Валентин Пикуль - Площадь павших борцов
— Мимо трибуны мавзолея проволокли громадный бюст Ленина, слепленный из шоколада. Дюжина спортсменов-тяжеловесов вызвала смех Сталина, когда они показали ему колбасу, длиною в трамвай. Комсомолки в трусиках несли на себе гигантский флакон одеколона «Красная Москва»… Нашел, вот послушайте:
Гремя огнем, сверкая блеском стали,Пойдут машины в яростный поход,Когда нас в бой пошлет товарищ СталинИ первый маршал в бой нас поведет…
У Кёстринга собрались как раз танковые генералы. Гудериан, Гот и Гепнер,
— У них разве есть первый маршал? — усмехнулся Гот.
— Ворошилов, уповающий на лошадей и тачанки.
Было смешно, а Генрих Гот не удержался от вопроса:
— Кёстринг, какова скорость их танка БТ-7?
— Шестьдесят два километра в час. Это на гусеницах, — пояснил атташе. — И восемьдесят с чем-то на катках.
— Надеюсь, по гладкому шоссе? — спросили его. — Нет, даже на грунтовых дорогах. Вы же знаете, господа, что большевики не слишком-то озабочены созданием дорог.
— Какова же броня?
— Только противопульная.
— Быстроходные самовары, — злобно фыркнул Гудериан…
Паулюса на этом вечере не было, с ним давно хотел повидаться фельдмаршал Эрвин Вицлебен, которого генерал-майор застал в состоянии нервной депрессии, почти озлобленным.
— Я всегда очень низко котировал политический курс нашего фюрера. Но теперь я никогда не прощу ему, что он заключил этот дурацкий пакт с большевиками.
Ненавидя Гитлера, фельдмаршал одинаково презирал и сталинское государство. В их беседе участвовал молодой полковник Мартин Латтман, очень близкий семье Вицлебена, и он, человек опытный, поспешно накрыл телефон подушкой.
— Так будет спокойнее… Гестапо все прослушивает. А я крайне удивлен, что попал в такую реакционную компанию.
Фельдмаршала эти слова Латтмана попросту взбесили.
— Молодой человек, — крикнул он, — попасть в компанию реакционеров « это еще не самый худший вариант в жизни!
— Стоит ли об этом? — примирительно сказал Паулюс.
Но Вицлебена было уже не остановить.
— Да, стоит! — закричал он на генерала. — Стоит, тем более что наш телефон накрыт подушкой… Разве вы Паулюс, не допускаете мысли, что этот олух, — было понятно, о ком идет речь, — способен даже вовлечь нас в войну с Россией. Я не против, но кто спасет нас от поражения?
— Между нами договор о ненападении…
— Не смешите меня! — отвечал фельдмаршал. — Скоро фюрер снесет громадное яйцо, а мы должны будем кудахтать…
6.«Зиг хайль!»
Франц Гальдер, прощаясь с Паулюсом перед его отбытием в Лейпциг, сказал как нечто уже определенное:
— Фюрер все-таки решил сохранить в СССР колхозную систему, а не раздавать землю крестьянам, так как у частника труднее выбрать продукты, а колхозы при Сталине уже давно приучены к тому, чтобы их грабили подчистую… Так что ни вермахт, ни весь народ впредь нуждаться не будут!
«Но сначала, — домыслил Паулюс, — Польша …» Перед отъездом в Лейпциг он был исполнен чувства воинского долга, но дома ему пришлось пережить неприятный момент. Конечно, жена догадывалась, ради чего он едет и что втайне готовится, а потому Елена-Констанция, аристократка до мозга костей, чересчур резко осудила и Гитлера, и весь вермахт. Не пожалела она слов и для осуждения мужа:
— Война с Польшей, которую вы начнете, «это чудовищная несправедливость. Поляки и так бедные люди, им всегда не везло, а вы собираетесь усугублять их страдания.
— Опомнись, Коко, о чем ты?
— Это вам надо опомниться. Если в семье муж и сыновья посходили с ума, то мне, матери и женщине, сам Великий Господь указал хранить свой разум в истинной святости…
С этим Паулюс и отъезжал. Ему предстояло быть начальником штаба 16-й танковой дивизии, которой командовал Вальтер фон Рейхенау и которая в Лейпциге заканчивала свое формирование. И именно эта дивизия — вот она, судьба! — стала ядром для образования 6-й армии, которой суждено сложить свои кости в Сталинграде. Впрочем, тогда никакой астролог не мог бы предугадать ее будущего, и Паулюс, прибыв в Лейпциг, сначала установил деловой контакт с Рейхенау, служить при котором не мог ни один «генеральштеблер» — все давно разбежались, как мыши при виде кота.
— Что вы хотите? — миролюбиво сказал Рейхенау. — В моих служебных формулярах четко записано, что я, спортсмен и пьяница, обладаю «нетрадиционным» характером. Я только не кусаюсь, но способен дать коленом под зад даже фюреру…
Рейхенау, кастовый офицер прусского происхождения, был, бесспорно, чертовски талантлив как водитель танковых колонн, но карьеру он сделал еще в 1933 году, сразу и бесповоротно примкнув к Гитлеру, и — так рассказывали! — его дерзости побаивался сам фюрер. Но Паулюс, будучи покладист, ладил и с этим легкоатлетическим чудовищем: Рейхенау с утра делал пробежку, бросал ядро или копье, забивал мячи в футбольные ворота, а Паулюс, как проклятый, сидел в штабе, взбадривал себя кофе и сигаретами, писал, переписывал, дописывал, вычеркивал, сокращал, уточнял, а вечером, пока Рейхенау еще не напился, он приносил ему на подпись бумаги, и Рейхенау, сверкая моноклем, говорил ему:
— Дай-ка гляну, что я там намудрил…
Где бы ни служил Паулюс, он нигде не заводил себе любимцев, никого из коллег не отличая, но в 6-й армии он явно симпатизировал адъютант-капитану танковых войск Альфреду фон Виттерсгейму, и тот, ощутив приязнь начальника штаба, иногда откровенно подтрунивал над Паулюсом:
— Вы в роли Гнейзенау при маршале Блюхере.
— А вот это не ваше дело, фон Виттерсгейм… Лучше быть Гнейзенау, чем таскать на веревке маршала Блюхера!
— Яволь! Мне все понятно, господин генерал…
1 сентября ударом небывалой силы Гитлер обрушился на несчастную Польшу. Никто в мире не мог предвидеть, какой силой обладает германский вермахт, который буквально размял под гусеницами польские гарнизоны
Европейцы по сводкам газет знакомились с неизвестными ранее именами: Клюге, Гот, Рундштедт, Клейст, Хубе, Гепнер, Рейхенау и, наконец, Роммель. Паулюс занял место в штабном танке с рацией, невольно щелкая зубами, как волк, когда машину бросало на ухабах и тут же свергало вниз. Через полоску триплекса он разглядывал, как фланирует вдали польская кавалерия, как ползут допотопные танки поляков. Паулюс приник к микрофону:
— Рейхенау, я — штаб. Цель. Справа. Видите?
И в ответ дребезжали мембраны шлемофона:
— Я команда — Рейхенау. Цель вижу. Старье! «Виккерс» и «Карден-Ллойд». Мне смешно. Из какого сарая варшавские зазнайки вытащили эти старые консервные банки?
Рейхенау, даже не стреляя, просто раскатал в блин, как на блюминге, весь этот железный и ржавый хлам времен «санации» пана Пилсудского и велел увеличить скорость. По крупповский броне звонко стучали клинки отважных варшавских жолнеров, об эту же броню ломались пики польской кавалерии. Под гусеницами танков погибло все живое…
Под Варшавой объявился Гитлер, очень довольный успехами танкистов, а Паулюс не стал выделять себя, докладывая фюреру:
— В этот момент Рейхенау подал прекрасную мысль… Рейхенау счел возможным… Рейхенау исправил положение тем, что… Рейхенау совершил невозможное…
Говоря так, Паулюс невольно вспомнил своего бедного отца с его афоризмом: «Лучше пусть не будет друзей, но только бы не было врагов…» Гитлер ласково оттягал Рейхенау за ухо, что заменяло жест сердечного поцелуя:
— Молодец, Рейхенау! Я чувствую, что вашу бесподобную шестую армию впереди ожидают великие дела…
В офицерском казино Рейхенау предложил выпить.
— Господа, — сказал он офицерам. — Напомню старую историю. После битвы при Ватерлоо великий Блюхер был однажды в обществе, где устроили игру в шарады. Был задан вопрос: кто из присутствующих способен поцеловать себя в голову? Дамы пытались целовать свое отражение в зеркалах, но это был не ответ на опрос. Вдруг поднялся Блюхер и сказал, что способен расцеловать голову. С этими словами он поцеловал голову Гнейзенау, своего начальника штаба: «Вот моя голова!» — сказал Блюхер. — И при этом Рейхенау поцеловал Паулюса…
Все было понятно, а объяснять не следует.
Рейхенау — да! — повезло, зато не повезло Гудериану.
Мощным рывком от Кенигсберга его танковый корпус возник на подступах к Бресту; город немцы взяли с налету, а крепость не сдавалась. Ее гарнизоном командовал генерал Константин Плисовский — бывший офицер царской армии. Наши историки, воспевая героическую оборону Брестской крепости в 1941 году, старательно умалчивали, что такой же героизм был присущ и полякам в 1939 году. Гудериан, образно говоря, разбил себе лоб о нерасторжимые ворота крепости, но поляки сдаваться не собирались. Три дня вокруг фортов громыхало сражение, да такое, что все горожане попрятались в подвалах, а над Брестом ветер раскручивал языки пламени. Штурм за штурмом — нет, не сдаются, а горы трупов немцев растут. Гудериан откатился назад и вызвал авиацию. Бомбы рвались, танки — вперед, из пушек — прямой наводкой. Сбили ворота, ворвались в крепость, а в ней — ни души: Плисовский ночью обманул Гудериана и тишком вывел гарнизон так, что немцы даже не заметили его отхода…
