Колин Маккалоу - Женщины Цезаря
Цезарь не был снобом и потому счастлив был признать Цицерона за его собственные заслуги. Цезарь надеялся заполучить этого человека в свою фракцию. Беда заключалась в том, что Цицерон был неизлечимо нерешителен. Этот огромный ум усматривал повсюду такое множество потенциальных опасностей, что в конце концов робость не позволяла ему принять решение. Для Цезаря, который никогда не боялся побеждать свои инстинкты, робость была худшим из недостатков. Если Цезарю удастся привлечь на свою сторону Цицерона, его политическая жизнь будет гораздо легче. Но поймет ли Цицерон преимущество для себя такого союза? Одним богам известно.
К тому же Цицерон беден, а у Цезаря не достанет денег, чтобы купить его. Единственным источником дохода знаменитого оратора — помимо земель в Арпине — являлась его жена. Теренция очень богата. Но к сожалению, она сама управляла своими деньгами и отказалась финансировать любовь Цицерона к произведениям искусства и загородным виллам. О, деньги! Деньги устраняют так много трудностей, особенно для человека, который хочет стать Первым Человеком в Риме. Посмотрите на Помпея Великого, хозяина несметных богатств! Он попросту купил себе сторон ников, в то время как у Цезаря, несмотря на всех его выдающихся предков, нет возможности оплатить голоса избирателей. В этом отношении он и Цицерон равны. Если что-то и могло одержать над ним верх, думал Цезарь, так это отсутствие денег.
На следующее утро Цезарь отпустил своих клиентов сразу после утренних приветствий и в одиночестве направился по улице Патрициев в квартиру, которую арендовал в инсуле, расположенной между красильней Фабриция и субурскими банями. Эта квартирка стала для него убежищем после возвращения с войны против Спартака. Иной раз постоянное присутствие матери, жены и дочери в его собственном доме до такой степени делало этот дом женским, что ему становилось невыносимо. Все в Риме привыкли к шуму, даже те, кто жил в просторных домах на Палатине или на Каринах. Рабы кричали, пели, смеялись и ссорились, младенцы плакали, малыши вопили, женщины без устали болтали, если не ссорились и не жаловались. Это было нормально и едва ли влияло на большинство мужчин — глав семейств. Но Цезаря раздражали посторонние звуки, потому что он любил быть один. У него не хватало терпения на то, что он считал пустяками. Будучи истинным римлянином, Цезарь не пытался изменить свое домашнее окружение, запретив шум и вторжение женщин. Ему легче было избежать их, подыскав себе убежище на стороне.
Цезарю нравились красивые вещи, поэтому те три комнаты, которые он арендовал на третьем этаже инсулы, тотчас наполнились ими. Его единственный настоящий друг, Марк Лициний Красc, был неизлечимым приобретателем поместий и имуществ. И вот однажды Красc, поддавшись импульсу щедрости, очень дешево продал Цезарю мозаичное покрытие для пола, чтобы украсить те две комнаты, которые Цезарь занимал сам. Когда Красc купил дом Марка Ливия Друза, ему очень не понравились мозаики. Но вкус Цезаря был безупречен. Он не встречал ничего лучшего из произведенного за последние пятьдесят лет. Кроме того, Красc собирался использовать квартиру Цезаря, чтобы обучить неопытных рабов, которых он таким образом (очень выгодно) натаскивал в ценных и дорогостоящих ремеслах — оштукатуривании стен, покрытии золотом лепнин и пилястров, раскрашивании фресок.
И когда Цезарь вошел в свою новую квартиру, он остался очень доволен великолепной отделкой комнаты, служившей и кабинетом, и приемной, и спальней. Хорошо, превосходно! Луций Декумий в точности выполнил все его указания и поставил несколько новых предметов мебели именно в тех местах, где хотел Цезарь. Мебель подобрали в Дальней Испании и заранее доставили на корабле в Рим: гладкий консольный стол из красноватого мрамора с ножками в виде львиных лап; позолоченное ложе, покрытое пурпурным тирским ковром; два великолепных кресла. В спальне, заметил он с удовольствием, стояла новая кровать, о которой упоминал Луций Декумий, — огромная конструкция из эбонита и позолоты, также покрытая тирским пурпуром. Кто, глядя на Луция Декумия, догадался бы, что в этом его вкус совпал с вкусом Цезаря?
Хозяин этого великолепия не потрудился проверить третью комнату, которая в действительности представляла собой часть балкона, опоясывающего внутреннюю сторону светового колодца. С двух сторон она была отделена от соседей стеной. Третья сторона тоже была закрыта ставнями, пропускающими воздух, но не позволяющими любопытным заглянуть внутрь. Там имелись бронзовая ванна, бак для воды и ночной горшок. Кухни не было. Цезарь не хотел нанимать слугу, который будет жить в квартире. За уборкой следили слуги Аврелии, которых Евтих регулярно присылал, чтобы вылить воду из ванны, наполнить свежей водой бак и вычистить ночной горшок, а также постирать белье, подмести пол и вытереть пыль.
Луций Декумий уже находился там. Сидя на высоком ложе и свесив ноги так, чтобы не касаться искусно раскрашенного тритона на полу, он пробегал глазами свиток, который держал в руках.
— Проверяешь отчет общины перед тем, как отдать городскому претору? — спросил Цезарь, закрывая дверь.
— Что-то вроде этого, — ответил Луций Декумий, бросив свиток в сторону.
Цезарь пересек комнату, чтобы посмотреть на цилиндр водяных часов.
— Если верить этому маленькому животному, пора спускаться вниз, папа. Вероятно, она не будет пунктуальной, особенно если Силану не по душе хронометры. Но все же эта матрона не производит впечатления особы, которая не дорожит временем.
— Ты не захочешь, чтобы я оставался здесь, Павлин, поэтому я только впихну ее в дверь и сразу же уйду, — обещал Луций Декумий и вышел.
Цезарь сел за стол написать письмо царице Орадалтис в Вифинию. Писал он так же быстро, как делал все остальное. Однако едва Цезарь успел положить перед собой лист бумаги, как дверь открылась и вошла Сервилия. Его мнение было правильным: она дорожила временем.
Поднявшись, он обошел стол, чтобы поздороваться с ней. Она протянула ему руку так, как это обычно делает мужчина, желая обменяться рукопожатием. Цезарь взял ладонь Сервилии с осторожностью и чуть стиснул тонкие косточки. Возле его стола уже стояло кресло, хотя до прихода Сервилии он еще не принял решения, разговаривать с ней через стол или уютно расположиться поближе к гостье. Его мать права: Сервилия — загадка. Поэтому Цезарь проводил ее к креслу, стоящему напротив стола, а после вернулся на свое место. Положив руки на столешницу, он с серьезным видом посмотрел на визитершу.
Сервилия хорошо сохранилась, если учитывать ее тридцать семь лет, решил он, и изящно одета в ярко-красное платье. Цвет опасно граничил с любимыми расцветками проституток, и все же одежда матроны умудрялась выглядеть приличной. Да, она умна! Густые волосы — такие темные, что на свету они скорее отливали синевой, чем рыжиной, — были зачесаны назад. Разделенные прямым пробором, они закрывали верхнюю часть ушей и соединялись на затылке в пучок. Необычно, но, опять же, прилично. Маленький рот с чуть поджатыми губами, чистая белая кожа, черные глаза под тяжелыми веками с длинными, загнутыми вверх ресницами. Брови, заподозрил он, сильно выщипаны, и — что интереснее всего — чуть отвисшая правая щека. Как и у ее сына Брута, насколько он заметил раньше.
Настало время прервать молчание, поскольку казалось, она не собирается этого делать.
— Чем я могу тебе помочь, госпожа? — официально осведомился Цезарь.
— Децим Силан — наш pater familias, Гай Юлий, но существуют определенные вопросы, связанные с моим покойным первым мужем Марком Юнием Брутом, которые я предпочитаю решать сама. Мой нынешний муж не очень хорошо себя чувствует, поэтому я стараюсь избавить его от лишних хлопот. Важно, чтобы ты правильно понял мои действия, потому что может показаться, что я узурпирую права pater familias, — проговорила она еще более официально.
Выражение деланного интереса на его лице не изменилось с того момента, как он сел. Цезарь просто слегка откинулся на спинку кресла.
— Я пойму правильно, — обещал он.
Нельзя сказать, что при этих словах она расслабилась. С момента появления в кабинете она уже казалась расслабленной. И все же в ее осторожность добавилось чуть больше уверенности. Это было заметно по ее глазам.
— Позавчера ты видел моего сына, Марка Юния Брута, — сказала она.
— Приятный мальчик.
— Я тоже так думаю.
— Но официально пока еще ребенок.
— Да, еще несколько месяцев. Но дело, по которому я пришла, касается его, и он настаивает, что ждать нельзя. — Чуть заметная улыбка мелькнула в левом уголке ее рта, который, когда она говорила, был более подвижен, чем правый. — Молодость импульсивна.
— Мне он не показался импульсивным.
— В большинстве случаев он такой и есть.
