Юрий Герман - Россия молодая. Книга первая
— Дурное предзнаменование! — заметил премьер-лейтенант.
— Только на это мы и надеемся, — с усмешкой сказал полковник кирасир. — Но когда это случится? Он полон замыслов, этот коронованный сумасброд. Он, например, твердо решил создать союз всех протестантских государств во главе с собой. Впоследствии — крестовые походы, всюду внедрение протестантизма силою, и, может быть, он король всей Европы… И если вы можете себе это представить, мой сын, в довершение всех бед он еще пишет стихи. Придворные лизоблюды с умилением передают строчку: «О чем кручинитесь? Еще ведь живы бог и я!»…
Полковник захохотал. Ларс Дес-Фонтейнес даже не улыбнулся.
— Я и бог! — так кончают эти мальчишки, — произнес он угрюмо. — Бедная Швеция…
Уже светало, когда премьер-лейтенант привязал своего коня у невысокого домика, крытого шифером, на тихой улице Шепсбру. Разносчики угля, продавцы пива, молочницы б огромных чепцах верхом на осликах двигались к городским рынкам. Из порта несло запахом водорослей, смолою, там грохотали якорные цепи, подымались паруса.
Премьер-лейтенант постучал в ставню рукояткою хлыста. Ему открыла дверь дебелая, добрая сонная Христина.
— Фрау опять ждала вас весь вечер и всю ночь! — воскликнула она. — Вы разбиваете ее сердце, гере премьер-лейтенант!
Стуча ботфортами, придерживая шпагу, он вошел к Карин. Она не спала, неподвижно лежала в кровати, лицо ее было бледнее обычного, в глазах блестели слезы.
— Ты плачешь? — удивился Дес-Фонтейнес.
Он раскурил трубку, крикнул Христине, чтобы принесла поесть и выпить. Карин все плакала.
— Ну, довольно! — сказал Дес-Фонтейнес. — Я прихожу к тебе не для того, чтобы видеть, как ты плачешь. Может быть, у тебя опять долги? Ты скажи, и мы покончим с этим делом…
Улыбаясь, он стал развязывать кошелек, который был полон золотом Маргрет.
— Ты глупец! — сказала Карин злобно, на этот раз золото не подействовало на нее. — Ты думаешь, что мне нужны твои деньги…
— И деньги тоже! — усмехнулся премьер-лейтенант. — Деньги нужны всем. Нет такого человека, который бы ими пренебрегал. Даже королю нужны деньги…
— Ты так думаешь, потому что никого не любишь! — крикнула Карин. — Ты плохой человек, очень плохой человек! Я не видывала человека хуже тебя. Недаром моя Христина называет тебя волком. И правда, ты похож на волка.
Сильными челюстями Дес-Фонтейнес быстро жевал горячее, наперченное, жаренное на вертеле мясо.
— Вот как? — спросил он равнодушно. — На волка? Раньше ты мне этого не говорила, малютка! Ты называла меня — мой птенчик, да, да, я это хорошо помню. А что касается моей любви, то я ведь тебе и не говорил о ней, и нам было недурно, не правда ли? Мы просто резвились, веселились и не тратили попусту слов…
Она села в постели, ночной чепец съехал на сторону, волосы рассыпались по плечам. Чем-то она напоминала ему Маргрет — может быть, цветом волос и нежным румянцем?
— Ну хорошо же! — воскликнула Карин. — Я посмотрю, как ты будешь резвиться и веселиться, когда узнаешь то, что знаю я…
Дес-Фонтейнес обернулся к ней, отстранил тарелку.
— Что ты там наделал, глупец, на перепутье трех дорог? Ты убил офицера? За что? Тебе не понравилась песня, да?
— Я ничего не понимаю…
— Не понимаешь? Скажи, какая песня тебе не понравилась?
Она опустила босые ноги с постели, подошла к нему, придерживая сорочку на груди, заговорила дрожащими губами:
— Вчера ко мне приходил священник от королевского капеллана Нордберга. Тело убитого найдено. Офицеры поклялись на библии, что тебе не понравилась песня, они только не помнят — какая была песня… Следствие ведет сам королевский капеллан, дела о поединках поручены ему. Теперь они хотят знать, какая была песня.
— Глупая песня о Нарвской битве! — сказал премьер-лейтенант. — Но, пожалуй, этого им не следует знать. Вздор! Если офицеры были так пьяны, что не помнят причины поединка, капеллану никогда не проведать, с чего началось дело…
И он засмеялся глухим смехом, точно залаял. Карин вздрогнула, закрыла глаза: Ларс Дес-Фонтейнес никогда не умел смеяться.
— Пустые страхи, девочка! — сказал он. — Но ты хорошо сделала, что предупредила меня. Теперь я знаю, чего им от меня нужно… Ложись и вытри глазки. Тебе вовсе не идет, когда ты плачешь. Ты должна быть всегда веселой.
Во сне он кричал: ему снился русский беглец, повешенный на мачте галеры. Длинные ряды виселиц окружали его…
6. Королевский капеллан
У двери кабинета королевского капеллана стояли два штык-юнкера в касках и легких панцырях, с руками, сложенными на рукоятках мечей. При виде старого полковника кирасир с сыном они сделали мечами на караул и вновь замерли словно изваяния — огромные и неподвижные.
Камер-лакей распахнул перед полковником и премьер-лейтенантом тяжелые двери.
Капеллан Нордберг — духовник короля и первый каролинец Швеции, как его называли при дворе, — неподвижно смотрел на вошедших. Длинный, с исступленно поблескивающими глазами, с резкими движениями, он более походил на безумного, нежели на первое духовное лицо в государстве. О нем говорили, что он подражает баснословному епископу Хэммингу Гату, тому самому, который при Сване Нильсене, командуя осадой Кальмарского замка, мечом добивал раненых датчан и бесстрашно сражался с самострелом в руках — не хуже любого ландскнехта. Так же, как Хэмминг Гат, капеллан Нордберг прибегал к духовному языку только тогда, когда именем «распятого за нас Христа» требовал поголовного уничтожения пленных, или начала новой войны, или очередной расправы с католиками, православными, мусульманами… О непомерной жестокости и кровожадности Нордберга ходили легенды даже при дворе Карла, где мягкосердечие никем не признавалось за добродетель.
— Вы из Московии? — спросил капеллан премьер-лейтенанта.
— Да, из Московии.
У капеллана дергался рот. Он прижал щеку ладонью — рот перестал дергаться. Глаза его смотрели пронизывающе.
— Что они говорят о поражении под Нарвой?
— Русские не слишком часто вспоминают поражение под Нарвой, — ответил Дес-Фонтейнес. — Они более склонны беседовать о своих победах под Азовом…
Капеллан улыбнулся.
— Вот отчего вам так не понравилась песня о Нарве…
Лицо премьер-лейтенанта медленно пожелтело. Полковник с тревогой смотрел то на сына, то на капеллана.
— Вы убили достойнейшего офицера, — говорил капеллан, — и за что? За то, что он в песне выражал чувства, пламеневшие в его груди! Философ, проповедующий вредные короне идеи, трус, не решившийся даже достать необходимый короне чертеж Новодвинской крепости, презренный превозноситель московитов убивает храброго офицера, воспользовавшись его неумением драться на шпагах…
Дес-Фонтейнес молчал, опустив голову, не слушая капеллана. Кто предал его?.. И вдруг кровь прилила к его лицу: Карин — вот кто! Проклятая тварь всегда считала себя доброй лютеранкой.
— Мартин Лютер учит нас тому, что человек есть не более, как вьючное животное, — говорил Нордберг. — Это вьючное животное может быть оседлано и богом и дьяволом. Вас оседлал дьявол. Молитесь! Что есть вы в промысле божьем? Нынче вас будет слушать его величество. Вы еще можете смягчить вашу участь, если произнесете речь, достойную того, кому она будет направлена… Идите!
И, повернувшись к старому полковнику, Нордберг добавил:
— Мне душевно жаль вас, гере Дес-Фонтейнес. Но что можно сделать? Молитесь!
Мы все — шуты у времени и страха.
Байрон
Глава четвертая
1. Король Карл XII
Речь была продумана даже в мелочах, но теперь Ларс Дес-Фонтейнес решил говорить иначе. Были минуты, когда он смирился, теперь же, когда на карту было поставлено все его будущее, а может быть, и сама жизнь, премьер-лейтенант более не сомневался в том, как ему следует поступать. Не может быть, рассуждал он, чтобы в государственном совете королевства шведского не нашлось трезвых голов, не может быть, чтобы сам король шведов, вандалов и готов, юный Сигурд, северный Зигфрид, не внял голосу разума. Надобно держаться смело и независимо. Король Карл, что бы о нем ни говорили, храбр, он оценит смелость. И, быть может, выслушав своего премьер-лейтенанта, он разгонит льстецов, невежд и воинов, подобных герцогу де Кроа, и прикажет Ларсу Дес-Фонтейнес занять причитающееся его уму и проницательности место в королевстве…
Перед тем как ехать во дворец, они с отцом выпили по кружке голландского флина — гретого пива с коньяком и кайенским перцем. Теперь оба успокоились и перестали страшиться будущего. Премьер-лейтенант говорил по дороге:
— Я много лет ежечасно рисковал жизнью, кто же усомнится в моей верности короне? Король не может не выслушать меня. У него, разумеется, пылкая голова, но она остынет от моей речи. Смелость в суждениях — вот тот козырь, с которого я пойду. Кто знает Московию лучше меня? Кто возразит мне? Кто приведет доказательства разумнее моих? Придворные лизоблюды и льстецы? Лесть развращает властителей мира к старости, в молодости душа нечувствительна к ней… Мою речь король не сможет не оценить, я произнесу ее достаточно убедительно, а когда мои мысли подтвердятся жизнью, дорога для меня будет открыта. Плох тот игрок, который никогда не рискует всем, что у него есть. Я привык рисковать…
