Алексей Югов - Ратоборцы
Из рассказа Мирона Федоровича Невский узнал следующее: татары Неврюя дохлынули и до заимки Мирона. Дома были в то время сам старик да старший сын Тимофей с женой. Младший, Олеша, с Настей работали на дальней пашне.
Когда принялись грабить, Мирон Федорович, не устрашась, поднялся за свое добро. Его ударили с седла плетью-свинчаткой по голове и проломили череп. Старик упал замертво.
Тогда Тимофей с оглоблей кинулся на татар. Двоим размозжил черепа, сшиб с коня. Долго не подпускал к себе. Но его одолели-таки и скрутили волосяною веревкою. Милану подвергли надругательствам и умертвили. Потом снова принялись за Тимофея.
– Его к березе стали привязывать… А он этак осмотрелся через плечо, – соседи после рассказывали, – а веревка срамная, грязная… Он у меня брезгливой был до нечистого!.. Свалил ее плечиком, веревку, да и говорит им: «Я, говорит, русской, гады вы проклятые, звери вы полевские! Пошто вяжете? Али я смерти испужался?.. Да я вот так на ее, на смертыньку, этак гляжу!..»
И прямо-то глянул поверх их: «Стреляйте!..»
Они, проклятые, луки свои изладили – нацелились.
Тут старшой ихний… батырь… сказал по-ихнему, по-татарски, ну, словом, запретил убивать сразу, велел другие стрелы, тупые, накладывать: мученья чтобы больше принял… Но Тимофей мой Мироныч, упокой Господь его душеньку, он и с места не рванулся, и оком своим соколиным перед погаными – от стрел их – не дрогнул, ресницей не сморгнул!.. Всего исстреляли… Последняя стрела в горло… Захлебнулся кровушкой своей… Тут его и не стало…
Долго сидели молча…
Наконец Ярославич вздохнул и от всей глубины души горестно и любовно глянул в скорбные отцовские очи.
– От доброго кореня добрая и отрасль!.. – сказал он.
…Перед сном Гасило пришел в избу, где расположился Александр Ярославич. Он пришел предупредить князя, чтобы тот ночью не встревожился, если услышит ненадолго крики и звон оружия близ лесного их обиталища.
– Поганые хочут этим лесом ехать с награбленным русским добром – баскаки татарские. Разведали молодцы наши… Так вот, хочем встретить злодеев! – сказал старик.
– В час добрый! – отвечал Александр. – А сон у меня крепок: не тревожься, старина.
Однако известие, принесенное Мироном, встревожило Гришу Настасьина. Он поделился тревогой своей с начальником стражи, и тот на всякий случай усилил сторожевую охрану и велел держать коней под седлом.
Григорий лег в эту ночь в одежде и при оружии. И когда сквозь чуткую дремоту донеслись до его слуха отдаленные крики и звон оружия, Григорий осторожно, чтобы не разбудить князя, вышел из избы. С крылечка виден был сквозь деревья свет берестяных факелов. Настасьин сел на коня. Начальник стражи послал с ним одного из воинов.
Ехать пришлось недолго. Густой, частый лес преграждал дорогу всадникам. Они спешились, привязали коней и пошли прямо на свет. Уж попахивало горьким дымком. Лязг и звон оружия и крики боевой схватки слышались совсем близко.
Но когда Настасьин и сопровождавший его воин продрались наконец сквозь лесную чащу и выбежали на озаренную багровым светом поляну, то все уже было кончено. Сопротивление татарского отряда прекратилось. Захваченные в плен каратели сгрудились, окруженные мужиками, и похожи были на отару испуганных овец.
Один только их предводитель глядел на русских гордо и озлобленно. Это был молодой, надменный, с жирным, лоснящимся лицом татарин в роскошной одежде. Но оружие у него было уже отнято и валялось в общей куче при дороге. Рядом лежали груды награбленного татарами добра.
Из татарского отряда было убито несколько человек. А из нападавших гасиловцев один рослый и могучий парень лежал навзничь, раскинув руки, и без сознания. На голове у него сквозь русые кудри виднелся темный кровоподтек.
Настасьин, едва только оглядел место боя, сразу же быстрым шагом подошел к поверженному воину и опустился возле него на колени.
Старик Гасило молча посмотрел на княжего лекаря и затем властно приказал:
– Огня дайте поближе… боярину!
Один из лесных бойцов тотчас же подбежал с пылающим факелом и стал светить Настасьину. Григорий взял безжизненно лежавшую могучую руку молодого воина и нащупал пульс.
– Жив, – сказал он. – Только зашиблен. Надо кровь пустить, а то худо будет.
С этими словами он поднялся на ноги и направился к своему коню. Здесь он раскрыл свои заседельные кожаные сумки и достал узенький ножичек в кожаном чехле.
Снова склонился над бесчувственным телом воина. У того уже кровавая пена стала выступать на губах. Грудь вздымалась с хриплым и тяжелым дыханием…
Теперь все, кто стоял на поляне, даже и пленные татары, смотрели на Григория.
Настасьин обнажил выше локтя мощную руку воина и перетянул ее тесьмой – синие кровеносные жилы взбухли на руке.
Григорий вынул из чехла узенький ножичек и одним неуловимым движением проколол набухшую вену. Брызнула кровь… Он подставил под струйку крови бронзовую чашечку. Кто-то из воинов удивился этому.
– К чему такое? В чашку-то зачем? – протяжно, неодобрительным голосом сказал он. – Землица все примет!
На него сурово прикрикнул старик Мирон:
– Мы не татары – хрестьянскую кровь по земле расплескивать! Боярин молодой правильно делает! Умен!
Григорий услыхал это, ему сначала захотелось поправить Мирона, сказать, что и не боярин он, а такой же мужицкий сын, как и все они, но затем решил, что ни к чему это, и смолчал.
Поверженный воин тем временем открыл глаза. Григорий Настасьин тотчас же с помощью чистой тряпицы унял у него кровь и наложил повязку.
Раненый улыбнулся и, опираясь здоровой рукой о дерево, хотел было встать. Настасьин строго запретил ему.
– Нет, нет, – сказал он, – вставать погоди! – А затем, обратясь к Мирону, распорядился: – Домой на пологу его отнесете!
– Стало быть, жив будет? – спросил он Григория.
– Будет жив, – уверенно отвечал юный лекарь.
– Это добро! Всю жизнь будет про тебя помнить! – одобрительно произнес старик. – Большая же, юнош, наука у тебя в руках: почитай, мертвого воскресил! А это вон тот его звезданул по голове, татарин толсторожий! – чуть не скрипнув зубами от злобы и гнева, добавил Гасило и указал при этом на предводителя татар.
Настасьин взглянул на татарина и вдруг узнал его: это был царевич Чаган – тот самый, что с такой наглостью ворвался на свадебный пир Дубравки и Андрея.
Гасило повел рукою на груды награбленного русского добра, отнятого у татар.
– Ишь ты, сколько награбили, сыроядцы! – ворчал Гасило. – Меха… Чаши серебряны… Книги… Застежки золотые – видать, с книг содраны… Шитва золотая… Опять же книга: крышки в серебре кованом!.. Ох, проклятые!
И, все более и более разъяряясь, старик приказал подвести к нему предводителя татар. Но Чаган уже и сам рвался объясниться с Мироном. Татарин был вне себя от гнева. Видно было, что этот жирнолицый молодой татарский вельможа привык повелевать. Когда его со связанными позади руками поставили перед Гасилой, он так закричал на старика, словно тот был ему раб или слуга.
Чаган кричал, что он кость царева и кровь царева и что за каждый волос, упавший с его головы, виновные понесут лютые пытки и казнь. Он требовал, чтобы его и охрану его мужики тотчас же отпустили, вернули все отнятое, а сами у хвоста татарских коней последовали бы в Суздаль на грозный суд верховного баскака хана Китата.
– Я племянник его! Я царевич! – кричал он злым и надменным голосом.
Гасило угрюмо слушал его угрозы и только гневно щурился.
– Так… так… ну что еще повелит нам кость царева? – спросил он, еле сдерживая свой гнев.
– Видели мы этого царевича, как своими руками он мальчонку русского зарезал! Видели мы этого царевича, как он живых людей в избах велел сжигать! – закричали, вглядевшись в лицо татарина, мужики.
Старик Гасило побагровел от гнева.
– Вот что: довольно тебе вякать, кость царева! – заорал он. – Тут, в лесу, наша правда, наш суд! Зверь ты, хитник, и звериная тебе участь! Что нам твой царь?! Придет время – мы и до царя вашего доберемся. А ты хватит, повеличался!
И, шагнув к татарскому предводителю, Гасило изо всех сил ударил его кистенем в голову. Чаган упал…
Тяжело дыша, страшно сверкая глазами из-под седых косматых бровей, Мирон сказал, обращаясь к Настасьину:
– Этого уж и твоя сила, лекарь, не поднимет: богатырска рука двожды не бьет!
…Утром, беседуя с Невским, Мирон-Гасило похвалил перед ним врачебное искусство Настасьина.
– Да-а… – сказал он со вздохом. – Нам бы такого лекаря, в лесной наш стан. А то ведь, Александр Ярославич, сам знаешь, какие мы здеся пахари: когда сохой пашешь, а когда и рогатиной, когда топором тешешь, а когда и мечом!
…Невскому подвели коня. Олеша, младший сын Гасилы, отпущен был сопровождать князя, чтобы не заплутались в лесу.
Уже взявшись левой рукой за гриву коня, но еще стоя лицом к старику Мирону, Александр готов был произнести прощальное слово хозяину и сесть в седло. Старик рухнул перед ним на колени. Белая бородища Гасилы простерлась на мхах. Вот он поднял глаза и воззвал, как бы в рыданьях:
