Мелвин Брэгг - Дева Баттермира
Чтобы сохранить те мизерные средства, что у нас еще остались, я намерена пройти пешком большую часть пути. В этом году весна поистине прекрасна. (Как, должно быть, жестоко это звучит для тебя, в то время как сам ты заперт в этой ужасной темнице, — поверь, я вовсе не намеревалась причинить тебе боль своим замечанием.) Я просто хочу тебя заверить, что не стану слишком сильно изнурять детей, которые уже успели привыкнуть к длительным пешим прогулкам, им будет это даже в радость в такую прекрасную, мягкую погоду.
О, мой милый муж, как часто и с какой нежностью мои мысли обращаются к тебе! Весьма странно, но я совершенно убеждена, что самыми блаженными часами были те часы, что мы провели с тобой вместе в канун последнего Рождества и дни до Нового года. Не слишком подходящая обстановка для возрождения семьи и, как я смею надеяться, взаимного влечения. И все же если ты припомнишь нашу встречу, то такая атмосфера уж более не покажется тебе неподходящей для нашего взаимного счастья. Ты должен знать, что там, в Скарборо, ожидая твоего появления в окне камеры и проводя остальные часы дня и ночи в непрерывных размышлениях о том, каким способом освободить тебя из этой ненавистной клетки, моей величайшей мечтой было лишь одно — находиться рядом с тобой в этой камере, дабы весь прочий мир остался за ее стенами и оставил нас наедине.
Я знаю, тебе не нравится, когда меня одолевают сентиментальные чувства. Я также знаю, что ты часто сердишься на меня по разным пустякам, но ты должен знать: ты подарил мне самое великое счастье в моей жизни. Жаль, что жизнь моя не сложилась несколько иначе, но только не в главном: познакомиться с тобою, выйти за тебя замуж и родить тебе детей — что может быть прекрасней? Даже в самых дерзких помыслах я не смела мечтать о большем, милый Джон, я всегда, всю свою жизнь буду тебе сердечно признательна за это счастье.
Твоя любящая жена, Микелли.
Микелли и дети отправились на север следующим же днем. Никаких записей о том, что они благополучно добрались до Карлайла, не существует. Впрочем, как и о том, что же с ними сталось на самом деле во время их долгого путешествия. В конце апреля на северо-западе разразился внезапный снежный буран, и многие путники замерзли насмерть, их тела были обнаружены лишь после того, как стаял снег.
Дневник, 23 июня, Честер
Меня доставили обратно в Честер, что само по себе весьма изобретательно. Самым неожиданным образом меня избавили от ненавистного одиночества, которым меня мучили в течение многих месяцев. Теперь меня заперли в большой общей камере, где вместе со мной содержатся какие-то старухи, ночные пьянчужки, проститутки, сумасшедшие, вороватые детишки и несколько порочных существ обоего пола, с которыми здесь обращаются не лучше, нежели со свиньями на скотном дворе. Они предполагали потрясти меня и надломить мой дух, но я совершенно убежден, что они лишь оказали мне услугу. Я устрою здесь парламент. Я установлю законы всеобщей взаимной поддержки. Я устрою школу и стану преподавать основы религии (местный священник вынужден будет помогать мне в этом). Мои обязательства по отношению к этим людям будут совершенно чисты, и все это будет сделано самым демократичным путем.
Дневник, 6 июля, Честер
Менее чем через три дня моя система рухнула. Вынужден предположить, что она потерпела крах из-за окружающих условий (тюрьма) и из-за людей (по большей части это преступники) или же из-за самой системы. Это основная проблема всей политической теории.
Начиналось же все самым замечательным образом и с живейшим энтузиазмом со стороны заключенных. В течение первых двух дней нам удалось добиться, чтобы на полы была постелена свежая солома (пара серебряных монет, которые у меня еще сохранились в запасе, сослужили добрую службу), и нас регулярно кормили по нескольку раз в день, и питались все сообща — предварив прием пищи непременной молитвой, каждый получал миску супа или же жидкой овсяной каши. Тюремный священник — преподобный Скотт, молодой человек весьма привлекательной наружности, можно даже сказать, чересчур привлекательной наружности и чересчур умный, я полагаю, для священника — организовал уроки. И жена тюремщика— невероятно полнотелая женщина с пышным бюстом и прекрасными формами, однако, надо признаться, несмотря на всю глубину моих чистых помыслов и продолжительность воздержания, весьма притягательная — взялась за наведение порядка в камере, и на второй же день наше узилище было чище, нежели многие комнаты в гостиницах.
Сложности начались с выборами. Мы действовали строго в рамках всеобщего избирательного права. Все мои товарищи по заключению сразу же приняли мое предложение выбрать в парламент каждого седьмого в качестве представителя, однако одна из проституток (которая клялась, будто бы знавала меня еще мальчиком, хотя я даже и вспомнить-то ее не мог), по кличке Дженни Рыжая (все из-за цвета ее волос, которые теперь сильно потускнели), вынула изо рта трубку, что случалось крайне редко, и во всеуслышание потребовала, чтобы женщины были представлены в парламенте наравне с мужчинами. Поскольку женщин в камере оказалось почти столько же, сколько и мужчин, то требование такое было принято, с одной стороны, веселыми приветственными криками, а с другой— недовольными репликами. Это предложение показалось мне очень хорошим и вполне революционным, и я указал, что коль скоро мы последуем этому предложению, то по радикальности опередим как Американскую, так и Французскую революции, вместе взятые, и произведем на этом острове самые решительные изменения, какие потрясали его с 1688 года[52]. Вся женская часть камеры восприняла мою речь единодушным одобрением, в то время как из мужской половины на такое предложение отозвались лишь единицы.
К несчастью, среди мужской части заключенных сложилась непримиримая группировка, которая в штыки восприняла подобное предложение и принялась возмущаться. Эта группировка возглавлялась двумя братьями— Томасами, — которые учинили ужасный пьяный дебош с жесточайшей потасовкой, что заставило блюстителей закона забыть о своей терпимости и заключить двух буянов в тюрьму на несколько месяцев. Поскольку оба они были фермеры с холмов и за пределами тюрьмы их дожидались коровы и прочий домашний скот, который теперь остался без пригляду, то два брата очень злились и всякий день, срывая на других свое скверное настроение, беспрестанно ввязывались в неприятности. К тому же оба они были весьма сильными людьми, и никому не хотелось противостоять им. И все же, исходя из собственных принципов, я отважился поспорить с ними: мол, даже если женщина и не может сравниться с мужчиной во всем прочем, то уж пред взором Господа она совершенно равна любому мужчине, и именно по этой самой причине в хорошем обществе, которое мы здесь и пытаемся создать, они все должны иметь такое же избирательное право. Я согласился, что, возможно, не стоило бы им дозволять быть избранными непосредственно в сам парламент, однако же они имеют право голосовать за тех, кого бы хотели видеть в качестве его членов.
Тут Дженни Рыжая принялась возражать (и в силу ее характера ее возражения, как всегда, были пылки и горячи) и заявила: коль скоро ей не дают возможность выбираться в парламент, то и голосовать она не станет, а коли не станет, так и на сам парламент ей плевать. Она еще сказала, что у нее и без того было немало неприятностей с этим парламентом за стенами честерской тюрьмы. Ей еще только не хватало, чтобы вся эта гадость преследовала ее и здесь, в этом укромном и мирном местечке, где без всякого там парламента хватает возможностей пораскинуть мозгами. Теперь все женщины встали на ее сторону, принявшись с горячностью отстаивать свою точку зрения, и только когда жена тюремного надзирателя, удаляясь, пожелала всем спокойной ночи и охранник велел тушить свечи, наступившая тьма сумела охладить пыл спорщиков, готовых перейти от слов к жаркой потасовке.
Ночью Дженни Рыжая явилась ко мне и сказала, что если я дам ей гинею, то она откажется от своих претензий, а еще за одну гинею она согласна ублажать меня столь долго, сколь мне вздумается, поскольку она помнит меня еще мальчиком, когда сама она тоже была ребенком совсем уж нежного возраста. И, говоря все это, она то и дело провоцировала меня самым изощренным образом, однако я наотрез отказался от обоих ее предложений. Во-первых, мои моральные убеждения не позволяли таким нечестным образом влиять на эту женщину и заставлять ее предать собственные принципы, а во-вторых, то, что она больна сифилисом, я знал доподлинно.
На следующий день — третий день — сперва началось Возрождение; а затем настоящий ураган деятельности, за которым последовала Великая Дискуссия— все споры достигли кульминации, и одним из элементов, который подхлестнул пыл спорщиков, стал мой старый хозяин, мистер Сейворд. Он самым неожиданным образом ввалился в гущу толпы — весь в ужасающих лохмотьях, наполовину пьяный, и вид у него при том был совершенно безумен. Однако он узнал меня — как видно, из полицейского заявления — и тут же полез ко мне с жаркими объятьями, отчего все съеденное на завтрак у меня попросилось наружу. Вероятно, он каким-то образом уловил мое далекое от дружеского настроение (хотя, по правде говоря, я был даже рад вновь увидеть старого задиру, однако весьма сожалел, что ему довелось нарушить закон), и когда обсуждения возобновились, он принялся самым решительным образом возражать даже против самой идеи выбора в парламент. Он заявил, что парламент должны составлять только лучшие и самые выдающиеся граждане общества. Вскоре стало очевидно, что себя он считает по меньшей мере лидером лучшего общества. К моему ужасу и изумлению, он собрал вокруг себя единомышленников, нечто вроде партии — по большей части из местного населения, которые в воображении своем уж рисовали самые разные блага, поскольку старый мой знакомый еще не лишился всех своих связей, — но в то же время от такого безответственного сброда, который будет все делать лишь назло, ничего хорошего не приходилось ожидать, и уж тем более они не стали бы никому помогать. Тем временем Дженни Рыжая, явно в ярости от проявления пренебрежения к ее прелестям с моей стороны сегодняшней ночью, собрала рвущихся в бой женщин и их детей в углу огромной камеры и отметила границу своей территории, за которую ни одному из моих мужчин заходить не разрешалось, независимо от того, выбраны они в парламент или нет. Все было нелегко, поскольку мне приходилось удерживать обоих братьев Томасов, которые так и рвались в драку, размахивая кулаками.
