Валерий Кормилицын - Держава (том первый)
— А что? — загасил в пепельнице папиросу Николай. Это же превосходно! — в волнении заходил по комнате, растирая ладонями виски. — А давай начнём с опочивальни? Представляешь, родная, расписанные русскими узорами стены, стулья из кремля выпишем и кровать под балдахином. В такой обстановке точно сын родится…
— Тогда, конечно, давай. А что такое опочивальня, Ники?
— Спа–а–льна-а-я, — растягивая слово, подошёл к жене, прижал к себе и поцеловал в губы.
Снежным вечером, перед самым Сочельником, Максим Акимович повёз семью кататься на санях и, уже намереваясь ехать домой, чуть не столкнулся с летевшими навстречу небольшими санями.
Только собрался обругать нерадивого кучера, как слова застряли в горле… Кучером был сам государь, в шубе на бобрах и высокой боярской шапке. Позади него, прикрыв ноги медвежьей полостью, барыней развалилась Александра Фёдоровна в собольей шубке и белой меховой шапке.
От самодержцев за версту веяло семнадцатым веком.
«Сочельник. Завтра Рождество. Вот славно–то! — Аким проснулся пораньше. — Вакации[3]. В гимназию идти не надо. А в соседней комнате спит брат. Целую неделю будем вместе». — Вытащив из–под кровати заранее припасённый барабан, прокрался на цыпочках в спальную Глеба и, набрав как можно больше воздуха в лёгкие, простуженным быком заревел: «Р–р–рота-а! По–о–дъё-ё-м!» — и, что есть дури, стал колошматить в барабан.
Проснувшийся, но не раскрывший глаза Глеб шарил рукой по полу.
«Сапог ищет», — выбежал из комнаты Аким и увидел у стены трясущегося, как заячий хвост, старичка–лакея с новым гимназическим мундиром в руках, а неподалёку от него державшуюся за сердце мадемуазель Камиллу.
Выскочивший с сапогом в руке Глеб сразу простил брату утреннюю побудку, с удовольствием разглядывая потерпевших.
— В гимназию собрались, дедушка, — ласково поинтересовался он, пожимая руку Акиму.
— Мсье Руба–а–анов! — наконец пришла в себя гувернантка. — Вы становитесь таким же несносным, как и ваш кадетский братец. Казалось бы, что вы должны влиять на него в положительную сторону. Мадам Светозарская…
Аким вежливо расшаркался с нравоучительницей, поклонился старичку–лакею, приняв из его дрожащих рук форму, и забросив барабан за спину, гордо удалился к себе, услышав вслед:
— Папа′ велели вам собираться, поедете с ним на рынок…
Умывшись, одевшись и на скорую руку попив чаю, братья побежали к каретному сараю наблюдать величественную картину запряжки в сани трёх вороных рысаков.
Молодой, под потолок, но с жидкой бородёнкой конюх, в красной рубахе и жилетке, с озорством притопывая ногами в валенках, открывал створу крашеных в коричневый цвет ворот. Другую створу, кряхтя и добродушно матюжась, открывал закутанный в тулуп и шапку до глаз, сторож.
— Пахомыч, ходчей отворяй! — хрипато советовал сторожу похмельный дворник в когда–то белом фартуке на измызганном коротком пальто.
— Да иди ты, Власыч, — вежливо посылал приятеля такой же похмельный сторож. — А то как пальну из берданы.
— Испужа–а–а-л! Метлой–то шваркну, куды пердана полетит, куды ты.
— Дядя Влас, отойдь, зашибу, — выкатил из сарая сани конюх.
— Ай да здоров! — с опаской попятился Влас Власыч. — Ванятка могё–ёт. Враз зашибёт, чертяка.
Ребята, отойдя немного в сторону, наслаждались церемонией, разглядывая висевшие в полумраке сарая на железных крюках хомуты и сбрую из тонких ремешков с серебряным набором, которую, встряхнув, взял Иван и понёс в конюшню.
Мальчишки побежали за ним и расположились по сторонам раскрытых ворот, из которых исходил тёплый лошадиный запах.
Вот заржал жеребец и затопал по деревянному настилу.
— Посторонись! — вывел его на улицу Иван, и любовно оглаживая и похлопывая по крупу, привязал ремнём к кольцу, привёрнутому к кирпичной стене сарая. — Близко не подходи, — предупредил ребят, направляясь за вторым рысаком.
Последним вывел постоянно фыркавшего и танцующего коренника.
— Тпр–у–у! Дьявол! — любовно оправлял гриву конюх. — Не балу–уй! — железной рукой стал запрягать коней.
В эту минуту из людской вышел кучер в треухе с тёмно–зелёным бархатным верхом, в чёрных, под стать коням, валенкам и бархатных зелёных шароварах.
— Хоро–о–о-ш! Хорош собака! — хвалили его собутыльники, опираясь один на метлу, другой на бердану.
— На коней не дышите, чуды! — ухмыльнулся кучер, выставляя грудь в шёлковой зелёной рубахе.
— Пяту–у–х! Ну, чистый пятух, — с завистью плевались мужики, пока тот хозяйским глазом окидывал расчёсанные лошадиные хвосты и гривы.
— Поспешай! — подстегнул конюха, который опрометью выбежал из людской, таща в руках целый тюк одежды, и начал облачать своего начальника в широченный и толстый зелёный ватный кафтан, постепенно превращая худощавого кучера в огромного, под стать себе, тяжеловеса.
Застегнув сбоку круглые чёрные пуговки, принялся обматывать его длиннющим белым кушаком.
— Как ребятёнок в зыбке, — сделали однозначный вывод друзья–собутыльники.
— Пошли отселева, пока конями не стоптал, — миролюбиво посоветовал им кучер, усаживаясь в узкий передок и с помощью Ванятки вставляя ноги в ременные стремена и оправляя полы кафтана.
— Тп–р–р-у-у! Черти! — ласково увещевал коней.
Ребята, забыв всё на свете, любовались кучером и упряжкой.
Рысаки плясали, привязанные длинным ремнём к кольцу.
Минуту стояла торжественная тишина, пока кучер, сняв шапку, истово крестился. Затем, надев белые рукавицы и поелозив, ища удобства, задом, он спросил:
— Ну что, Ванятка, всё готово?
— Усё! Архип Ляксандрыч.
— Ну, тады пущай! — велел кучер, натягивая вожжи.
Иван отстегнул ремень от удил и жеребцы резко рванули вперёд, храпя, дико кося глазами и пуская клубы пара из ноздрей.
— Чисто звери! — разбегались в стороны работники метлы и берданы, а ребята со страхом прижались к стене.
Но сдерживаемые опытной рукой жеребцы перешли на лёгкий танцующий шаг и, проехав под аркой, вынесли сани к парадному подъезду.
Догоняя их, запрыгнул на полозья Иван. Следом бежали мальчишки.
Одетый в новенький, пахнущий овчиной тулуп, братьев уже ожидал отец.
Ребята просто рты открыли от такого его вида.
Тот, не обращая на них внимания, поочерёдно оглядел коней, белую сетку, прикрывавшую крупы и хвосты, гладко расчёсанные гривы, медвежью полость на санях, кучера, Ивана и, наконец, своих детей.
— Что–то больно чисто оделись, — сделал им замечание.
Мальчишки, ничего не поняв, переглянулись и уставились на появившуюся из дверей мать. Следом за ней плёлся удивлённый денщик.
— Слушайте папу, — не совсем уверенно произнесла она, — хотя он сегодня со странностями, — крестила отправляющийся экипаж, слыша издали голос мужа: «Прощевайте, матушка–боярыня…».
Как знаток и бывший приказчик, по рынку их водил денщик, прибывший вмечте с Иваном на других санях, предназначенных для поездок на базар кухарки, а иногда и самого повара.
— Куды, куды со своими салазками прёшь, дура, — орал он на укутанную почище кучера, в ватник и шаль, бабу с мешком за плечами. — Нос платком закрывай, а глаза–то зачем?! — учил тётку уму–разуму Антип, расправляя короткие свои усики и раздумывая, чего это вдруг генерал на базар попёрся и чего ему тута надо.
А барин с удовольствием прислушивался к людскому говору, стараясь запомнить понравившиеся слова.
— Чистое светопреставление ноне! — ответила денщику баба, с трудом сдвинув санки.
— Морозит–то как нынче! — обстукивал себя руками и приплясывал продавец рябчиков. — Господа-а! Покупай птицу-у. Тонкий скус, упитаны как молочные поросята, а во рту таю–ю–т.
— Разбира–а–ай рябцов и тетёрок, из самой Сибири-и, — горланил рядом с ним другой продавец. — Ах ты, чёрт, упырь окаянный, — схватил за плечо воришку, но тот ловко вывернулся, попутно куснув продавца за палец. — Пущай разговеется, аспид, добродушно ворчал мужик, но руку–то грызть зачем.
Зашли в просторную лавку. Здесь продавали свиней.
— Покупай на заливное молошничко–о–в, — предлагали покупателям двое бедовых приказчиков в вылинявших лисьих полушубках.
После пошли по рядам, слыша со всех сторон:
— Покупай индеек, уток, кур, гусей…
Снег под ногами был затоптан и грязен. Чистым ковром блестел он лишь на крышах лавок, сверкая под лучами яркого зимнего солнца.
— Заходи в лабаз, покупай морошку и квас, — тонким фальцетом вопил хозяин овощной лавки, изо всех сил стремясь переорать горластых продавцов птицы.
Миновали лавку с белыми сахарными головками и наведались к продавцу шуб — аристократу рыночной торговли.
Торговался с ним Антип, стремясь подешевле купить понравившуюся
Рубанову шубу на хорях. Максим Акимович стоял рядом и шевелил губами, запоминая народные выражения.
Днём поспали и поздним вечером пошли ко всенощной. Добирались пешком.
