Маргарет Джордж - Между ангелом и ведьмой. Генрих VIII и шесть его жен
Я собирался наблюдать за процессией из окон замка Байнарда, и мне пора было отправляться туда, пока толпы не заполонили город.
Кромвель, также не принимавший участия в шествии, ждал меня в условленном месте, в башне замка. На самом деле это был просто обветшавший в веках королевский особняк, который стоял на пути следования коронационной процессии. Крам устроил все в лучшем виде — перед окнами поставили удобные глубокие кресла с мягкими подушками, в зале тихо играли музыканты.
— Мы совсем не участвуем в сегодняшнем представлении, — сочувственно заметил я Кромвелю. — Хотя я нахожу это очень забавным, поскольку именно мы с вами все и устроили.
— Леди Анна… то есть королева… тоже сыграла известную роль, — ответил он, выразительно приподняв брови.
— Не столь важную по сравнению с нашими совместными усилиями, — небрежно бросил я, тем самым дав Кромвелю понять, что ценю его участие, и добавил: — Сегодня народ увидит великолепный парад титулованных особ, но подлинная власть останется скрытой из вида.
— По-моему, так было всегда. — Он пожал плечами и протянул мне серебряный кубок с изящной крышкой.
Я ощутил ледяную поверхность металла и, заинтересовавшись, открыл крышку.
— Шербет, ваше величество. Этот прохладительный напиток очень популярен в Персии, его пьют в жаркие летние дни, — пояснил Кромвель. — Готовят его везде по-разному, но мне больше всего нравится, когда в шербет добавляют ароматную мяту.
Я сделал глоток, и вкус оказался на редкость приятным.
— Волшебно! Крам, да вы настоящий кудесник!
Да, сей хитрец изобретателен, и фокусы его правдоподобны. Взять хоть эту немыслимую коронацию, которую он превратил в истинное удовольствие, не говоря уже о восхитительном шербете.
* * *В полдень до нас донеслись из Тауэра трубные звуки фанфар, и я понял, что Анна покинула крепостные стены. Через час перед нами появилась первая часть процессии. Символизируя благосклонность Франциска, ее возглавляла дюжина французских кавалеристов, причем в голубой бархат были облачены не только они, но и их лошади; за ними следовали оруженосцы, рыцари и судьи в церемониальных мантиях; прошедшие обряд посвящения нынче утром рыцари Бани в пурпурных камзолах и плащах; за ними высшая знать: герцоги, маркизы, бароны, аббаты и епископы в алом бархате. Потом шествовали высокопоставленные сановники Англии — архиепископы, послы, лорд-мэры Лондона и других крупных городов, кавалеры ордена Подвязки…
И наконец, Анна. Две лошади в белых попонах везли ее по улицам, и она, сияя, как бесценный алмаз, восседала в открытом паланкине, украшенном белоснежной, затканной золотыми нитями парчой. Золотой балдахин защищал ее голову от назойливых солнечных лучей.
Но от тяжелых взглядов и мрачного молчания толпы ее ничто не могло уберечь, разве только каменные стены двухфутовой толщины.
Анна высокомерно задрала подбородок. Ее тонкую лебединую шею, подобно блестящему воротнику, обвивало ожерелье из огромных жемчужин. Несмотря на беременность, она оделась в белое и распустила волосы, как девственница. Они черными волнами рассыпались по ее спине. Исполненная пренебрежения, Анна держалась так гордо, словно ее завоевания превзошли славные подвиги Александра Великого.
Я, сочувствуя ей, изо всех сил мысленно упрашивал народ поприветствовать ее, уделить ей толику благодатного внимания. Если бы мои желания могли тронуть зрителей, то они встретили бы королеву радостным ликованием.
Шут Анны, дурачась и кривляясь за ее спиной, пытался тронуть грубые сердца простолюдинов, взывая к их добросердечию и благожелательности.
— Боюсь, вы все запаршивели и не смеете обнажить головы! — кричал он, стаскивая свой колпак.
Однако его примеру никто не последовал.
Когда Анна проехала мимо, сопровождаемая свитой — обер-камергером, шталмейстером, фрейлинами в бархатных платьях, пэрессами в легких колясках, высокородными камеристками и, наконец, королевскими гвардейцами, народ вдруг встрепенулся и разразился бурными приветствиями. Более жестокого оскорбления невозможно было вообразить.
Кромвель украдкой покосился на меня.
— Жаль, — вздохнул он.
Что ж, для него это всего лишь очередное политическое событие, которое следует использовать с наибольшей выгодой.
— Желаете еще шербета, ваше величество?
* * *Вечером, когда я пришел в королевские покои Вестминстерского дворца, Анну трясло от ярости.
— Толпа безмолвствовала! Босяки чуть не плевали в мою сторону, а уж эти германские купцы из Ганзейского союза… о, они наверняка рассчитывают, что император облагодетельствует их так же, как Екатерина, заплатившая этому сброду деньгами своего племянника, но…
— Сегодня вы выглядели совершенством, подобно божественной Юноне, — прервал я ее гневную речь. — Но что учинили купцы?
Никто еще не осмелился доложить мне об их злодеяниях.
— Там, где Чипсайд пересекает Ладгейт-Хилл и вечно толчется уйма народа, они устроили для меня «подарочек» — триумфальную арку с фонтанчиками и пилястрами, изображениями Аполлона и муз, держащих гербы…
— Что ж в этом плохого? По-моему, чудесно…
— А сверху распростер девятифутовые крылья имперский орел… орел, сильно смахивающий на самого Карла! Он растопырил когти над нашими коронами… вот-вот вцепится. Ах, намек ясен… куда как ясен!
Меня захлестнула волна горячего гнева, но тут же схлынула, превращаясь в ледяную лавину.
— Так, — сумел выдавить я.
Образ гордой Юноны рассеялся, и в кресло опустилась обычная женщина, которую подвергли мучительному испытанию. Этот день был весьма утомителен, тем более для беременной. Даже если сбросить со счетов душевное напряжение.
Я опустился перед ней на колени.
— Глупые злопыхатели поступают грешно и дурно. Но их козни так же фальшивы, как папье-маше, из которого соорудили того орла. Я прошу вас, не покупайтесь на происки врагов. И тогда они отразятся только на них самих.
Она выглядела очень усталой и слабой, каждый жест и взгляд ее выдавали полное изнеможение.
— Боже мой! Разве пристало христианам изливать ненависть на беспомощную женщину?
Она вяло подняла руку и провела пальцами по моему лицу.
— Хорошо, — прошептала она. — Все прошло. Больше они ничем не смогут навредить мне.
Это была правда. Недоброжелатели, включая сторонников Екатерины, сделали все, что смогли, но поездка Анны по улицам Лондона закончилась без особых происшествий.
— Не желаете ли немного шербета? — спросил я.
Когда Анне принесли экзотическое угощение Кромвеля, она обрадовалась, как дитя, и смотрела на меня так, будто я подарил ей все самоцветы Индии. Меня распирало от гордости. Да, ей неизменно удавалось вызывать у меня такие чувства… разумеется, если ей самой этого хотелось.
С десятым ударом больших колоколов аббатства Анна допила шербет и отставила кубок. Ее все еще трясло от нервного возбуждения, и она пыталась скрыть это за вымученными улыбками. Я понимал, что нынче ночью она не сможет уснуть. Надо помочь ей.
— Вам необходимо отдохнуть. Ведь завтра коронация.
— Я не могу успокоиться, — выдохнула она, барабаня пальцами по подлокотникам.
Их перестук напоминал летний дождь, усыпающий каплями полотнища шатра.
— Выпейте немного сладкой настойки. Это успокоительное снадобье делают монахи. Бывают времена, когда нельзя поддаваться беспокойству и усталости.
— Сонное зелье? — Она удивленно взглянула на меня. — Вы это принимаете?
— Если соблюдать меру, зелья бывают весьма полезны.
— Верно… бывают разные средства… я сама использовала некоторые из них…
— Должно быть, для улучшения цвета вашего личика!
Как быстро я откликнулся, желая дать невинное объяснение ее признанию.
— Да… конечно, для цвета лица… и порой для иных женских надобностей… Вы правы, надо вести себя благоразумно. Ведь нынче канун моей коронации…
— Отдохнув, вы станете еще прекраснее. И прошу вас, навсегда сохраните в памяти те минуты, когда на вас изольется миро и ваша голова впервые ощутит тяжесть короны.
— А вы помните? — кротко спросила она.
— Да. Каждое слово, каждое мгновение…
* * *Я ошибался. «Каждое слово, каждое мгновение» успели позабыться за столько лет. Рано утром Анна с эскортом из четырех рыцарей отправилась в паланкине на короткую прогулку по Вестминстеру — из дворца в аббатство. Неужели и я ехал этим путем? Не помню… Я напряженно смотрел, как удаляется крошечная фигурка Анны, закутанная в отороченную горностаем пурпурную бархатную мантию, пока она не скрылась под соборными сводами. Поскольку я хотел воочию увидеть коронационную церемонию, мне следовало скорее занять тайный наблюдательный пост, сооруженный по моему распоряжению в приделе Святого Стефана (где Кранмер давал свои «неправедные» обеты).
