Болеслав Прус - Фараон
— Не можешь ли ты, почтенный пророк, с завтрашнего дня делать свои донесения достойному Сэму? Он — мой заместитель в делах, касающихся религии…
Жрец-астролог очень удивился равнодушию фараона к делам небесным.
— Ваше святейшество пренебрегает указаниями, которые дают повелителям звезды?..
— Дают? — повторил фараон. — Что же сулят мне звезды?
Астролог, по-видимому, только и ждал этого вопроса, ибо ответил, не задумываясь:
— Горизонт временно затемнен. Повелитель мира не ступил еще на путь истины, ведущей к познанию воли богов. Но рано или поздно он найдет его, а вместе с ним долгую счастливую жизнь и царствование, исполненное славы…
— Вот как!.. Спасибо тебе, святой муж. Теперь я уже знаю, к чему я должен стремиться, и постараюсь следовать указаниям. А тебя еще раз прошу отныне обращаться к достойнейшему Сэму. Он — мой заместитель, и, если когда-нибудь ты прочтешь на звездном небе что-либо поучительное, он мне расскажет об этом утром.
Жрец покинул опочивальню фараона, качая головой.
— Перебили мне сон, — с досадой сказал Рамсес.
— Высокочтимейшая царица Никотриса, — доложил неожиданно адъютант, — час назад приказала мне просить у тебя свидания.
— Сейчас? В полночь? — удивился фараон.
— Она сказала, что как раз в полночь ты проснешься.
Фараон подумал и ответил адъютанту, что будет ожидать царицу в золотом зале. Он полагал, что там никто не подслушает их разговора.
Он накинул на себя плащ, надел, не завязав, сандалии и велел ярко осветить зал. Потом вышел, приказав слугам не провожать его.
Мать он застал уже в зале в траурной одежде из грубого холста. Увидав фараона, царица хотела пасть на колени, но сын поднял ее и обнял.
— Разве случилось что-нибудь очень важное, матушка, что ты утруждаешь себя в такой час? — спросил он.
— Я не спала… молилась, — ответила она. — О, сын мой! Твоя мудрость подсказала тебе, что дело важное. Я слышала божественный голос твоего отца…
— В самом деле?.. — проговорил фараон, чувствуя, что в нем закипает ярость.
— Вечно живущий отец твой говорил мне с глубокой скорбью, что ты вступил на неверный путь. Ты отказываешься от посвящения в верховные жрецы и оскорбляешь слуг божьих… «Кто же останется с Рамсесом, — говорил твой божественный родитель, — если он вооружит против себя богов и если жрецы его покинут? Скажи… скажи ему, что он погубит Египет, себя и династию».
— Ото! Так вот чем они мне угрожают! — воскликнул фараон. — В первый же день царствования!.. Собака громче всего лает, когда сама боится. Матушка! Эти угрозы — плохое предзнаменование, но не для меня, а для жрецов!..
— Но ведь это говорил твой отец, — повторила с сокрушением мать.
— Вечно живущий мой отец, — ответил фараон, — и святой дед Аменхотеп, как чистые духи, знают мое сердце и видят плачевное состояние Египта. А так как я стремлюсь укрепить благосостояние страны, прекратив злоупотребления, то они не захотят помешать мне.
— Так ты не веришь, что дух отца дает тебе советы? — спросила мать, с ужасом взирая на сына.
— Не знаю, но у меня есть основания предполагать, что голоса духов, раздающиеся в разных углах нашего дворца — какой-то фокус жрецов. Только жрецы могут бояться меня, но никак не боги и духи… Это не духи пугают нас, матушка.
Царица задумалась, слова сына явно произвели на нее впечатление. Она видела немало чудес в своей жизни, и некоторые ей самой казались подозрительными.
— В таком случае, мой сын, — сказала она, — ты неосторожен. Сегодня после полудня у меня был Херихор. Он очень недоволен свиданием с тобой. Он говорил, что ты хочешь отстранить жрецов от двора.
— А на что они мне? Разве для того, чтобы увеличивать расходы на мою кухню и погреб… Или для того, чтобы они подслушивали, что я говорю, и подсматривали, что я делаю?
— Вся страна возмутится, если жрецы объявят, что ты безбожник, — настаивала царица-мать.
— Страна уже волнуется… Но по вине жрецов, — ответил фараон. — Да и о благочестии египетского народа я начинаю составлять себе другое мнение. Если бы ты знала, матушка, сколько в Нижнем Египте ведется дел об оскорблении богов, а в Верхнем об ограблении умерших, ты бы убедилась, что для нашего народа дело жрецов уже перестало быть святым.
— Это влияние иноземцев, заполонивших Египет! — воскликнула царица. — Особенно финикиян…
— Не все ли равно, чье это влияние. Достаточно, что Египет уже не считает ни статуи, ни жрецов существами сверхъестественными… А если б ты, матушка, послушала, что говорит знать, офицеры, солдаты, ты бы поняла, что пришло время поставить власть фараона над властью жрецов, чтобы не рушился всякий порядок в этой стране.
— Ты владыка Египта, — вздохнула царица, — и мудрость твоя велика. Поступай же как знаешь… Но действуй осторожно… О, осторожно!.. Скорпион, даже раздавленный, может ужалить опрометчивого победителя.
Мать и сын обнялись, и фараон вернулся в свою опочивальню. Но теперь он уже не мог заснуть. Он ясно видел, что между ним и жрецами началась борьба или, вернее, нечто отвратительное, что не заслуживает даже названия борьбы и с чем, он, полководец, не знал еще, как справиться.
Где тут враг? Против кого должна выступать его верная армия? Против жрецов, которые падают перед ним ниц? Или против звезд, которые говорят, что фараон еще не вступил на путь истины. С кем и с чем тут бороться?
Может быть, с этими голосами духов, раздающимися в сумерки? Или с родной матерью, которая в ужасе молит его, чтобы он не прогонял жрецов…
Фараон метался на своем ложе, чувствуя полную беспомощность. Но вдруг у него мелькнула мысль:
«Какое мне дело до врага, который подобен грязи, что расползается между пальцами?.. Пусть грозят мне в пустых залах, пусть сердятся на мое неверие… Я буду повелевать, и кто посмеет не исполнять моих повелений, тот мой враг и против того я обращу полицию, суд и армию».
4
Итак, фараон Мери-Амон-Рамсес XII, повелитель обоих миров, владыка вечности, дарующий жизнь и всяческую радость, скончался в месяце атир после тридцати четырех лет благополучного царствования.
Он умер, ибо почувствовал, что тело его становится слабым и нежизнеспособным. Умер, ибо затосковал по вечной родине и пожелал передать земную власть в более молодые руки. Наконец, потому, что он так хотел, такова была его воля. Божественный дух его отлетел, как ястреб, который, покружив над землей, исчезает в лазурном просторе.
Как жизнь его была лишь временным пребыванием бессмертного существа в этом бренном мире, так его смерть явилась лишь одним из моментов его божественного бытия.
В последний день своей земной жизни фараон проснулся с восходом солнца и, поддерживаемый двумя пророками, окруженный хором жрецов, направился к часовне Осириса. Там, как всегда, воскресил божество, омыл его и одел, совершил жертвоприношение и воздел руки для молитвы.
В это время жрецы пели.
Хор первый. «Хвала тебе, возносящийся над горизонтом и обегающий небо…»
Хор второй. «Чудесный путь твой — залог благополучия тех, на чей лик падут твои лучи…»
Хор первый. «Мог ли бы я, о солнце, шествовать, как ты, не останавливаясь!..»
Хор второй. «Великий путник бесконечного пространства, над которым нет господина и для которого сотни миллионов лет — одно мгновенье…»
Хор первый. «Ты заходишь, но продолжаешь существовать. Ты множишь часы, дни и ночи, сам же ты вечен и творишь для себя законы…»
Хор второй. «Ты озаряешь землю своими руками, отдавая в жертву самого себя, когда в облике Ра восходишь на горизонте…»
Хор первый. «О светоч, восходящий на горизонте, великий своей лучезарностью, — ты сам творишь свои формы…»
Хор второй. «И, никем не рожденный, сам рождаешь себя на горизонте…»
После этого раздался голос фараона:
— «О лучезарный на небе! Дозволь мне войти в вечность, соединиться с великими и совершенными тенями высшего мира и вместе с ними созерцать твой свет утром и вечером, когда ты соединишься со своей матерью Нут[138]. И когда-ты обратишь свой лик на запад, пусть мои руки вознесутся для молитвы во славу засыпающей за горами жизни…»[139]
Так, воздев к небу руки, говорил фараон, окруженный облаком фимиама. И вдруг умолк и откинулся назад, стоявшие за ним жрецы подхватили его.
Он был уже мертв.
Весть о смерти фараона молнией облетела дворец. Слуги бросили свою работу, надсмотрщики перестали наблюдать за рабами. Вызвали гвардию, поставили караулы у всех входов. На главном дворе стала собираться толпа поваров, кладовщиков, конюхов, женщин фараона и детей. Одни спрашивали: правда ли это? Другие удивлялись, что солнце светит на небе. И все громко взывали:
— «О господин!.. О наш отец!.. О любимый!.. Может ли быть, что ты уже уходишь от нас!.. О да, он идет в Абидос[140]… На Запад!.. На Запад! В землю правоверных. Место, которое ты возлюбил, стонет и плачет по тебе!..».[141]
