Михаил Каратеев - Русь и Орда
Князь Глеб хорошо понимал, что в его государстве дело клонится к мятежу. Конечно, еще можно было его предотвратить, но для этого надо было идти на уступки, чем-то облегчить положение народа, вообще предпринять какие-то серьезные шаги, а какие именно — князь не знал, да и не хотел знать. Он был храбрым воином, но плохим правителем, а идти перед кем-либо — тем паче перед своими же подданными — на уступки было не в его обычае.
В эти дни ему особенно не хватало Голофеева, бывшего одним из его ближайших советников и любимцев. Голофеев был неглуп и горазд на выдумки, он мог бы теперь подсказать князю, что делать. Но Голофеев сидел в плену в Карачеве. Конечно, выкупить его Глебу Святославичу было нетрудно, но посылка выкупа казалась ему унижением перед карачевскими князьями и как бы признанием того, что он не в состоянии отбить своего воеводу силою оружия.
Глава 6
Процесс раздробления государства на много мелких княжеств-уделов грозил Руси распадом и постепенным поглощением воинственными соседями, что и случилось с Полоцкой областью и с Галицкой областью, а затем с областями Киевской и Черниговской.
Проф. В.А.РязановскийВсе эти новости привез из Брянска карачевский боярский сын, у которого там жила замужняя сестра с большой семьей, а потому его легко было заслать туда, якобы в гости, ни в ком не возбуждая каких-либо подозрений. Приехал он нежданно и сразу должен был возвращаться назад, а потому Василий, который в это время полдничал, принял его в малой трапезной карачевского дворца, где в будние дни трапезовали только члены княжеской семьи, да иной раз немногие, наиболее близкие к ней лица.
Это была небольшая, в три окна горница со стенами, облицованными гладко выструганными досками из морёного дуба, украшенными на соединениях искусной резьбой.
При одном взгляде на убранство этой горницы можно было с уверенностью сказать, что хозяева страстно любят охоту и отдают ей немало времени: все, что тут было видно, имело к ней прямое отношение. Стены были обильно украшены трофеями охоты — оленьими, лосиными и турьими рогами, чучелами птиц, кабаньими и волчьими головами, развешанными вперемешку с рогатинами, топорами, луками и иным охотничьим оружием. На полу, закрывая его сплошь, лежало несколько медвежьих шкур.
За столом в этот день никого из посторонних не было. Василий полдничал вдвоем со своей младшей сестрой, княгиней Еленой Пронской. Впрочем, в Карачеве по старой привычке все еще продолжали называть ее княжной, и это к ней подходило гораздо больше: от роду ей правда шел двадцать второй год, но маленькая, хрупкая, с детскими ямочками на лице, которому придавали особенную прелесть большие голубые глаза, доверчиво глядевшие из-под длинных ресниц, — она казалась почти девочкой.
Года два тому назад Елена вышла замуж за пронского княжича Василия Александровича и покинула отчий дом. Но сейчас Пронск готовился к войне с Рязанью, и, не желая подвергать жену опасностям возможной осады, Василий Александрович, не чаявший в ней души, поспешил отправить ее в Карачев, к отцу. Детей у них еще не было.
Брат и сестра горячо любили друг друга. Их мать умерла, когда Елене было всего тринадцать лет, и девочка всею своей осиротевшей, но уже требующей отклика душой привязалась к Василию. Он в свою очередь привык делиться с нею своими мыслями и планами, которые встречали в душе Елены не только понимание, но и восторженное сочувствие.
Подробно расспросив гонца о положении в Брянске, Василий отпустил его и сказал вошедшему с ним Никите:
— Садись, Никитушка, потрапезуй с нами. А коли уже полдничал, медку холодного выпей!
— Благодарствую, Василей Пантелеич, — не чинясь ответил Никита, отстегивая меч и подсаживаясь к столу. — Все утро маялся с молодыми воями, обучая их сабельному и копейному бою. И лгать не стану: в глотке изрядно пересохло.
— Вот и промочи ее во здравие, — сказал Василий, сам наливая ему меду в оправленный серебром отрезок турьего рога вместимостью в добрую осьмуху [25], — да и закуси заодно.
На столе стояло несколько серебряных и резных деревянных блюд с холодными закусками. Тут были копченый лосиный язык, студень из поросячьих ножек, рыбий балык и соленые грибы. По знаку Елены один из двух прислуживавших за столом отроков поставил перед Никитой кованую серебряную тарелку, а рядом положил нож и двузубую металлическую вилку. В русских княжествах и боярских домах вилкой начали пользоваться с XII века, тогда как при дворах западноевропейских королей, в том числе французских и английских, ее начали применять лишь в конце семнадцатого, — до этого обходились пальцами.
— Ну, будь здрав, Василей Пантелеич, и ты, княгинюшка! — сказал Никита, принимая кубок и осушая его до дна. — Теперь ведомо, что войны у нас с Брянском не будет, можно и гулять.
— Что войны не будет, то я и наперед знал, — промолвил Василий. — Глебу Святославичу не до нас. Самому бы в Брянске усидеть.
— Оно-то так, только мыслил я, что он этого в расчет не возьмет: уж больно горяч. Сердце разума у него не слушает.
— Не столь он и горяч, как завистлив. Все норовит свои болячки чужим здоровьем вылечить. Потому и послал Голофеева наших смердов полонять.
— Навряд ли он добром кончит свое княжение, — заметил Никита.
— Ну а что ему брянцы могут сделать? — спросила Елена. — Нешто не в его руках сила?
— В его руках дружина, Аленушка, — ответил Василий, — да и то до времени. Народ же сильнее всякой дружины. Княжескую власть он чтит и иной себе не мыслит, ибо знает, что в государстве как в семье: коли нет единого хозяина, то и порядка нет. Недаром говорится, что без князя народ сирота. Но ежели князь первым против порядка прет, тут уж не обессудь: народ долго терпит, но, как лопнет у него терпение, он и не таким, как Глеб Святославич, от себя путь указывает! Киевляне, к примеру, своею волей не одного великого князя согнали. Вспомни хотя бы предка нашего, Игоря Ольговича. Бывало такое не однажды и в иных княжествах.
— Но ведь он добром стола своего не схочет покинуть! Поди, учнет воевать против своего народа?
— Вестимо, учнет, коли жив останется, — вставил Никита. — Да еще и татарву наведет на свою землю. У брянских князей тропка в Орду хорошо проторена.
— Покуда он из Брянска не выйдет и при нем дружина останется, скинуть его впрямь нелегко, — сказал Василий. — Потому и не идет на нас. Он теперь как на привязи у своего стола.
Трапеза между тем продолжалась своим чередом. Когда сидящие за столом отведали закусок и крепких водочных настоек, которые отроки наливали им в небольшие серебряные чарки, двое слуг в белых до колен рубахах, синих шароварах и мягких кожаных ноговицах внесли в трапезную серебряную мису со щами и пирог с мясом. За этим последовали лапша с курицей, жареный поросенок и блюдо из дичи. К жаркому были поданы вина: красное грузинское и угорское. Наконец принесли заедки [26]: свежие фрукты, варенные в меду ломти дыни и орехи, а к ним сладкое греческое вино.
Елена Пантелеймоновна ела и пила очень мало, зато Василий и Никита отдали должное и яствам, и питиям.
— Доколе же, Господи, земля наша будет кровью исходить? — с тоской промолвила Елена, продолжая начатый разговор. — Ведь не столько от татар нынче Русь страдает, сколь от усобиц княжеских.
— То истина, сестра. Еще и хуже будет, коли станет и далее дробиться Русь наша на уделы. Ей нужны не десятки князей, а один. Собирать надобно землю нашу, а не дробить! Вон московский-то князь, Иван Данилыч, кажись, правильно взялся: всеми правдами и кривдами, и мечом, и мошной, и ярлыками ханскими, мнет под себя соседних князей, одного за другим! И сегодня он на Руси уже большая сила, а погляди, с чего начал: Москва-то не столь давно была не важнее нашего Карачева.
— Сколько крови-то пролить надобно, чтобы всю Русскую землю воедино собрать!
— По крайности не зазря та кровь будет пролита, княгинюшка, — заметил Никита. — А досе льется она за то, что каждый для себя хочет урвать кусок от тела матери нашей, Русской земли!
— На куски ее давно порвали, — сказал Василий, — а ныне уже те куски на кусочки дерут. Рюриковичей-то все больше нарождается, и каждый хочет хоть на одной волости государем сидеть. Вот взять хотя бы и наше княжество: дед наш, Мстислав Михайлович, над всей Карачевской землей единым государем был. Родитель наш тоже таковым почитается, да уже не то: в Козельске сидит дядя Тит Мстиславич, а в Звенигороде Андрей. Правда, крест они старшему брату целовали, но думка у них одна: как бы и себе стать вольными государями на своих уделах! Покуда князь, батюшка наш, жив, они еще терпят: под его рукою быть им не столь уж обидно. А коли, не дай Бог, помрет родитель и на большое княжение я сяду, — думаешь, так гладко все и обойдется?