктами для банкетного стола, однако шляпку, которую переделала я, она доставила клиентке в моем варианте. И сообщила мне, что та, забирая свой заказ из магазина в Виши, назвала ее очаровательной и заказала еще две, другого цвета, но чтобы они были изготовлены с нуля. Луиза стала учить меня, как, послюнив палец, проверить, не перегрелся ли утюг, чтобы, не дай бог, не подпалить тесьму, как зажимать между пальцами ткань, чтобы делать складку, как пользоваться доской, чтобы придавать отделке форму, как делать нужные складки и прочим приемам и хитростям профессии, призванной некрасивое, ничем не примечательное превратить в прекрасную вещь, которой можно любоваться и восхищаться… ну и заплатить за нее свою цену, конечно.
Монашки постоянно твердили нам, что приличная девушка не должна стремиться к большим деньгам, но ведь без них никуда, а у меня денег вообще не было. Если я собираюсь отправиться в Париж, деньги нужны позарез, и чем больше, тем лучше.
— Ох, вряд ли у меня будут силы делать что-то еще, — стонала Адриенна.
Да, нелегко ей далась обретенная свобода и независимость: она сильно похудела. Часто жаловалась, что, может быть, все-таки стоит смириться и переехать к Луизе. Я вынуждена была напомнить ей, что если в Мулене надежда встретить красавца-рыцаря маловероятна, то в Варенн-сюр-Алье ей вообще придется рассчитывать только на какого-нибудь козопаса с гнилыми зубами.
— А что, если толкнуться в «Ротонду», попытаться прослушаться, что скажешь? — предложила я.
Мы с ней уже несколько раз побывали в этом кафешантане, построенном в виде пагоды недалеко от площади, в сопровождении молодых офицеров, которым вздумалось поухаживать за нами, когда они сдавали свои изорванные шинели или штаны для починки. Заведение это вряд ли можно было назвать модным или высокого класса, его посещала разношерстная публика ради сомнительного удовольствия хриплыми голосами подтягивать певцам, развлекающим публику, чтобы посетители покупали больше выпивки. Впрочем, в нашем случае пели только мужчины, мы же просто сидели рядом, крепко надвинув на брови шляпки, наглухо, до самой шеи, застегнув блузки, скромные и недоступные. Конечно, богатых родственников у нас не было, но и нельзя было спутать нас с наглыми профессионалками, которые охотились там за клиентами, даром что платили им куда больше, чем нам, и работали они, когда хотели, по свободному графику.
— Ты что, хочешь подавать там напитки? — с ужасом в голосе спросила Адриенна.
— Да нет же, глупенькая. Прослушаться, чтобы петь. Мы же пели в хоре Святого Августина и репертуар «Ротонды» знаем почти наизусть.
Я встала, стукнулась головой о свес крыши (по этой чердачной комнате нам приходилось передвигаться согнувшись в три погибели), скривилась от боли и приняла позу. Одну руку уперла в довольно костлявое бедро, другую положила на грудь, правда не там, где она вздымалась, прочистила горло и, раскрыв рот, запела: «Qui qu’a vu Coco dan l’Trocadero?»
— Я потеряла своего бедного Коко, — пела я, — в окрестностях Трокадеро. Он сейчас далеко, если еще живой. Еще больше мне жаль любимого, он изменил мне, а вот мой Коко всегда был мне верен. Вы, случайно, не видели моего Коко? Бедный Коко, где-то рядом с Трокадеро?
Тут я сделала знак Адриенне, и она подхватила припев:
— Ко возле Тро… Ко возле Тро… Коко возле Трокадеро. Кто видел Коко? Мой бедный Коко! Кто видел бедняжку Коко?
Закончив петь, я изящно сделала ручкой вверх:
— Ну как? Неплохо?
— Ужасно, — ответила она. — Нас забросают гнилыми помидорами.
Мы от души расхохотались, и напряжение, которое порой возникало между нами, сразу пропало.
— Неужели так ужасно, неужели не заплатят ни гроша? — наконец проговорила я, задыхаясь от смеха.
Я ждала, глядя, как сменяют друг друга противоречивые чувства на ее выразительном лице, — в этом мы с ней тоже были совсем разные. В отличие от меня, Адриенна не умела скрывать своих чувств.
— Да нет, шучу. Заплатят, куда денутся. Я слышала и похуже. Думаю, и здешняя публика тоже.
— Ну, тогда решено. Завтра после работы пойдем и попробуем. Несколько вечеров в неделю, пока не накопим на шляпки.
— А если узнает Луиза… или монашки? Они же будут в ярости, — предостерегающе сказала Адриенна. — Порядочной девушке в «Ротонде» делать нечего. Ну разве с кем-нибудь аперитива глотнуть. Но только не работать.
— Да как они узнают? Мы же им ничего не скажем.
Спать в тот вечер я отправилась, окрыленная радужными надеждами. У меня все получится, говорила я себе. Судьба крестьянки не для меня. Удача не торопится осчастливить меня, и, как ни пытайся, тяжкой работой ее не приманить. Кто узнает, на что я способна, если гну спину от зари до зари в захудалой мастерской?
Но когда мы начали приводить мой план в исполнение, дело оказалось не таким уж простым. Хозяин «Ротонды» взял нас, видимо, за свежие и миленькие мордашки. Сразу было видно: девушки только что покинули монастырь. В вечер нашего дебюта я так волновалась, что на сцене стояла как столб, слова песенки пела заикаясь, посетители шикали, свистели и бросались в меня гнилыми оливками и вишнями, а Адриенна ходила между столиками и дрожащими руками протягивала почти пустой кошелек.
Увидев улов, я присвистнула и скорчила гримасу:
— Меньше трех франков. Не хватит даже на билет в Виши, не то что на шляпку.
Каждый вечер я репетировала, оглашая воплями чердак, а Адриенна прятала голову под подушку, и вот наконец мне показалось, что я вполне обрела и нужное нахальство, и определенную пикантность интонации, и свободу в движениях и жестах, без которых никуда. Следующее выступление прошло лучше, потом еще лучше. Через несколько недель хозяин посчитал, что нас можно выпускать по пятницам, когда был наплыв офицеров, покидающих казармы на выходные.
В пятницу я уже владела собой вполне, и если голос на каждой высокой ноте дрожал, то в конце исполнения раздались невероятные, оглушительные рукоплескания, удары ладонями и кулаками по столикам и восторженные крики.
— Коко! Коко! Коко! — неслось из зала.
Господи благослови, они хотят, чтобы я спела еще.
Свои сбережения я хранила в жестяной банке, спрятанной под досками пола. Когда мне показалось, что накопилось достаточно, я заявила недовольно брюзжащей мадам Г., что нам с Адриенной нужно несколько дней отгулов, потому что якобы заболела Луиза. Мы быстро собрались и почтовым экипажем отправились в Варенн; на поезд денег у нас не было.
