Михайло Старицкий - РУИНА
Долго следили за его удаляющейся фигурой Остап и Орыся, а затем молча прижались друг к другу и замерли в этой немой ласке.
Чужое горе заставило их еще глубже почувствовать свое счастье.
Прошло два дня; гетман не хотел никого принимать, а без его воли Мазепа не мог ни на что решиться. Наконец его позвали снова к Дорошенко.
Когда Мазепа вошел в покой, то едва узнал гетмана: это был мрачный, обрюзгший старик с устремленным в одну точку неподвижным взором.
— Садись сюда, друже мой, — обратился он коротко к Мазепе, указывая ему на стул рядом с собою. — Тебя посетило тоже не малое горе, но ты, ты еще имеешь утешение в том, что Галину украли, что не сама она ушла, а… — гетман запнулся и умолк, а затем отвернулся и произнес, не глядя на Мазепу: — Поезжай на правый берег.
— Новые справы какие? — спросил Мазепа.
— И справы… и… Слушай, вот тебе булава моя, ты будешь действовать моим именем, как я сам. — С этими словами Дорошенко передал Мазепе маленькую булаву, представлявшую полное подобие его гетманской булавы, — этим знаком посланец облекался полной гетманской властью. — Она там, у него… я знаю… — продолжал он, не глядя на Мазепу. — Ты поезжай к нему и скажи, что я как гетман и как муж требую, — гетман теперь повернул к Мазепе свое бледное лицо, на котором горели зловещим огнем черные глаза, — слышишь, требую, чтоб он выдал ее назад. А если он не отдаст ее… если… я, клянусь — всех турок, всех татар, всех дьяволов из пекла призову на его голову, в руину поверну весь край, а возвращу свое!
Дорошенко перевел дыхание, помолчал и продолжал снова, сухо и отрывисто, не глядя на Мазепу.
— Она мне не нужна, но мы послали посольство в Москву, она об этом знает, все выдаст… Ты возьми ее и поступи с ней, как со зрадницей, слышишь, — процедил он, — как со зрад–ни–цей. — Холодный, острый взгляд гетмана пронизал насквозь Мазепу. — На то и даю тебе свою булаву.
— Но, гетмане, — попробовал было возразить ему Мазепа.
— Ни слова, — перебил Дорошенко, — ее — живою в землю, а с ним я разделаюсь и сам.
На другой день утром Мазепа выехал из Чигирина. Он с радостью ухватился за предложение гетмана отправиться на левый берег, к Самойловичу. Хотя в душе Мазепа далеко не был уверен в том, что гетманша захватила с собой Галину, но это было единственное предположение, на котором могла остановиться его мысль. Так или не так, но было ясно, как Божий день, что между исчезновением Галины и исчезновением гетманши существовала какая-то тайная связь, определить, — в чем она состояла, почему образовалась, — было необходимо для Мазепы.
Усталый, измученный всеми потрясениями, свалившимися на него за последнее время, он уже чувствовал, что теряет всякую силу для борьбы с окружавшими его враждебными силами.
Верный друг Мазепы, Гордиенко, отправился вместе с ним. Товарищи мчались так быстро, как только это было возможно, и через несколько часов достигли берегов Днепра. Переправившись без всяких затруднений, они поехали вверх по течению реки и через день прибыли в Переяславль. Решено было сделать здесь небольшой привал, так как и люди, и лошади истомились от такого быстрого переезда.
Оставив в корчме свой отряд, Мазепа с Гордиенко вышли на улицу, чтобы потолкаться среди народа, да, кстати, и разведать что-нибудь. Но лишь только они сделали несколько шагов, как их поразило необычайное оживление, господствовавшее в Переяславле.
По улицам сновали группы мещан и то сходились, то снова расходились, присоединяясь к новым лицам, показывавшимся на улице. У ворот домов, у колодцев — всюду собирались кучки народа, которые о чем-то оживленно толковали, сильно жестикулируя; дети с громким криком и визгом перебегали от одной кучки к другой, принимая в этом оживлении участие.
Подойдя к одному почтенному мещанину, стоявшему поодаль, Мазепа попросил объяснить ему причину этого необычайного оживления. Мещанин поглядел на Мазепу с таким видом, как будто увидал перед собой свалившегося с луны человека.
— Да ты, вельможный пане, не здешний, что ли? — произнес он, с недоумением поглядывая на Мазепу.
— Не здешний, угадал, брате, еду к гетману из Запорожья.
— То-то, — протянул мещанин, — ну так знай же, что неделю тому назад поймали у нас ведьму, настоящую ведьму, которая своим колдовством накликала все беды на Украйну.
— Что ты? — изумился Мазепа. — Да кто же узнал, что она ведьма?
— Кто! Многие уже раньше догадывались, а когда ее взять хотели, так нечистая сила такое творила — и–и, Господи! Все село сожгла, людей сотни две погубила! Никак нельзя было к ведьме подойти, только уже свяченой веревкой с дзвиныци удалось ее залыгать, да и то, что творилось в дороге, пока ее до Переяславля перевезли! — Старик махнул рукой и хотел было продолжать свой рассказ, но Мазепа перебил его.
— Откуда же она взялась? Где поймали ее?
— Откуда взялась? — мещанин хитро улыбнулся. — В том-то и дело, что никто об ее ведьмовстве и не догадывался, неподалеку тут от нас жила. Полковника Гострого, может, слыхал, дочка была…
— Полковника Гострого? Марианна? — вскрикнул Мазепа, не доверяя своим ушам.
— Так, так. Марианной ее звали.
— А где же он, что с ним?
— Старого ведьмака уложили, а ее вот присудили, чтобы сжечь на костре.
— Марианну, казачку нашу найславнейшую… сжечь!.. Да кто смел сказать вам, что она ведьма? — вскрикнул гневно Гордиенко.
— Не казачку, а ведьму!.. — произнес сурово мещанин. — Да разумнее нас с тобой люди на том порешили и послали приговор тот к гетману.
— Когда же казнь? — перебил его, оправившись от первого впечатления ужаса, Мазепа.
— В воскресенье, говорят. Да что она тебе — родичка, что ли? — произнес мещанин, подозрительно всматриваясь в расстроенное лицо Мазепы.
Но Мазепа уже не слушал его.
Он и Гордиенко быстро шагали по направлению к той корчме, в которой остался их отряд.
Для обоих было ясно, как Божий день, что смерть Гострого и арест Марианны были делом рук Самойловича. Известие это одинаково потрясло и Гордиенко, и Мазепу.
— Это штуки Самойловича! — произнес отрывисто Гордиенко.
— Без сомнения. Надо спасти ее.
— Во что бы то ни стало!
Придя домой, товарищи принялись обсуждать вдвоем план действий.
LXXVIII
Известие об аресте Марианны потрясло до самой глубины душу Мазепы. Кроме чувства к самой Марианне, к ее погибшему отцу, еще и долг чести требовал от Мазепы, чтобы он спас ее.
Она, девушка, сумела вырвать его из когтей смерти, неужели же он, лыцарь, не спасет ее?
Мазепа и Гордиенко решили употребить все возможное для человека, чтобы только спасти Марианну. Целый день провели они в хлопотах и изысканиях всевозможных средств, но спасти Марианну силой не было никакой возможности. Над ней был учрежден такой сильный и строгий надзор, что надо было взять приступом прежде весь город, разрушить весь магистрат, а потом уже добывать ее. Мазепе удалось только, заплатив неслыханную сумму денег сторожам, добиться того, что ему пообещали дать ночью тайное свиданье с Марианной.
Настала наконец ночь, темная, облачная. Переодевшись в костюм одного из сторожей, принесенный ему заранее, Мазепа отправился к зданию магистрата, в глубоком леху которого томилась Марианна. Гордиенко, переодетый в такой же костюм, следовал за ним. Для безопасности оба надели под платье кольчуги.
Дойдя до мрачного здания ратуши, Мазепа и Гордиенко сказали условный пароль страже, окружавшей весь магистрат, и вошли под темные своды ворот, ведших во внутренний двор магистрата. Здесь к ним подошел начальник стражи, приставленной к темнице узницы, и молча пригласил их знаком следовать за собой. Они остановились у мрачной неуклюжей башни, подымавшейся в северном углу магистрата. Подле этой башни стояла также стража из десяти душ. Начальник велел Гордиенко остаться здесь, а Мазепу пригласил следовать за собой. Один из часовых открыл перед ними небольшую, обитую железом дверь, и они вошли в круглую комнату с низким сводчатым потолком. Комната была слабо освещена тусклым фонарем, висевшим на стене; посреди ее каменного пола виднелась большая железная плита с вделанным в нее кольцом. Подле этой плиты стояло снова двое часовых с обнаженными саблями в руках.
Начальник стражи зажег небольшой потайной фонарь, спрятанный у него цод плащом, и пригласил Мазепу следовать за собой. Стражники подняли тяжелую плиту, и они начали спускаться в глубину по крутым и скользким ступеням, выкопанным в земле. Мазепа принужден был несколько раз хвататься рукой за влажные стены, чтобы не скатиться в бездну. Так насчитал он двадцать ступеней; наконец начальник свернул в сторону и повел Мазепу по какому-то узкому коридору. Через несколько шагов перед ними замигал вдали тусклый огонек. Мазепа увидал выкопанную в земле нишу, в которой стоял большой деревянный крест, перед крестом теплилась лампадка. Подле ниши виднелась в земле круглая дыра, столь узкая, что человек с трудом мог пролезть в нее; под этой дырой стояло снова двое часовых с алебардами.
