Призраки в солнечном свете. Портреты и наблюдения - Трумен Капоте
Постепенно начинало ощущаться тугое напряжение между ними: их диалог быстро превратился в язвительную перепалку, что сразу заставило вспомнить мужа и жену в «Кто боится Вирджинии Вульф?». Но все же это было напряжение любовного романа, напряжение между двумя людьми, которые испытывали физическое и психологическое влечение друг к другу. Джейн Остин как-то заметила, что вся литература вращается вокруг двух тем: любви и денег. Бартон, необычайно словоохотливый собеседник, быстро раскрыл первую тему («Я люблю эту женщину. Это самая интересная и восхитительная женщина из всех, кого я знал») и вторую («Я неравнодушен к деньгам. У меня раньше их никогда не было, а теперь есть, и я хочу – ну, не знаю, что в вашем понимании значит быть богатым, но это то, кем я хочу быть»). Высказавшись на эти две темы, он заговорил о литературе – не об актерстве, а о писательстве («Я никогда не хотел быть актером. Я всегда хотел стать писателем. Вот кем я буду, если этот цирк когда-нибудь закончится. Писателем!»).
Когда он произнес эти слова, глаза Тейлор засияли от гордости. Ее восхищение этим мужчиной осветило все вокруг, точно сотня японских фонариков.
Когда он вышел за очередной бутылкой шампанского, она призналась:
– Да, мы ссоримся. Но, по крайней мере, с ним уж если ссоришься, то всегда есть из-за чего. Он умница. Он всё читал, у нас всегда найдется тема для разговора – нет такого, что бы я не могла с ним обсудить. Все его друзья… Эмлин Уильямс[131] говорил ему: ты дурак, что на ней женишься! Ведь он был великим актером. Мог стать великим актером. А я была просто никто. Кинозвездочка. Но ведь самое главное – это то, что происходит между мужчиной и женщиной, которые любят друг друга. Вообще между людьми, которые любят друг друга.
Она подошла к окну и раздвинула шторы. Начался дождь, и дождевые капли забарабанили по оконному стеклу.
– В дождь у меня всегда глаза слипаются. Больше не хочу шампанского. Нет, нет, не уходи! Все равно будем пить. А потом или у нас все будет очень хорошо, или мы опять поругаемся. Он считает, что я слишком много пью. Я точно знаю, что он пьет слишком много. А я просто пытаюсь поднять себе настроение. Не хандрить. Мне всегда хочется быть там, где он. Помнишь, давно-давно я сказала тебе, что есть нечто, ради чего я хочу жить?
Она задернула шторы, отгородившись от дождя, и бросила на меня невидящий взгляд – Галатея, вглядывающаяся в далекий горизонт.
– Ну и что ты скажешь? Как думаешь, что нас ждет? – Но этот вопрос уже имел заготовленный ответ. – По-моему, когда находишь то, о чем всегда мечтал, это означает не начало всего, а начало конца.
Музыка для хамелеонов
(1979)
Она высокая и стройная, лет семидесяти, седая, изящная, не черная, не белая – золотистая, цвета рома. Мартиникская аристократка, живет в Фор-де-Франсе, но есть у нее квартира и в Париже. Мы сидим на террасе ее дома, просторного, элегантного дома, построенного будто из деревянных кружев; он напоминает мне некоторые старые дома в Новом Орлеане. Пьем мятный чай со льдом, слегка приправленный абсентом.
По террасе бегают наперегонки три зеленых хамелеона. Один замирает у ног мадам, выбрасывает раздвоенный язык, и она замечает:
– Хамелеоны. Удивительные создания. Как они меняют окраску. Красные. Желтые. Светло-зеленые. Розовые. Лиловые. Вы знаете, что они очень любят музыку? – Она смотрит на меня красивыми черными глазами. – Вы мне не верите?
Днем она рассказала мне много любопытного. Что ночью ее сад кишит огромными ночными мотыльками, что ее шофер, важный господин, который привез меня к ней на темно-зеленом «мерседесе», отравил свою жену и бежал с Чертова острова[132]. Она описала деревню в северных горах, где живут исключительно альбиносы: «Маленькие люди с розовыми глазами, белые как мел. Иногда их встречаешь на улицах Фор-де-Франса».
– Конечно, я вам верю.
Она наклоняет серебряную голову:
– Нет, не верите. Но я вам докажу.
С этими словами она переходит в салон, прохладную тенистую комнату с медленными потолочными вентиляторами, и садится за отлично настроенный рояль. Я остаюсь на террасе, но отсюда мне видно ее – элегантную пожилую даму, в которой смешалось много кровей. Она начинает сонату Моцарта.
Постепенно собрались хамелеоны: десяток, еще десяток, в большинстве зеленые, несколько алых и лиловых. Они пробегали по террасе и располагались в салоне – чуткая, увлеченная музыкой аудитория. Но музыка оборвалась: моя хозяйка вдруг встала, топнула ногой, и слушатели рассыпались, как искры от взорвавшейся звезды.
Теперь она смотрит на меня:
– Et maintenant? C’est vrai?[133]
– В самом деле. Но это так странно.
Она улыбается:
– Alors[134]. Весь остров переполнен странностями. Вот этот дом населен призраками. Их здесь много. И не только ночью. Иные появляются средь бела дня, вполне нахально. Дерзко.
– На Гаити это тоже обычное дело. Призраки часто прогуливаются днем. Однажды я видел целую компанию – они работали в поле под Петьонвилем, собирали жуков с кофейных деревьев.
Она принимает это к сведению и продолжает:
– Oui. Oui[135]. Гаитяне приставляют к работе своих мертвецов. Это хорошо известно. Мы своих оставляем с их скорбями. И шалостями. Гаитяне такие черствые. По-креольски. И купаться там нельзя – страшные акулы. И москиты: громадные, назойливые. У нас на Мартинике москитов нет. Совсем.
– Я заметил; удивлялся – почему?
– Мы сами удивляемся. Мартиника – единственный остров во всем Карибском море, не страдающий от москитов, и никто не может этого объяснить.
– Может быть, их поедают ваши ночные мотыльки?
Она смеется:
– Или призраки.
– Нет. Думаю, призраки предпочли бы мотыльков.
– Да, пожалуй, мотыльки – более призрачная снедь. Будь я призраком, ела бы что угодно, только не москитов. Добавить вам льда в стакан? Абсента?
– Абсента. У нас он недоступен. Даже в Новом Орлеане.
– Моя бабка по отцу – из Нового Орлеана.
– Моя тоже.
Она подливает мне абсент из сверкающего изумрудного графина.
– Тогда мы, возможно, родственники. Ее
