Варшава в 1794 году (сборник) - Юзеф Игнаций Крашевский
Обещание короля, в которое он свято верил, нетерпение возвращения домой, желание увидеть жену, детей, отца, давали ему чудесную силу, которая с каждым днём росла.
В комнате епископского дворца лежало их трое, порубленных, которых воеводина каждый день навещала. Один из них, Стажа, был молод и имел только порезанную руку, сильный и здоровый, всё-таки раны его терзали и страдал больше, чем Шарый.
Другой, в возрасте Флориана, с раздробленным ногами, жить себе обещал, но на коня уже сесть никогда не надеялся.
Шарый, хоть так ужасно покалеченный, сильно верил в то, что лишь бы зашитые раны срослись, должен быть здоров…
Практически каждый день грустил он так по дому и такое великое беспокойство его охватывало о соседе, что сорвался бы и ехал на возе, лишь бы к своим…
Не пускали его.
Епископ Матиаш, что хоронил умерших, ежедневно приходил к ним и учил терпению.
– Отец мой, – говорил Флориан, целуя его в руку, – я для себя имел бы терпение, но для жены и детей, для старого отца, которых бросил там на милость Бога и родни моей, трудно мне тут вытерпеть. На повозке бы дотащился…
– Дороги плохие, ужасно холодно… раны незажившие, – говорил епископ. – Подождите…
Воеводина, перед которой страдал и жаловался Шарый, наконец сжалилась над его беспокойством.
У неё был воз и хорошие возницы, предостаточно людей; сама, вынужденная сидеть тут, очень грустила. Когда Шарый начал, весь обвязанный, двигаться и резко вставать, чтобы силы свои показать, сказала однажды:
– Ничего с вами не поделаешь, если ксендз Вацлав позволит, отвезу вас жене.
Если бы мог Шарый упасть ей в ноги! Но с ложа ему тяжко было подняться. Руки ей только поцеловал.
В этот день каноник осмотрел раны и на настойчивость отвечал, как то лекари и духовные привыкли, грозным словом и резко:
– Непременно хочешь погубить себя, трудно запретить, – сказал он, – вместо радости жене и детям грусть доставишь. Подожди, пока скажу… Не задержу ни на один день, когда увижу, что дорогу сможешь перенести.
Флориан смолчал, а в глаза ксендза смотрел каждый день, а тот улыбался.
Одного дня, наконец, он махнул рукой, когда воеводина его спросила потихоньку, – дал понять, что с бедой можно было ехать.
Выслали тогда наилучшую повозку, покрыли её шкурами, Шарого одели, и после прощания и благословения епископа Матиаша, воеводина двинулась с ним в дорогу.
Осень была поздняя, поспешить с раненым, хотя бы и хотели, не позволил лекарь, должны были волочиться нога за ногой. Воеводина, вместо того чтобы отдыхать на другом возе, почти всю дорогу шла пешком с чётками в руках, как бы благочестивое паломничество отбывала. Было также это паломничество милосердия.
Флориан лежал прикрытый, всё больше потихоньку расспрашивая людей, когда были, как назывались места, сколько дорог сделали. Путешествие показалось ему бесконечным, а чем больше приближались к Пилицы, тем больше росло беспокойство.
Здоровье в дороге не ухудшилось, потому что его удерживала надежда. Иногда на бледном его лице появлялась улыбка – то её прогоняло беспокойство. Воеводина, сама в беспокойстве о муже, подкрепляла его как могла.
– Моя милостивая опекунша, – сказал ей одного вечера Флориан, когда его на ночь люди внесли в избу, – я постоянно думаю о жёнушке и детях… Кто там знает, дошло до них уже о битве, а обо мне, небось, никакой вести не имеют. Что там с ними делается, ежели Домна знает, что столько наших пало? Как меня туда на возе привезёте, готовы подумать, что им труп отсылают с поля боя.
Полтора дня неспешной дороги ещё оставалось до Сурдуги, когда воеводина сказала:
– Хотите, я вперёд поеду к вашей?
Флориан отвечал только благодарным взглядом.
На завтра воеводина, старшего слугу оставив при Шаром, сама поспешила в Сурдугу, надеясь попасть туда за один день.
Люди, хотя им хорошо рассказали дорогу, немного заблудились и подошла ночь, а Сурдуги видно не было. Наконец, волочась по обширным дамбам и болотам, повозка сломалась, лопнуло колесо, и с одним из челяди Халка должна была идти пешком, ища схоронения.
Согласно рассказам людей, замок должен был быть недалеко.
Она очень обрадовалась, когда на пригорке увидела строения, а в них свет. Она не сомневалась, что это был гродек, к которому направлялась, и, добравшись по его дамбе до ворот, слуге приказала стучать.
В замке слышался какой-то шум, из-за которого, наверно, удары по воротам не скоро услышали, пока не явился воротный, ругаясь, с осколком в руке, а за ним несколько страшных паробков, которые при виде одной женщины со служкой начали жестоко смеяться и тянуть воеводину внутрь.
В первые минуты она испугалась, видя, что, пожалуй, ошиблась, но храбрая и хладнокровная, она скоро вернула отвагу, грозно оттолкнув тех, что хватали её за руки, и начала наперёд спрашивать о Сурдуги.
– Ведь это! Вы как раз попали! Сурдуга здесь, – засмеялся один из холопов.
Воеводина стояла ещё на пороге, когда, распихивая эту кучу, появился мужчина с порубленным, диким лицом, при виде которого все расступились и умолкли. Она узнала в нём пана.
Таким образом, она смело к нему обратилась с вопросом, была ли это действительно Сурдуга.
Спрошенный не отвечал на этот вопрос.
– Скажите мне, кто вы и каким образом здесь очутились? – спросил он грубовато. – Я это первый имею право знать.
Спокойная и вовсе не показывая страха, воеводина отвечала:
– Я еду с раненым, с поля боя под Пловцами, где король тевтонскую мощь разбил на голову, а муж мой зовётся Винч из Поморья, воевода Вилкопольский.
Тот, который допрашивал, нахмурился, слушая, и покачал головой.
– Раненый? Кто же? – спросил он.
– Флориан Шарый.
Вопрошающий, Никош Бук, рассмеялся во всё горло.
– Значит, его не убили… – воскликнул он.
Воеводина из этого выкрика догадалась, в чьи руки попала, а достаточно ей о нём рассказал Флориан. Она, однако этим не встревожилась.
Вместо того чтобы вырываться прочь, она гордо подошла на несколько шагов.
– Вижу, – сказала она, – что попала не в Сурдугу, как хотела, но под крышу врагов. Всё-таки жене королевского воеводы и тут отдохнуть дадут…
Никош молча отошёл.
Напротив была открыта дверь, в которой горел свет.
Воеводина смело пошла к ней, насупленный Никош пошёл за ней, остальные люди проводили их глазами издали.
Комната, в которую вошла Халка, была вокруг увешена одеждой, оружием, шкурами убитых животных, имела большой очаг, в котором горел огонь с одной стороны, с
