Т. Гедберг - Варрава
Некоторые из учеников Иисуса тоже собрались здесь; они казались взволнованными и стояли отдельными группами, шепотом переговаривались между собой. Только Андрей, брат Симона, стоял поодаль, и на лице его было такое же выражение, как у незнакомцев. Иуда обратился к нему и спросил, кто эти люди.
Не отрывая глаз от земли, Андрей ответил: «Ученики Иоанна Крестителя». И после минутного молчания он продолжал глухим голосом: «Иоанн умер!»
С чувством досады услыхал Иуда имя Иоанна, — той досады, которую мы испытываем при напоминании о том, что считали навсегда погребенным. Но при последних словах он исполнился в первое мгновенье тайной радости и с недоумением взглянул на Андрея. «Неужели он скорбит о том, что умер Иоанн? Кто такой Иоанн, чтобы его оплакивать?» Но затем это чувство встревожило его и, невольно противореча себе, он задал себе вопрос, почему же он-то радуется этому.
— Иоанн умер? — машинально повторил он.
— Да, — ответил Андрей все так же глухо. — Ирод умертвил его, умертвил его в темнице!
Какое-то самообвинение, чуть ли не раскаяние было в его голосе, а также и во взоре, который он поднял теперь от земли и невольно устремил на дверь Симонова дома. В ту же минуту он сделал движение, точно хотел отшатнуться, но удержался, пугливо скользнул взором в сторону и поспешно оставил двор.
Иуда с удивлением смотрел ему вслед. Его беспокоило поведение Андрея; зловещее предчувствие овладело им.
«Иоанн умер! — подумал он. — Что это значит?»
Углубившись в свои мысли, он обернулся. Вдруг он увидел на пороге дома Иисуса вместе с обоими братьями, Иаковом и Иоанном. Он казался печальным и удрученным, и во взоре Его не было обычного блеска. Но этого Иуда не видал. Он видел только, как солнце сияло на Его светлой одежде; одно мгновенье он остановил внимание на Иакове, который с жаром что-то говорил и улыбался, обнажая белые зубы, но затем снова пред его глазами остался только освещенный солнцем образ Иисуса, и точно стараясь разрешить какую-то загадку, он стал про себя повторять: «Неужели умер Иоанн?»
* * *Спустя несколько дней Иисус покинул Капернаум и переехал по Галилейскому морю в пустынную местность вблизи города Вифасаиды. За Ним последовали ученики и большая толпа народа, но Он держался вдалеке от них и долгие часы проводил один в горах. Никто не знал, что происходит в Нем, и никто не решался Его спросить, даже столь смелый обыкновенно на язык Симон; но туча, лежавшая на Его челе, бросала свою тень и на толпу учеников.
Раз вечером они расположились вокруг костра, разведенного пастухами на склоне горы. Ибо, хотя ранние весенние дни были уже теплы, заходящее солнце уносило с собою тепло, и кроме того теперь, на закате, дул свежий ветер. Большой, пылающий костер, вспыхивая, освещал сидящие или лежащие фигуры пастухов, закутанных в грубые овчины и спавших глубоким, беззаботным сном, и учеников, которые по большей части еще сидели и бодрствовали, но хранили молчание, погрузись каждый в свои собственные мысли. С самого полудня Иисус не показывался среди них; Симон и Иоанн ходили искать Его и недавно вернулись после тщетных поисков. Теперь они сидели всех ближе к огню, чтобы согреться.
Несколько поодаль от огня лежал на спине Иаков, уставившись глазами в небесный свод, на котором мерцали и сверкали звезды. Он привык даже холодные ночи проводить под открытым небом и пренебрегал теплом, исходившим от костра. Он пел вполголоса песню, которой когда-то научился от одной эллинской девушки и которая теперь внезапно пришла ему на память.
Рядом с ним сидел Андрей и кутался в свой плащ. Он зяб, по-видимому, но, тем не менее, не придвигался ближе к огню. По временам он прислушивался к песне Иакова, но, очевидно, ему стоило больших усилий приковать к ней свое внимание. Он мучительно чувствовал на себе чей-то настойчивый взгляд; пытался забыть об этом, но не мог; наконец, он повернул голову и, разгневанно вскинув глаза, встретился с этим упорным взглядом, как будто хотевшим проникнуть в его душу.
Иуда — ибо это он смотрел на него — медленно, но без замешательства отвел от него свой взор. Он сидел одни, вне общего круга. Однако ж его глаза совсем машинально покоились на Андрее, лишь теперь он спохватился, что так упорно смотрел на него, и с недоумением задал себе вопрос: «Уж не думает ли он об Иоанне, который умер? И почему льнет он к Иакову? Эти дни я постоянно видел их вместе».
«А что же я сам?» — думал он дальше. «Почему мои мысли то и дело возвращаются к Иоанну? К Иоанну, которого я забыл! Быть может, это дух его меня преследует за то, что я!..» — С содроганием оборвал он пить своих мыслей.
С тех самых пор, как он попал сюда, в эту местность, своей голой пустынностью напоминавшую виды Иудеи, он находился в каком-то странном настроении. Ему казалось, будто он очнулся от грез, но не вернулся еще к действительности, витая между бодрствованием и сном. Мысли его были печальны и унылы, и часто пробирала его невольная дрожь.
Он услыхал блеяние коз в загоне и со смутным чувством зависти взглянул на спящих пастухов. Затем он посмотрел на учеников Иисуса и подумал: «А они — ведь и они тоже счастливы?» И вместе с тем воспоминание о том времени, которое протекло с тех пор, как он разыскал Иисуса, с такой удивительной ясностью и живостью нахлынуло на него, что он испугался, видя в этом как бы предвестие того, что это время навсегда миновало, и что для него начинается иная пора. Он стал озираться, думая с тоской: «Где же Он? Почему Он не идет? Быть может, я никогда больше не увижу Его!»
Эта мысль была для него так нестерпима, что он поднялся, примяв решение пойти искать Иисуса и не прекращать своих поисков, пока его не найдет.
Но, пройдя несколько шагов, он вдруг остановился. Он различил в темноте фигуру, шедшую навстречу ему. Это была женщина; хотя он не мог разглядеть ее лица, все же он сразу узнал Марию Магдалину.
«Она искала Его, видела Его, быть может!» — тотчас же пронеслось у него в голове, и он повернул назад, сам не зная почему, и лег на свое прежнее место. Какое-то тупое равнодушие нашло на него; он отвернулся от огня, закрыл глаза и вскоре заснул.
Странный ему приснился сон. Что-то темное было возле него. Он взглянул и увидел у себя в головах чей-то высокий, нечеловеческий облик, своей тенью заслонивший свет от его взоров. Он стоял неподвижно, словно в спокойном ожидании, и смотрел на него со скорбным призывом; а между тем из его очей не проникало взора, это был зрячий мрак, и, не будучи в силах ему противиться, Иуда впился глазами в его загадочную глубину.
Он очнулся совершенно внезапно, — одно мгновение сон смутно носился перед ним, потом бесследно исчез из его памяти. «Это бес меня душил», — подумал он и снова забылся на минуту, но затем приподнялся и сел, на этот раз совсем уже проснувшись. Его душу наполнило одно воспоминание, воспоминание о той ночи, которую он провел в пустыне вместе с Иисусом.
На востоке небо начинало алеть, предвещая появление солнца. «Точно так же было и тогда, когда я проснулся!» — подумал Иуда, и это совпадение глубоко поразило его. Им овладело предчувствие, что этот день будет для него почему-то решающим.
Он обвел взглядом кучку людей, спавших вокруг погасшего и почерневшего костра. Между ними он увидал и фигуру Марии; она тогда казалась погруженной в глубокий сон. На минуту его взор остановился на ней, — затем он отвернулся с чувством, похожим на прощание, и стал удаляться медленным шагом.
Все ярче разгорался багрянец на ожидавшем солнца небе, а на восточном краю горизонта собирались легкие, мглистые туманы, проводившие по прозрачному воздуху более густые, алые полосы. Слабый свет разлился по окрестности, ночной ветер стих, и вся природа точно с удивлением готовилась к встрече солнца.
Но Иуда шел вперед с опущенным взором, не обращая внимания на рассвет. «Только бы мне поскорей найти Его!» — была его единственная мысль.
Запылала одна высокая вершина, а за ней целый ряд других, свет стал все ниже и ниже спускаться со склонов гор, — но в самом низу, в глубокой котловине, Генисаретского озера лежала совсем черная, непроницаемая гладь, а на другом берегу, на поросших кустарником откосах, еще покоились густые тени. И вот среди туманов взошло солнце, громадное и пурпурное, и весь ландшафт предстал в лучезарном, волшебном сиянии; но туманы растаяли, вместе с ними исчезло очарование первой минуты, и при трезвом свете дня кругом оказалась голая и угрюмая пустыня.
Тогда только Иуда поднял глаза; эта угрюмость благотворно подействовала на его душу, укрепляя намерение, созревавшее в его груди. И вдруг он увидал недалеко от себя Иисуса и остановился, вперив в Него пристальный взор.
Иисус стоял на вершине холма; Он отирал себе чело; стан Его несколько согнулся, и Он тяжело опирался на посох, как бы изнеможенный после трудного странствия. Он окинул глазами Генисарет и противоположный берег, затем мало-помалу выпрямился и легкой поступью стал спускаться вниз, по направлению к Иуде.
