Юрий Качаев - Синее железо
Глава 8
Битва разгоралась все жарче. Император стоял в колеснице и внимательно следил за ходом событий. Над его головой полоскалось знамя тончайшего дунского шелка, надетое на древко из пластины китового уса. В руках император держал вырезной тутовый лук, словно сам собирался принять участие в сражении.
Лицо Сына Неба было спокойно и ясно, только в глазах иногда загорались гневные огоньки, когда он вспоминал об оскорбительном письме шаньюя.
Рядом с императором стоял его фаворит Чэнь Жун, изящный и женственный, даже несмотря на боевые доспехи.
«Кажется, все идет хорошо, — думал император, глядя, как его гвардия медленно, но неуклонно продвигается к пересохшему руслу реки, тесня беспорядочные хуннуские сотни. Особенно успешно действовала средняя колонна во главе с Ли Гуан-ли.
Золоченый шлем полководца, украшенный пером белой цапли, блистал далеко впереди, в самой гуще хуннуских всадников.
— «Когда они побегут, я пущу по их пятам колесницы», — сказал император. — Это будет славная потеха. И начнешь ее ты, Чэнь.
— Да, государь, — без особой радости отозвался начальник «молодых негодяев». Он выглядел озабоченным.
— Отчего у тебя такой странный вид? — спросил император.
— Вид у меня не странный, ваше величество. Странно другое: почему река обмелела в такое время года, когда в горах еще не успели стаять снега?
— Признаться, меня это тоже удивляет. — Император вдруг протянул руку: — Смотри! Они побежали! Они бегут, Чэнь! Пора — и пусть светит над тобой Солнце удачи!
Хуннуское войско и впрямь обратилось в паническое бегство. Одна только сотня на рыжих конях еще пыталась сдержать натиск императорской гвардии, но и она вскоре повернула коней, чтобы избежать окружения.
И тогда в четкие проходы между тремя отрядами пехотинцев полетели боевые колесницы, запряженные шестериком. Казалось, их несли на своих перепончатых крыльях золотые драконы, вышитые на белых полотнищах знамен.
Хунну беспорядочными волнами перекатывались на противоположный берег Люани, но колесницы уже сближались с ними на расстояние выстрела, а следом бежали потные, охмелевшие от крови все новые и новые отряды пехоты.
— «Теперь ты видишь, кто из нас трус, хвастливая степная крыса», — про себя сказал император, мысленно обращаясь к шаньюю, и отдал приказ двинуть в бой конницу, которую он приберегал для преследования опрокинутых войск.
Восемьдесят тысяч всадников на свежих, застоявшихся конях ринулись к реке. И когда ее передовые сотни ступили на пересохшее русло, до слуха императора донесся глухой гул, похожий на рев водопада. Рев все приближался, нарастал, и через минуту на равнину ворвался чудовищный водяной обвал. Он смял всадников, не успевших выбраться на берег, и они сразу пропали в прожорливом клубящемся потоке.
Одичавшая река в мгновение ока рассекла китайское войско на две части. Почти вся конница осталась на левом берегу и беспомощно смотрела, как из ближних лесов стали вылетать неисчислимые сотни, охватывая пехоту и колесницы широкой подковой. Императорское войско попятилось, но было поздно. Свежие лавы хунну обрушились на него, как песчаная буря, и началось побоище.
Тысячи стрел засвистели в воздухе, и каждая из них находила свою жертву. Подкова изгибалась все круче, словно сжимаемая невидимой исполинской рукой. И когда концы ее сомкнулись за спиной гвардии, император потерял сознание и упал лицом вниз…
Очнулся он от резкого незнакомого запаха, который, казалось, разрывал легкие. У-ди открыл глаза и увидел склонившегося над ним придворного лекаря. Лекарь держал в руке зажженный пучок ароматических трав. Рядом молча стояли князь Ли Гуан-ли и Чэнь Жун. Лица у них были окровавлены, доспехи порублены и помяты. Император посмотрел на них бессмысленным взглядом и заплакал.
— Проводите меня в шатер, — сказал он наконец.
Поддерживая под руки, его повели к шатру, навстречу попадались раненые солдаты. Они опускались перед императором на колени и целовали землю между ладонями.
В шатре император сказал:
— Я хотел бы сейчас вернуться на запад[49].
Ли Гуан-ли покачал головой:
— Не нужно предаваться отчаянию, о Луч надежды! Мы проведем в стране новый набор солдат и выставим войско вдвое сильнее прежнего.
— Ты же сам не веришь своим словам, Ли. Разве собранные толпы крестьян и ремесленников смогут заменить мою гвардию? — Император застонал, и слезы снова потекли по его лицу. — Неужели никто не вернулся с той стороны?
— Почти никто, ваше величество, — ответил Чэнь Жун, опуская голову, — Пробились из окружения только мы с князем, да с нами горстка конницы. Остальные убиты или утонули в Л юани.
— Белый тигр, — сказал император, глядя в одну точку, и еще раз с горечью повторил: — Белый тигр…
И никто не понял его, кроме князя. Мыча, как от зубной боли, У-ди некоторое время сидел неподвижно, потом сказал:
— Позовите Сыма Цяня. Он умен и может дать дельный совет. Пригласите также всех наших сановников.
Скоро шатер наполнился вельможами. Они с постными минами бесшумно проходили в приемную комнату и присаживались на корточки — одни дальше, другие ближе к императору, соответственно рангу каждого. Пришел и Сыма Цянь и скромно уселся в сторонке. Лицо у него было желтое и измученное.
Император обвел собравшихся мутным взглядом и заговорил без всякого выражения':
— Вы знаете, что мы потеряли весь цвет нашей армии. Хотелось бы услышать от вас слова совета. Говорите.
Первым поднялся двоюродный брат императора Тао-ди, обрюзглый старик с редкими ковыльными усами. Он не занимал при дворе никакой должности, но славился тем, что умел превращать в непотребный разгул любой императорский пир.
— Нас постигла временная неудача, — бодро начал Тао-ди, — Я считаю, что мы должны послать шаньюю богатый дар и заключить с ним перемирие. А тем временем мы соберем новое войско, и тогда шаньюю придется плохо. Я сказал!
— Но шаньюй может принять дары и тут же напасть на нас, — нетерпеливо возразил Чэнь Жун.
Вельможи с плохо скрываемой ненавистью посмотрели на начальника «молодых негодяев», однако никто не посмел осадить выскочку, столь бесцеремонно нарушившего придворный этикет. Стоит этому красивому наглецу шевельнуть пальцем, и завтра тебя обвинят в непочтении к священной особе императора.
— Чтобы шаньюй не напал на нас врасплох, мы запремся в крепости Май. Стены у нее достаточно надежны, — с важностью ответил брат императора.
Поднялся Ли Гуан-ли.
— Это недостойные слова, Тао-ди, — резко заговорил он. — Верно, мы потеряли почти половину нашей армии. Но и теперь у нас осталось сто пятьдесят тысяч боеспособных солдат. Это пятнадцать ван-ки, столько же, сколько и у шаньюя. Если армия переходит к обороне в укрытиях — значит, она утратила воинский дух. Шаньюй поймет это и, обойдя крепость, пойдет в глубь страны, чтобы грабить, жечь и убивать. Хочу еще добавить, "что с нашей стороны будет предательством бросить на растерзание хунну Ли Лина и его воинов «ста золотых». Ему нужна наша поддержка, иначе шаньюй обрушится на него всеми силами и уничтожит. Или вы думаете, хунну потерпят у себя в тылу Ли Лина, который отбил у них обозы, надеясь на нашу помощь? Я предлагаю сражаться!
— Сражаться бессмысленно! — перебивая друг друга, заговорили вельможи. Нужно сначала собрать свежее войско, а до этого заключить перемирие.
— Перемирие!
— Заключить перемирие!
Император движением руки остановил сановников:
— Послушаем, что скажет почтенный Сыма Цянь.
Историк поднял седую голову и, ни на кого не глядя, тихо сказал:
— Я присоединяюсь к князю. Мы не можем бросить в беде Ли Лина. Это значит попрать ногами солдатскую честь.
— Он говорит так потому, что в отряде Ли Лина его сын! — крикнул кто-то из вельмож, и вокруг поднялся злобный гул голосов.
— Ради спасения отечества можно и нужно пожертвовать небольшим отрядом, — сердито вмешался брат императора.
У-ди покосился на него и опять обратился к Сыма Цяню:
— Ну, а что же все-таки можешь посоветовать ты? Мы продолжаем сражение, а дальше?
— Я готов от всего сердца предложить вам свой план, ваше величество, но боюсь, что вы им не воспользуетесь. — Сыма Цянь покачал головой. — Вы должны пойти навстречу стремлениям народа, и тогда вся Поднебесная поднимется по вашему зову. Но к успеху приведет только твердость в принятии решения, ибо сомнение — гибель для всякого дела. В народе говорят: «Нерешительный тигр не стоит жалящей пчелы, и рысак, который топчется на месте, хуже самой захудалой клячи, которая хоть и медленно, но идет вперед».
