Вячеслав Шишков - Емельян Пугачев. Книга 3
— Да вы родом-то откуда будете? — насторожился Рунич. — Вот вы… насчет Ржева…
— Какой там, к свиньям, Ржев? — испугался вовсе Долгополов. — И слыхом об такой местности не слышал, не то что… Путаете вы меня, ваше благородие.
— Гм, гм… — промычал Рунич, скосив глаза на сторону.
Лошадки бежали ходко, ямщик — древний старец, выгорбив сухую спину, лениво помахивал кнутом, причмокивал. Впереди пылила тройка Галахова с четырьмя гусарами. Галахов плотно сидел на пуховой подушке и кожаной сумке с секретными бумагами и казной. Ложась в каком-либо селеньи спать, Галахов неукоснительно клал сумку в головы, у входной двери всю ночь несли караул с обнаженными саблями рослые гусары.
2Где-то пылил о ту пору по российским дорогам знаменитый генерал-поручик Александр Васильевич Суворов.
Еще двадцать третьего июля в Петербурге от фельдмаршала П. А.
Румянцева было получено донесение о заключении с Турцией мира. Это радостное известие внесло в умы правительственных сановников бодрость и полную надежду быстро справиться с мятежом Пугачёва.
Тем не менее, опасаясь более всего за Москву, Екатерина вознамерилась отправить из обеих освободившихся от войны за границей армий всех генералов тех дивизий, которые постоянно квартировали в губерниях Казанской, Нижегородской и Московской.
— Пусть каждый генерал возьмет с собою по небольшому отряду и дорогою распускает слух, что за ним идут большие войска. Надо чаять, что сие отрезвит население, — вгорячах предположила Екатерина. Но впоследствии, успокоившись, она решила отправить в помощь главнокомандующему Панину только одного генерал-поручика Суворова.
Едет Суворов просто, не по-генеральски, в немудрой кибитке, на облучке — ямщик, а рядом с Суворовым — старый верный слуга его. Сверх потертого обыденного мундира надет на Александре Васильевиче крестьянский армяк (куплен был в дороге), на голове крестьянская же, валяная, «грешневиком», шляпа с узкими полями.
Суворов мрачен. Молчит, поплевывает под ветер на дорогу, что-то бормочет про себя и вдруг — выкрикнет, ни к кому не обращаясь:
— Помилуй бог! Я солдат, солдат…
Пылит путь-дорога, тянутся скучные версты: то пашни, то болота, то пески сыпучие.
Пустынно вокруг, сумрачно. Хотя бы какая-нибудь молодайка-баба в ярко-красном сарафане прошагала или веселая деваха с цветистым венком на голове порадовала проезжающих своей звонкоголосой песнью. Тоскливо, сумно на душе.
Суворов подергивает плечами, по его подвижному лицу скользят сменяющиеся быстро гримасы: он то защуривает большие глаза, то широко их распахнет и снова выкрикивает резким, раздражительным голосом, будто оспаривая кого-то или стараясь убедить себя:
— Я солдат, солдат… Приказано — выполняй…
Ни возница, ни слуга не понимают, что странные сии выкрики означают.
Но Суворов кричал, потому что этого требовала душа его.
На слугу накатывает дрема. Он начинает позевывать, клевать носом.
Дремлется и Суворову. Бельмастый мужик на облучке уныло гундосит в бороду:
Ай, кто пиво ва-а-арил?Ай, кто затира-а-ал?
И затем быстро-быстро, скороговоркою:
Варил пивушко сам бог,Затирал святой дух,Сама матушка сливала,Вкупе с богом пребывала,
Святы ангелы носили,Херувимы разносили.Херувимы разносили,Серафимы подносили…
— Эй, там! — окликал Суворов мужика. — Из хлыстов, что ли, будешь?
Бельмастый испуганно смолкал.
Перед самым въездом в какую-то деревню Александр Васильевич оживился.
Ткнул себя в грудь, снова закричал:
— Домашний враг! Домашний враг! — и закудахтал по-куриному:
— Ку-дах-тах-тах… Куда ты едешь, дурак? Помилуй бог, солдат, солдат я…
Приказано…
— Чего-с? — просыпается слуга.
Бельмастый ямщик оборачивается на проезжающего и стеснительно ухмыляется: «Гы-гы-гы». Он видит гневно сверкающие глаза барина и тотчас же отворачивается, хлещет коренника вожжою.
Парнишки распахнули заскрипевшие ворота чрез дорогу и, выжидательно поглядывая в лица проезжих, запросили:
— Дяденька, дай копейку, дай грошик!
Суворов снял с мочального лычка пять баранок, кинул их парнишкам и спросил:
— Чего делаете, малыши? В городки, никак?
— В городки, дядя, в городки… В рюхи…
— А ну, примите меня. Кости поразмять…
Белобрысый брюханчик, лет шести, в большом картузе, сдвинутом на затылок, в пестрядинной рубашонке с поясом, сказал:
— Да тебе и палкой-то не швырнуть… Куда тебе…
— Помилуй бог, швырну!
Суворов сбросил армяк, мундир, шляпу, засучил рукава белейшей ярославского полотна рубахи и, приказав подводе подыматься к церкви, остался с мальчишками. Смачно чавкая баранки, ребятишки шумливо принялись ставить рюхи, разбирать палки.
— Ты, дяденька, хватай вот эти палки-то, кои самые толстые. В них поп с дьячком играют. Да тебе, поди, и в рюхи-то не попасть, — сказал, скаля зубы, все тот же белобрысый, в большом картузе, брюханчик.
— Молодец! Бойкай! — заулыбался Суворов, поплевал в ладони, взял самую толстую палку, отбежал к задней черте, сам себе скомандовал:
«Целься!» Прищурился: «Пли!» — да как ахнет.
Рюхи, словно черные галки, в разные стороны, аж завыли… Вот так саданул! Парнишки рты разинули.
— Хох ты… — прохрипел с восхищением рыжий карапуз.
А другой, беспортошный, в мамкиной кофте с длинными рукавами, сюсюкал:
— Сильна-а-й… Си-и-ль-на-ай ты…
Тут подошел к Суворову слуга с тюрючком, сказал:
— Ваше превосходительство, не отведаете ли курочки?
А мальчонка смахнул к затылку спустившийся на глаза картуз и говорит:
— Нет, ты не енерал.
— А кто же я?
— Ты… солдат. Нешто енералы играют в рюхи? Хы!
Суворов засмеялся:
— А вот я играю, а когда и заморского врага бью… Бей, не робей.
Опять прищурился на новый городок — да как ахнет! С трех палок выщелкнул все рюхи, крутнулся на одной ноге, сказал:
— А ну, кто скорей до кибитки? А ну!
Да как пустился вприпрыжку, всех опередил.
— Ну, прощайте, пузаны! — говорил, залезая в кибитку. — Ямщик, а ну припусти лошадок… Как это ты распевал-то? «Херувимы разносили, серафимы подносили…» Хе-хе…
Суворов вплотную приблизился к местам, охваченным восстанием.
Брошенные деревни, сожженные поместья, неубранные нивы, беспризорный скот.
Крестьянские обозы со всем скарбом, малые толпишки вооруженных чем попало пешеходов. Никто на Суворова не обращал внимания. В одном месте разъезд гусар повстречался, восемь человек, тоже на проезжих ни малейшего внимания.
Но вот под вечер, возле деревеньки Забойной, Суворов наскочил на троих конных Пугачёвцев. За их плечами казацкие короткие винтовки, с левых боков — сабли. У бородача — прикрепленная к стремени пика.
— Стой! — закричал бородач.
И Суворов, оправив шляпу, тоже крикнул:
— Кто такие?
— Не твоего ума дело. Документы есть?
Ямщик съежился от страха, старый слуга творил молитву.
— А где нынче государь? — строгим голосом спросил Суворов.
— Какого тебе?
— Петра Федорыча Третьего… Один он у нас…
— Да мы сами его, батюшку, ищем днем с огнем… Тебе пошто к нему?
— Яицкие вы или илецкие? — не отвечая на вопрос, поднял голос Суворов.
— Я с Яику, а эти двое оренбургские, — ответил бородач. — А нет ли у вас, проезжающие, винца либо пожрать чего?
— Сами скудаемся в винишке-то, — торопливо отозвался слуга. — Эвот, господа казаки, на горе церковь — видите? Верст с пятнадцать отсель. Ну, так там у попа много пивов наверно. Езжайте, даст.
— Та-а-к… — протянули казаки, из-под ладоней глядя на село.
Бородач спросил:
— А тебе, проезжающий, все-таки пошто государь-то занадобился?
— Словесную радость везу ему от великого человека.
— Каку-таку радость?
— А это уж тайна государственная… помилуй бог. С государем с уха на ухо разговор буду иметь, — сказал Суворов, устремляя на бородача быстрый взор. — А вы, казаки, в дороге-то поостерегайтесь.
— А што?
— А то… Генерал Суворов сюда с воинством марширует…
— О-о-о… — навострили казаки уши.
— Я про Суворова слыхивал, — проговорил бородач, озираясь по сторонам. — Он в Пруссии против Фридриха воевал, он до солдата не плох был… Его, помнится, втапоры в подполковничий чин клали… А теперича, кто ж его знает, может, спортился человек, как генералом-то стал. По какой дороге идёт Суворов этот, по большаку?
— По этой по самой… Прощевайте, казаченьки. Ямщик, а ну, пришпандорь лошадок…
Встревоженные казаки свернули с большака на проселок, в сторону.
Старый слуга, вытирая вспотевшее лицо, бормотал:
— Ох, батюшка, Лександро Васильич… душенька-то вся истряслась за вас. Думал, конец пришел… Надо бы вам, батюшка, конвой с собой прихватить… Долго ль до греха… Ни за синь-порох пропадешь…
