Степан Злобин - Степан Разин (Книга 1)
– Вырастут – тоже казаки будут! – вслух произнес Разин.
И вдруг, бесшумно подкравшись, на гребень стены выскочила ватага ребят. Сбитый с ног Гришка свалился кубарем с откоса стены и сильно ударился головой о камни. Степан быстро поднялся на стену и перегнулся с раската.
– Серге-ей! – прогремел на весь остров зов атамана.
Голос его прозвучал такой грозой, что все побросали свои дела.
– Сергей! Сергей! К атаману, Сергей! Сергуш! Есаул Сергей! – катилось из уст в уста по стенам к землянкам, где работали казаки.
Сергей появился перед Степаном.
– Кто строил стены с низовой стороны? – спросил атаман.
– Кто ж построит? Казаки!
– А кто дозирал?
– Кому ты велел! Говори, что ль, ладом, что ты дурня-то корчишь! – зло огрызнулся Сергей.
Степан неожиданно размахнулся и ткнул его кулаком в скулу. Сергей пошатнулся. В горле его захрипело, как в глотке взбешенного пса, и руки стиснулись в кулаки.
– Вот те и шурин! – насмешливо выкрикнул кто-то из казаков, не любивших Сергея за то, что он, на правах атаманского шурина, бывало, зазнавался перед другими.
Все оставили топоры и лопаты. Ребята, присевшие возле Гришки, тоже утихли, и Гриша, очнувшийся от забытья, не мог понять, что случилось, и плаксиво кривился.
– Что дерешься? – тихо спросил Сергей, побелев от обиды.
Степан размахнулся еще раз и снова ударил его по лицу.
– Чего дерешься? – громко крикнул Сергей.
– Гляди, дубина! Стену твою ребята малые взяли. Забрались без лестниц... Мало бить – и башку размозжу!..
Сергей сплюнул кровь.
– Не пес я, и словом сказать мочно, – сдержанно укорил он, – а что сказано, то и поправил!..
В эту же ночь Сергей убежал в Черкасск.
Разин послал к нему Тимошку, позвать назад.
– Что мне, морду не жалко! Я ныне богат воротился от кизилбашцев. Будет мне и в станицах почет! – сказал атаманский шурин.
– Убью изменщика, как поймаю, – сквозь зубы пообещал атаман.
Черкасская старшина не решалась напасть на Степана, пока не разведаны по-настоящему силы разинских казаков.
Корнила неоднократно посылал на Кагальницкий остров своих людей, приходивших к Разину как перебежчики на его сторону. Лазутчики были надежны, но ни один из них не сумел возвратиться в Черкасск: Разин не отпускал с острова тех казаков, которые пробрались к нему из низовьев...
Когда Сергей поссорился с Разиным и убежал от него в Черкасск, Корнила обрадовался: на сторону понизовых переходил один из ближайших людей Разина, который, конечно, должен был хорошо знать о том, каковы его намерения и как укреплен разинский городок... Старым, испытанным способом, за кружкой вина, от Сергея добивались признаний. Кривой плакал слезами, говорил, что Разин его осрамил и побил без вины, что больше им в дружбе не быть, но мыслей Степана он все-таки никому не выдал, хотя все понимали, что не мог же Степан таить свои замыслы даже от ближних своих есаулов, каким был Сережка Кривой...
Но, не пуская своих казаков в Черкасск, Разин давал отпуска под поруку верховым казакам, и те бывали в своих станицах. Корнила засылал своих лазутчиков и туда, чтобы расспрашивать отпускных разинцев.
Завзятый гуляка Евсейка пропил с отпускными разинцами немало войсковой казны, чтобы выведать о намерениях атамана.
– Велит, мол, Степан им готовыми быть, а куда и зачем их готовит, о том ни слова! – докладывал Корниле лазутчик Евсейка.
– А допьяну ли ты их поил? – добивался Корнила.
– Допьяну, батька! Ну сколь можно пить? Человек ведь не лошадь!.. А сам я в Кагальник поопасся, батька: ведают там меня, продадут... А спросишь их, сколь народу в приезде, они не сказывают, молчат, а иные и хвастают, что народу «несметно».
Осень уже подходила к концу. Вот-вот пойдут холода, через месяц станет и Дон, и тогда «воровской» городок будет легче взять, окружив его со льда, а донская старшина по-прежнему ничего не могла добиться толком о разинском острове.
И вот в дом Корнилы вошла гостья – старшинская вдова Глухариха, половине донских казаков кума, удачливая сваха, умелая повитуха, во время казацких походов – ворожея и утешница молодых казачек, на весь Черкасск советчица, ядовитая сплетница и атаманская подсыльщица.
– Неужто анчихрист меня во полон возьмет и домовь не пустит! Куды таков срам, что старуху держать в полону?! Пойду хлопотать за казацкое дело, послужу на старости Тихому Дону, – предложила Глухариха Корниле.
– Смотри не проврись в чем, болтлива кума! – остерегал ее на дорогу сам атаман. – Хоть Степан тебе кум, а все же не так единое слово скажешь – и пропадешь! Разбойник, он и старуху тебя не помилует! Хоть я в колдовство Степана не верю, да разум его атаманский не твоему чета – все тотчас увидит! Тогда уж к нему никаких лазутчиков не посылай... А мне все до малости ведать надо...
– Сама кур вожу. Смолоду знаю, что двум петухам тесно в одной курятне. Во всем разберусь, кум Корней. Такой простой дурой прикинусь, что сам ты меня не узнаешь!..
Больше целого дня пути на челне отделяло Черкасск от разинского островного городка, но кума Глухариха не пожалела старых костей и отправилась в гости к куме Алене Никитичне...
Каждый день подходили к Кагальницкому городку толпы пришельцев и отдельные одинокие путники, слышавшие о том, что Степан Тимофеевич принимает всех.
– Э-ге-ге-э-эй! – раздавался с берега протяжный крик.
– Чего нада-а-а?! – откликался казак с караульной башни Кагальницкого городка.
– Давай челна-а! К вам в город пришли-и!
– Сколь народу, каких земе-ель?
– Рязанских десятков с пято-ок!
– Рязань косопуза прилезла. Впускать? – спрашивал караульный у атамана или у ближних его людей, приставленных к прибору новых пришельцев.
– Косоруких не надо, а косопузы – чего же? – сгодятся! – шутили вокруг.
И разносился над Доном крик с башни, обращенный к Тимошке, который ведал в Кагальнике переправами с берега.
– Э-ге-эй! Тимоха-а! Челны подавай на берег!
Так каждый день приходили сюда брянские, калужские, тульские, тверские, владимирские беглецы. Кто приходил, тотчас же ставил себе шалаш или рыл бурдюгу, а не то находил своих земляков и ютился пока возле них.
В толпе пришельцев из Курска караульный казак заметил дородную и румяную старуху.
– Стой-ка, мать! Ведь ты из Черкасска! Гляди, к «соловьям» приладилась, а! Пошто в город прилезла?
Казак удержал ее за рукав.
– Пусти, пусти турка проклятый! – воскликнула смелая баба. – Да знаешь ты, кого не пускаешь?! Лапотников вонючих впускать, а меня-то, природну казачку, и нет?! Да кум Степан тебе рожу расплющит, кума-то Алена полны глазищи твои за меня наплюет!.. Алена! Алена!.. Да слышь ты, кума!.. – завизжала она, и казак отступил, безнадежно махнув рукой.
– Ух, батюшки, словно кобыла, вся в мыле! – воскликнула Глухариха, ввалившись к Алене Никитичне и вытирая платком обильно струившийся пот. – Куды ж ты, кума, залезла? Кругом вода... Сидишь, как цапля в болоте, и добрых людей-то тебе не видать! – выпалила старуха. – Сон привиделся мне про тебя. Я – наведать, мол, надо! Да крестника Мишеньку повидать захотела, каков он возрос, вот подарок ему захватила...
– Не Миша – Гришатка, – поправила мать.
– Да что ты! Да что ты! Я ведаю ведь и сама! Я сказала: мол, Гришеньку-крестничка надо проведать!
Она обвела взглядом нехитрое жилище Степана – простую землянку с маленькими окошками и сырыми бревенчатыми стенами, почти не отличавшуюся от других казацких жилищ Кагальницкого городка.
– Ой, сраму, кума! И живешь-то ты в воровской бурдюге, не в человечьей избе! С воды-то туман, лихоманку, того и гляди, подхватишь. Муж хитер: навез персиянских нарядов, жену обрядил – да и в клетку, чтобы зор человечий женской красы не видал!.. Покажи, что в гостинцы навез. Зипуном-то богат воротился?
Алена открыла сундук, показывала наряды. При свете трескучих свечей жарко сверкали драгоценные камни в кольцах, монистах и головных уборах.
– Подарила бы куму-то! Ведь в воровское логово к тебе не страшилась лезти! – не выдержала старуха. – Воротный казак, вот с такой бородищей, как зыкнет... признал, окаянный!.. Я чуть не сомлела...
И, получив от Алены подарок – кольцо с алмазом, пряча его ловким движением под платье, Глухариха тотчас же вспомнила, для чего забралась на остров.
– Задохнусь и помру до время в бурдюге. Пойдем хоть на волю из духоты, благо солнышко светит, – позвала Глухариха.
Они вышли наружу.
Не разгороженный ни заборами, ни плетнями, вокруг расстилался широкий бурдюжный город. Подобно могильным холмам, высились над землей только кровли землянок, иные с трубами, а больше даже без труб, и дым выходил у них прямо из дверей и окошек. Повсюду раздавался шум стройки. Разинцы укрепляли свой город.
Возле самой землянки Степана были навалены доски, бревна, пустые бочки. Осеннее солнце светило ярко, и было приятно погреться, усевшись под солнышком, на припеке.
