Гор Видал - Сотворение мира
На самом деле в этой истории не было ничего забавного. Конфуций объяснил, что, поскольку нань бесцеремонно захватил монаршие прерогативы, его неизбежно постигнет небесная кара. Когда же нань велел Конфуцию не совать нос не в свое дело, мудрец удалился. Когда он вернулся к себе, некоторые слышали, как он произнес: «Если этого человека можно терпеть, то кого же тогда нельзя?» Должен сказать, мой дед никогда не заходил так далеко.
Конфуций пытался убедить Дин-гуна срыть крепости трех фамилий наней. Без сомнения, Дин-гун так бы и сделал, если бы мог. Но он был бессилен. Как бы то ни было, хотя бы на словах, эти двое сговорились против трех семейств и определенно несут ответственность за мятеж в замке Би, принадлежащем клану Цзи. Свидетельство? Вскоре после того, как комендант замка бежал в Ци, Конфуций подал в отставку со всех должностей и покинул Лу.
О том, что происходило в Ци, говорят по-разному. Но все сходятся в том, что и Ян Ху, и комендант Би пытались привлечь Конфуция к себе на службу. И тот, и другой обещали свергнуть наней и вернуть гуна на его законное место, и тот, и другой предлагали Конфуцию должность главного министра. Говорят, предложения коменданта его соблазнили. Но ничего из этого не вышло, потому что Ян Ху и комендант так и не объединились. Фань Чи убежден, что иначе бы они прогнали наней и восстановили у власти гуна. Но оба авантюриста не доверяли друг другу.
Конфуций не долго оставался в Ци. Хотя его переговоры с двумя мятежниками закончились ничем, правитель Ци в Конфуции души не чаял и предложил ему место в правительстве. Предложение было соблазнительным. Но главный министр Ци не желал иметь у себя в правительстве такую звезду, и предложение было снято.
Несколько лет Конфуций странствовал из страны в страну, ища применения своим способностям. Он никогда не собирался сделать учительство своей профессией, но поскольку мы всегда становимся в жизни не тем, кем собирались, куда бы он ни шел, повсюду его осаждали желающие стать учениками. Молодые ши и даже знать рвались учиться у него. Хотя Конфуций вроде бы говорил о восстановлении старых порядков, на самом деле он возглавил ультрарадикальное движение, намеревавшееся — всего-навсего! — свергнуть продажные всемогущие власти и бесконечно размножившуюся знать, чтобы снова был Сын Неба, смотрящий на юг, на своих верных рабов, среди которых явное большинство составляли бы хорошо обученные ши нового конфуцианского ордена.
Так обстояли дела, когда на семидесятом году жизни Конфуция пригласили вернуться в Лу. Хотя лично его не считали угрозой существующему режиму, его идеи так беспокоили знать, что Кан-нань решил положить конец странствиям ученого мужа и послал к нему посольство. Мудреца умоляли вернуться домой и намекали на ожидающую его высокую должность. Конфуций клюнул и теперь был на пути из Вэй в Лу.
— Будем надеяться, — сказал мой гостеприимный хозяин, — что наша маленькая война с Ци до его приезда закончится.
— Да будет воля небес! — благочестиво отозвался я.
— О воле небес вы наслушаетесь от Конфуция. — Последовала долгая пауза. Я затаил дыхание. — Вы поселитесь здесь, рядом со мной.
— Большая честь… — начал я, но закончить мне не дали.
— Мы подумаем насчет вашего возвращения домой, то есть на родину. А пока… — Кан-нань посмотрел на свои гладкие маленькие ручки.
— Я буду служить вам, чем смогу, почтенный повелитель.
— Да.
Таким образом, без лишних разговоров было условлено, что пока я в Лу, то буду следить за Конфуцием и тайно докладывать обо всем Кан-наню, опасающемуся Ян Ху и коменданта; кроме того, Кан-нань питал подозрения насчет командира собственной гвардии Жань Цю и был раздражен моральной силой Конфуция и его учеников. Порой мудро пойти навстречу тому, чего боишься, а не уклоняться от него. Вот почему диктатор послал за Конфуцием. Он хотел узнать худшее.
4
Столица Лу напомнила мне Лоян. Конечно, все китайские города в известной степени похожи. На удивление узкие, извилистые улочки, шумные рынки, тихие парки с алтарями Небу, Дождю и Земле. Город Цюй-фу древнее Лояна и весь пропах горелым деревом — результат пяти веков постоянных пожаров. В то время я еще не знал, что Лу считается захолустьем среди таких государств, как, например, Ци, чья столица вызывала у китайцев трепет, как у нас в свое время Сарды. Зато правитель Лу был потомком легендарного Даня, чье имя в Китае у всех на устах подобно имени Одиссея в разговорах греков. Но в то время как Одиссей прославился хитростью, на удивление благородный и самоотверженный Дань является не только образцовым китайским правителем, но и образцовым благородным мужем — эта категория придумана или введена в обиход Конфуцием. Хотя в большинстве своем благородные мужи относятся к сословию ши, не все ши — благородные мужи. Благородное или приличное поведение — вот конфуцианский идеал. В свое время я попытаюсь объяснить, в чем оно заключается.
Что бы важное Конфуций ни сказал, он неизменно приписывает это Даню. И всегда добавляет:
— Я только передаю то, чему меня научили. Сам я ничего не придумываю.
Полагаю, он сам верил своим словам, и в какой-то степени они, наверное, соответствовали истине. Ведь все уже было когда-то сказано, и если кто-то хорошо знает древние писания, то всегда может найти достойный повод для своего поступка — или афоризм.
Две недели спустя после моего переезда во дворец Цзи война между Лу и Ци закончилась. Жань Цю и Фань Чи одержали замечательную, то есть неожиданную, победу. Они даже умудрились захватить город Лан по ту сторону границы. Докладывали, что и Ян Ху, и коменданта Би видели сражающимися во вражеском войске против своих соотечественников. В этом отношении китайцы похожи на греков. Верность своим интересам ставится выше патриотизма.
Демокрит дерзит мне. Он спрашивает о тех персидских авантюристах, что свергали Великих Царей, которым сами же клялись в верности. Это не совсем удачное сравнение. Правда, и мы отдали свой долг узурпаторам. Но я не припомню случая, чтобы обиженный высокопоставленный перс когда-либо присоединился к иноземному войску, вторгшемуся в его страну.
Меня принимали как гостя семейства Цзи, я даже получил титул уважаемого гостя. И меня приняли при дворе правителя. Хотя Ай-гун не обладал реальной властью, Кан-нань не только в соответствии с ритуалом спрашивал его мнение, но и советовался о государственных делах. Правда, нет доказательств того, что Кан-нань хоть раз последовал полученному совету, но его отношения с Ай-гуном внешне оставались безоблачными.
Когда победоносное воинство Цзи вернулось в столицу, был устроен прием героев в Долгой Сокровищнице — здании прямо напротив дворца правителя. Сопровождая главного министра, я впервые надел придворный передник — любопытное шелковое одеяние, ниспадающее полукругом с широкого кожаного ремня, к которому прикрепляются знаки различия из золота, серебра, нефрита и слоновой кости. Что и говорить, на моем ремне не было ничего, кроме серебряной шишечки, означающей, что я уважаемый гость.
С Кан-нанем в главный зал Долгой Сокровищницы вошло человек пятьдесят. Ранее это здание служило для защиты не только сокровищ, но и самих правителей. Когда Чжао-гун попытался вновь обрести законную власть, то засел в Долгой Сокровищнице. Но войска трех семейств перебили защитников и сожгли здание. Чжао удалось спастись, сокровищнице — нет. Было много споров, стоит ли восстанавливать этот символ власти правителя. В конце концов Кан-нань дал свое согласие, и за год до моего приезда в Лу Долгая Сокровищница восстала из пепла.
В северной части зала стоял Ай-гун. Это был тощий, ухоженный человек с ногами заядлого охотника — то есть ноги услужливо изгибались, чтобы плотнее прижиматься к конским бокам. На нем был потрясающий сине-золотой халат, принадлежавший некогда легендарному Даню.
Семейства Мэн и Шу были уже на месте, так же как семейство Ай-гуна и его слуги. Среди родственников я увидел надутого Шэ-гуна. По крайней мере, он надулся, увидев меня.
Кан-нань поклонился Ай-гуну, пожелал ему долгих лет жизни, поздравил с победой над Ци. Затем он представил Ай-гуну Жань Цю, и Ай-гун ответил речью столь высокопарной и архаичной, что я мало что понял.
Пока Ай-гун говорил, я осматривал длинное высокое помещение, точную копию того, что когда-то сгорело. За его спиной стояла лишь высокая, грубоватая статуя Дань-гуна, то есть мебель в зале была только для придворных. В сверкающих халатах они представляли собой прелестное зрелище, и зал напоминал скорее весенний сад, чем сборище честолюбцев.
После речи с северной стороны зала заиграла музыка. Начались ритуальные танцы. Было огромное количество просяного вина, которым все перепились. Спустя какое-то время Ай-гун тихонько исчез — печальный признак утраченной власти: по всему миру протокол требует, чтобы никто не покидал зала раньше владыки, и он спешил. Но в Лу правил Кан-нань, а не Ай-гун.
