Станислав Федотов - Возвращение Амура

– Дозвольте мне, ваше высокоблагородие? – обратился к нему Чуфаров. – Я, когда с Петром Васильичем ходили, толмача внимательно слушал и немного стал понимать. Говорить не могу, а что-то понимаю.

– Ну-ну? И что же он сказал?

– А что-то вроде того, что такую великую рыбу могли поймать только великие рыбаки.

– А рыба, похоже, зовется калугой? – улыбнулся Невельской.

– Ну, в общем-то, да. Можно и так сказать.

– Вот и ладно. Есть рыба белуга, будет и рыба калуга. А мы даже и не спросили наших великих рыбаков, как они умудрились ухватить такого кита.

– Да сами не знаем, ваше высокоблагородие, – смущенно сказал пожилой матрос Вологжанин. – Был у меня крючок-якорек на четыре жала, вот закидушку и изладил. Я на него тунца ловил. А как калуга эта его заглонула, один бог ведает.

В это время гиляк снова вытянул руку к калуге и что-то проговорил с просительной интонацией. Взоры русских обратились к Чуфарову. Тот даже приосанился.

– Поделиться вроде бы просят, ваше высокоблагородие…

Невельской оглядел свою команду:

– Как, товарищи, поделимся?

– А чего ж не поделиться… Нам столько и не съесть… – загомонили матросы. Офицеры деликатно помалкивали.

– Гиляки – народец хлипкий, – сказал Чуфаров. – Им такую рыбину ни в жисть не вытягнуть и когда они еще ее попробуют. А нам с имя дале жить да жить. Конечно, надобно делиться. По-другому – никак.

Глава 21

Необыкновенно быстро проделав тысячеверстный путь между Якутском и Охотском – верхом, по горным тропинкам и болотам – 25 июня Муравьев со своими спутниками прибыл в Охотский порт. Он уже давно, что называется, точил на него зуб, считая, что главным портом на Тихом океане должен стать Петропавловский, и не следует на развитие Охотска тратить весьма и весьма скромные средства из казны. Но прийти к окончательному заключению можно было только в связке с Амуром: после того как решится вопрос по доставке необходимых для Камчатки грузов речным путем. А прежде надо было поставить на устье Амура российский флаг и доказать выгоду от использования этого самого устья. И тут все зависело от результатов экспедиции Невельского, за успех которой Николай Николаевич, искренне веривший в Бога, но не склонный к молитвенному усердию, не забывал ставить свечу в каждой церкви по пути своего следования.

На рейде Охотска не было ни одного корабля, пригодного для перехода в Петропавловск, здесь со дня на день ожидали возвращения из Камчатки транспорта «Иртыш», отправленного за грузами, доставленными на «Байкале». Но Муравьев зря времени не терял; он лично обследовал все достоинства и недостатки порта, о чем написал Льву Алексеевичу Перовскому, как всегда прямо и категорично до резкости: «Все наши занятия здесь будут только служить для убеждения отдаленных неверующих, что Охотску сто лет тому назад не должно было бы уже существовать». Знал он и о том, что Российско-Американская компания тоже стремится перенести Охотский порт, но не в Петропавловск, а в Аян, на семьсот с лишним верст южнее Охотска, и собирался на обратном пути из Камчатки обязательно быть в Аяне; он и в инструкции Невельскому указал место их встречи в этом порту в начале сентября. Правда, то, что Аян намного южнее Охотска, не прибавляло ему значимости как морскому порту, потому что время навигации было у него столь же коротко, а вот почта из Якутска шла до Аяна на 10–12 дней быстрее. В условиях практически полного бездорожья от Лены до моря это имело большое значение. Но Аян привлек внимание генерал-губернатора еще и тем, что зачинщиком переноса порта стал лейтенант Василий Завойко, бывший с 1843 года правителем охотской фактории Российско-Американской компании. С помощью дяди своей жены адмирала Врангеля, председателя Главного правления компании, он добился перевода фактории в Аян, где сразу же получил чин капитана второго ранга и полномочия, сравнимые с полномочиями главного правителя компании в Америке. Перенос правительственного порта был компании весьма и весьма выгоден, так как избавлял ее от расходов на обустройство тракта от Аяна до Якутска и позволял пользоваться в своих целях портовыми грузчиками.

Хваткий человек, думал о Завойко Муравьев, надо будет иметь его в виду. Ну и что из того, что он использовал родственные связи, – кто у нас ими не пользуется? – главное, чтобы они служили делу. Еще одной, скрытой от посторонних глаз, целью его путешествия в Камчатку было подыскание людей, особенно молодых, подходящих для решения предстоящих задач. Единственной находкой пока что представлялся Завойко. В молодых его числить уже не пристало, тридцать семь стукнуло, но время показать себя еще есть, если, конечно, все сложится, как задумано.

Был еще один стоющий человек – командир Охотского порта капитан второго ранга Вонлярлярский. (При знакомстве Элиза Христиани простодушно удивилась такой замысловатой фамилии, все засмущались, а Иван Васильевич, открытая душа, улыбнулся доверчиво и поведал об ее происхождении. Оказывается, были такие немецкие дворяне фон Ляры. В начале семнадцатого века пошли они на службу к полякам и на польский манер добавили фамилию – Лярские. Стали – фон Ляр-Лярские. А потом перешли в российское подданство и начали именоваться Вонлярлярскими.) С командиром порта Муравьев и облазил все его закоулки и убедился в уме и опыте сорокапятилетнего капитана. Кстати, Вонлярлярский тоже был за перенос порта, но не в Аян, который он считал весьма неудобным из-за незащищенности его от всех ветров и отсутствия хорошего леса для ремонта судов, а в Гавань Константина – залив, открытый несколько лет назад на юго-западном берегу Охотского моря капитаном Поплонским.

С Завойко и Вонлярлярского мысли генерала перескочили на свой проделанный до Охотска путь, и тут же припомнилось, как в одном из писем у брата Валериана просквозила зависть, что вот он сидит в замшелом Пскове, а старший брат готовится повторить подвиги русских землепроходцев. Знал бы любимый брат, с какими приключениями пришлось столкнуться в этом «повторении», вряд ли стал бы так уж завидовать. «Написать ему об этом, что ли? Нет, не буду, слишком все произошедшее занимательно и необыкновенно, чтобы могло поместиться в письме, – лучше расскажу при встрече, когда поеду в Петербург. А просто письмо – с удовольствием!»

…«Иртыш» пришел в Охотск 1 июля. И командовал им капитан-лейтенант Поплонский, тот самый, который открыл Гавань Константина. Муравьев этим фактом был очень доволен: по пути в Петропавловск у него будет достаточно времени, чтобы дотошно расспросить Василия Алексеевича о достоинствах Гавани.

А Вонлярлярский был до изумления рад качеству привезенных товаров.

– Вы не представляете, ваше превосходительство, какие отбросы привозили нам в прошлые годы и как безобразно были они упакованы. Но – куда денешься! – приходилось брать. А тут – просто загляденье! Потрясающе! Глазам не верю – неужто чиновники так расстарались? Ваше превосходительство, не сочтите за труд отписать в Петербург нашу им благодарность за такие товары.

– Написать напишу, да только, думаю, Иван Васильевич, не чиновничья в том заслуга, а Геннадия Ивановича Невельского, который доставил эти грузы в Петропавловск. С чего бы чиновникам вдруг да исправляться? А про дотошность Геннадия Ивановича мне светлейший князь Меншиков писал, когда присылал копию инструкции для Невельского…

– Какой инструкции, ваше превосходительство? – полюбопытствовал Вонлярлярский.

– Не суть важно, – отмахнулся генерал-губернатор, и капитан понял, что это – не его ума дело, а потому благоразумно примолк.

4 июля, немедленно после разгрузки, транспорт «Иртыш» принял на борт генерала со свитой и вышел к Камчатке. Скучать в пути не приходилось – каждый день то вокруг резвились дельфины, то солидно, пуская водяные фонтанчики, проплывали семьи китов. И тех, и других было много.

– Какое у России богатство! – восхищался Муравьев, стоя с Екатериной Николаевной у борта. – Тут же на миллионы рублей китового уса, жира, мяса! Надо срочно заводить китобойную флотилию!

– И тебе не жалко таких красавцев? – укорила Екатерина Николаевна.

– А тебе не жаль тех коров, свинок, барашков, кур, гусей, уток, чье мясо мы едим каждый день? Это ведь неразумные животные.

– Тех, чье мясо мы едим, мы и разводим специально для мяса. А эти гиганты-киты или веселые дельфины – они свободные! Почему их надо – на мясо? Это – зверство! – Екатерина Николаевна даже ножкой притопнула от возмущения.

– Убивать свободных китов – зверство, а убийство свободных людей как называть? – ехидно прищурился Николай Николаевич.