Айдын Шем - Нити судеб человеческих. Часть 2. Красная ртуть
В ментальности коренного населения чужакам не разобраться, как бы они к этому не стремились. Я ведь уже рассказывал об истории с Тракайским замком в Литве. Нет? Так прослушайте эту историю. В шестидесятых годах власти Литвы начали восстанавливать исторические памятники в республике. Москве это почему-то не понравилось, и областные руководители, занимавшиеся этим крамольным делом, были сняты со своих должностей. Назначили новых руководителей, но по прошествии некоторого времени и эти стали тихонечко продолжать дело своих предшественников. И этих сняли, поставили новых, хорошо проинструктированных и усиленно кивавших во время инструктажа головой. Опять прошло какое-то время, и те, которые кивали головой, без излишней суеты продолжили восстановительные работы. Московские власти, в конце концов, махнули рукой на неисправимых литовцев. В результате гости Литвы могли лицезреть восстановленные храмы и замки, такие, например, как, Тракайский замок…
Итак, Шодмон-ота, крепкий мужчина лет шестидесяти, был знаком всем, и уважаем всеми, хотя среди уважающих немало, надо думать, было тех, кто его не столько любил, сколько боялся. Именно из-за окладистой белой бороды почитали его старцем, а он еще мог бы вскочить на коня, и на всем скаку достав из-за спины винтовку, метко поразить убегающего врага, или же столь же метко отстреливаться от преследующих его конников. Ему было около тридцати пяти лет, когда он не единожды ездил в Бухару для встреч и бесед с прославленным младотурком Энвером-пашой, так что умел он пользоваться не только огнестрельным оружием, но и владел словом и калямом.
Шодмон-ота по своим каналам узнал, что парень задержан из-за какой-то неверной записи в документе, который ему выдали в милиции, и что его не позже понедельника выпустят.
- А еду для твоего молодого джигита у тебя, дочка, возьмут, - уверенно говорил аксакал, - ты через час, не раньше, подойди опять к тюрьме, к дежурному... Вах, Аллах, когда избавишь Ты нас от власти этих шайтанов!
Из этого восклицания старого узбека следовало, что, в конце концов, Аллах избавит народ от этих шайтанов, только, вот, когда это произойдет – не вполне было ясно.
Камилл был освобожден не в понедельник, а только в пятницу. Никто не властен был спросить с Шаахмедова, почему это за ошибку писаря должен быть наказан тот, кому был вручен документ с ошибочной записью. Поэтому полковник решил потешить себя этой маленькой злой игрой - он никого не любил, этот полковник, но к семье репрессированного профессора, оказавшейся в его власти, питал особую неприязнь, ибо чувствовал, - нет, не чувствовал, а знал, - что сам профессор превосходил его по всем своим качествам, жена его была воистину красавица, сын тоже, видите ли, отличник. А он, чекист, и не просто какой-то там Ахмедов, а с приставкой Ша, что свидетельствует о почтенных корнях, он неизвестно сколько еще лет должен довольствоваться показным уважением в этом захолустье и наводить страх всего на сотню-другую людей, потому что большему числу жителей он неизвестен.
Юноша и его мама были бы довольны, если знали бы наперед, что полковник через несколько лет покинет это захолустье, но покинет в наручниках, чтобы быть осужденным за безмерное взяточничество и помереть вскоре в тюрьме.
Камилл вечером того же дня, когда освободился из-под запоров местной кутузки, пришел на поляну возле школы, где собиралась «золотая молодежь». Встречен он был, конечно, как герой! Когда восторги утихли, и недавний узник был удостоен права сидеть не на земле, как большинство, а на единственной скамье, где восседали самые влиятельные персоны, он попросил внимания.
- Тихо! - унял беспорядочные разговоры Юрка.
- Братцы, - начал многозначительным шепотом Камилл, - в тюряге вместе со мной сидел один мужик, Сашкой зовут. На него ничего нет, но мильтоны держат его уже две недели, хавать не дают, собираются, как он говорит, навешать на него чужие кражи, а то и убийство. Я думаю, братцы, может на еду ему сообразим. Еще он курева просил.
У местных ментов, действительно, была наметка повесить на бродягу совершенное в отдаленном сельсовете ограбление продуктового склада, так как истинные грабители явно были гастролерами, и искать их следовало поди уже за тысячу километров от границ района, а выслужиться перед областным начальством очень хотелось. Однако беседы с Сашкой показали, что этот несмелый и неумелый мужичок никак не подходит на роль грабителя, и когда Юркина мамаша по настоянию сына спросила начальника милиции о сидящем у него на нарах бродяге, тот в сердцах воскликнул:
- Забирай его себе!
Сашку выпустили, и он до весны проработал грузчиком в магазине, а потом, попрощавшись с Камиллом и Юркой, своими благодетелями, отправился в свои бесконечные путешествия.
Ничто не удерживало семью Афуз-заде в Чинабаде, где в школе не было класса выше седьмого, где работники госбезопасности пугали людей карами за общение с семьей врага советской власти, где лишившейся мужа женщине грозило остаться без работы. В столичной области Узбекистана в вполне приличном городке проживала тетя Камилла. К весне от нее пришел вызов, и полковник Ша не препятствовал выезду этой враждебной советской власти семьи из Чинабада.
В один из апрельских дней Камилл купил на рынке три фунта хлопкового масла, четыре фунта баранины, семь фунтов риса, а также пять фунтов моркови и лука квантум сатис – что означает на латыни «сколько нужно». В заимствованном по этому случаю у соседей-узбеков большом казане был задействован замечательный плов, на который были приглашены все друзья семьи. На следующий день женщина с двумя сыновьями покидала Чинабад.
Может быть, надо пояснить, почему здесь фигурирует такая экзотическая мера, как фунт. Дело в том, что в базарных лавках среди гирь чаще можно было встретить не килограммовые или полукилограммовые гири, а оставшиеся с прежних времен чугунные шарики с ручками весом в один кадак или кратные ему. Кадак – это и есть узбекское название фунта. Все расчеты при готовке любой еды узбеки вели на языке фунтов, обменивались продуктами в фунтах, и только обоюдные расчеты с государством производились в метрической мере - в килограммах. Кстати, объем большой пиалы был таков, что заполняющий ее «с горкой» рис имел массу ровно один кадак.
Побывать бы нынче, уже в новые времена, в древнем Чинабаде и поглядеть, осталось ли там что-либо от той прежней жизни…
Итак, маме, Камиллу и малышу, не перестававшему ранить сердца взрослых вопросом «А когда приедет папа?», предстоял неблизкий путь. «Мы едем к папе?» - спрашивал теперь малыш, и получал от всех утвердительный ответ. И он бегал по всей округе и радостно кричал, что он едет к папе, что они опять будут все вместе.
- Не огорчайтесь, я скоро вернусь, мы все вернемся вместе с папой! – так успокаивал он сидящих в чайхане дяденек, и они, обо всем ведающие, говорили ему, чтобы он не задерживался там, чтобы возвращался поскорее. И дарили малышу конфеты на дорогу, денежки на гостинцы.
По месту выбытия в тамошнюю комендатуру соответствующие сведения были отправлены спецпочтой, разрешение на выезд из Чинабадского района для семьи спецпереселенцев было выписано. Комендант вручил его женщине, после ареста мужа ставшей главой семейства, и предупредил, что в случае промедления с выездом более трех дней разрешение будет аннулировано, а если будет задержка с явкой в комендатуру того города, то «по закону вы будете считаться совершившими побег, и будете подвергнуты аресту». Кроме того, в качестве надзирающих комендант назначил двух молодых татарок Урмус и Ремзие, которым наказал довезти отъезжающую семью антисоветчика Афуз-заде до железнодорожной станции и тотчас возвращаться для доклада.
Широкая общественность Чинабада так и осталась в неведении в отношении того, находились ли эти две молодки по какой-то причине давно уже на крючке у коменданта, или они согласились стать надзирающими единовременно, ради возможности побывать в Хакулабаде, поселке с железнодорожной станцией, бывшем в сравнении с захолустным Чинабадом крупным экономическим и культурным центром. Девушки прибежали в дом заканчивающей дорожные сборы семьи и весело заверещали, что с машиной они договорились на хлопковой базе, что заплатить шоферу придется немного, что лучше всего выезжать после полудня во вторник, потому что поезд подойдет только в двенадцать ночи. Камилл благодарно улыбался девушкам, мама же весьма сухо отвечала, что после полудня во вторник она будет готова выехать.
Однако в понедельник утром пришел Шодмон-ота с известием, что на завтрашний день он нанял арбу с навесом, которая подъедет к дому пораньше, пока еще прохладно, арбакеш сам погрузит всю поклажу, и через два часа они будут в Хакулабаде, где он, Шодмон-ота, встретит их в доме своей сестры, они там отдохнут, а вечером пойдут к поезду. Мама с благодарностью приняла предложенную старым узбеком помощь, а Камилл встрепенулся:
