Валентин Пикуль - Слово и дело. Книга 1. Царица престрашного зраку
– Они готовы драться… Сейчас раздастся первый выстрел!
На самом верху стены форта Гагельсберг стояла гордая полячка, держа в руке дымящийся фитиль. Ветер рвал ее тонкое платье, относил назад длинные волосы. Движеньем плавным приставила фитиль к затравке, и пушка рявкнула, а женщина исчезла в клубе дыма, потом в рассеянном дыму опять явилась пред Волынским – прекрасная богиня мужества и гордости.
Чух! – раздалось рядом, и тяжкое ядро, крутясь отчаянно, запрыгало меж колес тележных, круша их спицы и ломая ноги лошадей…
Так началась осада Гданска.
* * *В эти дни обозы экспедиции Северной достигли Казани, и принимал гостей в доме своем губернатор Кудрявцев… Сначала хозяйством похвастал: жеребцами своего завода Каймарского, в сарай ученых провел, там у него мешки лежали, в поленницы сложенные; в одних мешках – деньги, в других – пряники. «Вот, господа, как надобно жить, – сказал Кудрявцев, – чтобы запас иметь!» Потом гостей звали наверх – к столу. Вина подавались французские и астраханские. В двух комнатах пир шел, в одной – женщины, в другой – мужчины (порядок азиатский). Во время еды и пития играл оркестр домашний. Среди тостов один был опасный – за князя Дмитрия Голицына, затейщика кондиций! За ужином гостей десертом обносили: арбузы, орехи и тянучки. Из комнаты соседней хозяйка вышла, с поклоном каждому в больших стаканах пунш с лимонным соком предлагала. От пунша того многим худо стало. Таких в сарай выносили и складывали чинно и знатно. Кого на мешках с деньгами, кого на жестких пряниках.
В эту ночь на Казани был арестован Франциск Локателли.
Экспедиция Витуса Беринга от одного шпиона избавилась. Остался еще один – вечно пьяный Делиль де ла Кройер с подложной картой, составленной в Петербурге его старшим братом – астрономом. Локателли прошел через застенки Тайной розыскных дел канцелярии и, вынырнув в Европе, стал выжидать, когда из моря вынырнет… сундук!
А в этом сундуке отыщут люди… книгу!
Глава пятая
Бывало, поблуждает Анна Иоанновна по дворцам, хозяйство свое царское, необъятное оглядит придирчиво и перекрестится.
– Слава богу, – скажет, – сподобил меня господь бог до светлого дня дожить: теперь у меня все есть, и все это – мое!
Да, все имелось у вдовицы-императрицы. Вот только не было еще обоев, которыми стенки обклеивают. А эти обои – такая роскошь, столь они дороги… Пожалуй, один Людовик и может такую роскошь себе позволить. Но связь Санкт-Петербурга с надменным Версалем прервалась, когда армия Ласси начала осаду Гданска… Дела польские разрушили завет Петра I – дружбы с Францией искать, и находить ее, и крепить через головы княжеств немецких. Теперь немцы правили Россией, а британский флаг гордо развевался на Волге, и лишь один Анисим Маслов, опечаленный, осмелился заявить в Сенате:
– Вся дрянь аглицкая, лежалая да подмоченная, сбывается у нас на рынках. А товары российски, коим цены нет в Европе, по дешевке в Англию уплывают. Это грабеж, а не торговля, господа Сенат!
Но один Маслов беспомощен: англичане, нация денежная, держались взятками – за Остермана, за Бирена, за Лейбу Либмана, за братьев Левенвольде и даже за Миниха… А императрица, перебирая свои богатства, то скулила, то гневалась:
– Эти ляхи проклятые замутили всю воду в Европе, теперь в Версаль не напишешь, чтобы обоев мне для комнат прислали. Люди же аглицкие фабрик обойных не завели еще…
…Джон Белль д’Антермони ударил молотком в двери, и слуга принял с его плеч русский тулуп. Консул Клавдий Рондо не спал.
– Вы куда ходили так поздно, доктор? – спросил он.
Белль скинул с ног мужицкие валенки, надел мягкие туфли:
– Я ходил, сэр, встречать обоз из Архангельска.
– Писем от наших компаний нету?
– Пока нет, сэр…
Белль прошел к себе в комнаты, засел за писание дневника. Он был умный человек и понимал: перед взором его сейчас пролетает стремительная История, и надо запечатлеть размах ее крылий. Он приехал в Россию еще молодым, вот уже двадцать лет живет среди народа русского. Он полюбил этот народ, врачуя его в быту и на полях битв. Беллю удалось то, что редко выпадает даже русским: он дважды пересек Россию: с Артемием Волынским – на юг (до знойных долин Персии), с послом Измайловым – на восток (до самого Пекина). Теперь же он не только врач, но и атташе посольства британского. Изучив пути на Восток, Белль подсказал королю Англии пути транзита, чтобы успешнее выкачать из России ее богатства… В этом случае Белль поступил как англичанин!
Утром его разбудили резкие удары счетных костяшек. Клавдий Рондо со своей очаровательной супругой, как добрые коммерсанты, уже засели за бухгалтерию. Поташ, пенька, железо, селитра, уксус, дерево, смольчуга, овчины… За окном было светло от снега, выпавшего за ночь. По первопутку Джон Белль поехал в манеж графа Бирена, где почтенный куафер Кормедон пудрил парики, а Лейба Либман, преважный, разгуливал средь кадок с душистыми померанцами…
– Почтеннейший банкир, – сказал ему Белль, – так и быть: мы дадим ея величеству десять кусков обоев на стенки.
– И мне… три! – спохватился Либман.
– Разве комната вашей любовницы, госпожи Шмидт, столь мала? – спросил Белль, в душе смеясь. – Вы получите тоже десять…
Конечно, Анисиму Маслову в этой придворной толчее, все жадно расхватывающей, было не справиться. Не хватало Ягужинского, который сидел в Берлине и помалкивал. А за широкой спиной графа Бирена Маслову было неуютно и опасно. И обер-прокурор империи даже не удивился, когда к порогу его дома кто-то подкинул ночью письмо: «Остерегайтесь женщины, известной в свете. Вас, яко защитника простолюдства, желают извести. Следите за цветом перстня красивой женщины, когда она разливает вино…»
Эту записку подкинул ему Белль д’Антермони, и в этом случае он поступил как русский, страдающий за дела российские!
* * *20 января 1734 года умирал великий канцлер великой империи, граф Гаврила Иванович Головкин – царедворец ловкий. Он умирал в своих палатах на Каменном острове, который недавно ему подарила Анна Иоанновна. Смерть была не страшна, но убыточна для канцлера, ибо доктора и услуги аптечные обходились дорого. Слабеющей рукой Головкин прятал лекарства под подушку. Он их не глотал – жалко было. Чай, тоже деньги плачены… «Сожрать-то все можно!»
Почуяв холод смерти, канцлер собрался с силами.
– Убыток… – сказал и дунул на свечу, гася ее: покойнику и так светло во мраке смерти.
В погребальной церемонии принцесса Анна Леопольдовна впервые увидела красавца, какого трудно себе представить.
– Кто этот сладенький? – спросила она у мадам Адеркас.
– Это граф Мориц Линар, посланник саксонский, на смену Лефорта прибывший с делами тайными. Мужчина очень опасный, ваше высочество, и по части утех любовных, пожалуй, Левенвольде опытней.
Внимание принцессы к Линару заметили многие. Анна Иоанновна лицом покраснела, рукава поддернула, прошипела племяннице:
– Неча на послов чужих вперяться. На жениха радуйся…
Анна Леопольдовна губы надула. Жених-то – тьфу! Выбрали ей такого принца, как в песне поется:
Было бы с него счастия того,Ежели б плевати мне всегда на него,Буду выбирать по воле своей,Учлива в поступках по любви моей…
Мориц Линар внимание принцессы к себе тоже заметил, но вида не подал. Остался спокоен, только ноздри раздул, как жеребец.
– До чего же опытен, каналья! – определила Адеркас. – Понимает, что нашу слабую породу лишь холодностью совращать надобно. Ваше высочество, – зашептала она на ухо принцессе, – хотите, счастье составлю? Доверьтесь моему знанию персон мужских.
– Я без ума! – отвечала девочка. – Как он красив!..
Бирен этой любовной суеты даже не заметил. Он был чрезвычайно озабочен смертью канцлера. Итак, в Кабинете осталось теперь два кабинет-министра: Остерман и Черепаха. Это пугало Бирена, и он выискивал буйвола, который бы – лоб в лоб! – сразил Остермана наповал. Волынскому – еще рано, он не пройдет в двери Кабинета… Граф толкнул локтем Лейбу Либмана.
– А я придумал, – сказал он фактору. – Ягужинский человек горячий… Такого-то нам и надобно! Решено: я помирюсь с ним, только бы Остерману воли не давать…
– Но Остерман вице-канцлер и теперь по праву заступит на место Головкина.
– Смотри сюда, – велел Бирен, отгибая полу кафтана.
В погребальной процессии следуя, Либман глянул туда, куда ему велели, и увидел – весь в сверкании перстней – громадный кукиш графа Бирена, пристально глядящий на него.
– Видел? – засмеялся Бирен. – Канцлер здесь Я! И пока я жив, Остерману в канцлерах не бывать… Ягужинского за драку со мною я прощаю. Впредь пусть говорят о нем при дворе уважительно и значительно.
Кареты разъезжались от дома мертвого канцлера. Граф Линар, волоча по снегу черный плащ, прошел мимо принцессы, даже не глянув, и Анна Леопольдовна всю дорогу плакала на плече своей многоопытной воспитательницы:
