От Руси к России - Александр Петрович Торопцев
Михаил Воротынский так и не сознался, чуть ли уже не закопченный, в своих несуществующих грехах. Его повезли на Белоозеро. Привыкать. Но он не дожил до этой славной (для нелюдей типа тех, кто носился на конях с черепами собак у седла по Руси) минуты, когда человек начинает привыкать к запаху людской неизживной беды. Замечательный русский полководец Михаил Воротынский, не колдун, не чародей, умер по пути в монастырь. Главной его виной была… богатейшая вотчина.
…И я скажу, кто ты
Один из Семи мудрецов Древней Греции изрек всем известную теперь фразу: «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты». Это – интересный и сложный метод познания личности, но не единственный. Существуют специалисты, оценивающие человека по линиям руки, по жестам; итальянцу Чезаре Ламброзо достаточно было знать биологические признаки (антропологические стигматы), кто-то удовольствуется делами «исследуемого». И так далее.
Древнекитайский мыслитель Конфуций предложил совсем уж удивительный способ познания внутреннего мира (а заодно и внешних характеристик!) человека, тончайший, философски очень глубокий. Согласно легендам, он пришел изучать музыку к известному во всей Поднебесной учителю. Тот провел с ним урок, дал задание, определил недельный срок для подготовки к следующему занятию. Конфуций честно выполнил требуемое, изучил несложную пьеску на простеньком инструменте. Учитель похвалил его, хотел дать новое задание и на более сложном инструменте. Но ученик попросил предоставить ему еще неделю на осмысление произведения. Удивленный мастер смирился с желанием ученика, исправно платившего деньги. Так продолжалось несколько раз. Наконец Конфуций явился на урок и рассказал потрясенному учителю все об авторе музыкальной пьески, вплоть до его роста, физической силы, темпераменте, склонностях…
Любой творец в каждом произведении прежде всего творит самого себя. И царь Иван IV Васильевич в своих литературных и музыкальных произведениях (некоторые из них по сю пору исполняют в храмах Александрова) творил самого себя.
Многие исследователи считают, что Грозным его прозвали из-за бесчеловечной, злой натуры и диких дел. Очень немногие уводят этимологию этого слова к слову гроза. «Люблю грозу в начале мая». А что тут страшного? Ну гроза была, порезвилась она малость, там спалила избушку, здесь дворец, тут ивушку раздробила. Так уж ли безвинно резвится славное дитя природы, любимица восторженных поэтов? Да нет. Одно слово – дитя: бесшабашное, впечатлительное, нежное, а в нежности своей часто переходящее в дерзость, ярость, злобу. Талантливое, избалованное, хрупкое дитя, буйное – гроза майская, натура (политического деятеля, художника, человека) царя Ивана Васильевича Грозного.
Как в политике, так и в литературных произведениях Грозный был весь майский. Он уже почувствовал грозную мощь свою – не как необходимость, а как реальность, и эта реальность рвалась наружу, выплескивалась, подминала под себя, крушила старые каноны, хотя и пользовалась ими при случае, рычала, смеялась, дерзила, пугала, заливала смелой фразой необработанные еще нивы и пашни. Творческая мощь Грозного-писателя бурлила, она – жила, она – дерзала. Ей крупно повезло: она родилась в натуре не только мощной, но царственной – ей дозволялось все. Она была по-майски искренной и злой, надменной и до наивности веселой, высокопарной и светлой, чистой, как умытая ливнем радуга, и подтемленной, запальчивой и простодушной. Ей дозволялось все. Она была до такой степени естественной в способах и средствах самовыражения, что некоторые исследователи считают, будто сам творец почти не сознавал себя писателем, художником. Как жил, так и писал, а то и диктовал. Может быть, оно и так. Но вряд ли человек, могуче одаренный музыкально, поэтически, обладающий чувством литературного такта, ритма, композиции, имеющий близкий к абсолютному «литературный слух», не сознавал себя творцом.
Он был творцом, он был царем, политиком, что, впрочем, для тех сумасшедших веков не являлось исключением: вспомним Бабура, этого азиатского фантома, да и предшественник его, Великий Хромец Железный был не без литературных дарований…
Время и пространство – это те вериги, которые тянут на плечах и ногах великие мира сего (творцы, поэты, политики), и которые оставляют в душах и сердцах, в творениях и деяниях избранников глубокие метины. Время Ивана Грозного было злым и хитрым, антогонистичным и неистовым. Страна – страны, как таковой, еще не было. Московия – что за страна? Что за люд московский, славянами да угро-финнами зачатый, Рюриковичами организованный, дикой вольницей степи обильно разбавленный?
Буйный люд, злой, трудолюбивый, переживший, перестрадавший от междоусобиц и от Орды, закружившийся на огромной территории в бешеном танце жизни новой могучей нации, подминающей под себя пространство и время.
Этой зарождающейся нации нужны были крепкие, мудрые цари, способные брать умом и силой, брать и не отдавать, потому что планете Земля на данном этапе ее жизни понадобились «длинные, жирные молекулы» – царства, империи, султанаты, и Земля, как могла, поддерживала стремления правителей к созданию крупных государств. Но люди сопротивлялись! В них дух язычества, дух вольности прочно сидел. Они бились за вольность насмерть. Одними мечами да копьями, пушками да пытками усмирить их было трудно. Слово человеческое приобретало в этой борьбе особую ценность.
Слово Ивана Грозного было мощным орудием. Во всяком случае, он того желал как творец и как царь. Иначе не объяснить стилистической многосложности его посланий, с удивительной точностью выдержанных в каждом конкретном случае по тональности, словесному ряду, образности, по этико-социальной мотивации.
Грозный не питал иллюзий по отношению к человеку грешному, соглашаясь с теми мудрецами, которые считали, что человек по натуре зол, – и это было хорошо, но как творец, он понимал и других, столь же великих мудрецов, исходящих из противоположного принципа: человек по натуре добр, и в своем творчестве, подчиненном, необходимо подчеркнуть, моменту, стремлению планеты к «длинным молекулам», он сумел найти ту гибкую, невидимую, почти неподвластную разуму, а осязаемую лишь душой линию между этими Сциллой и Харибдой человеческой натуры, с помощью которой (линии невидимой, но существующей) ему, одному из немногих, оказавшихся в его положении, удалось в творчестве остаться и художником, и царем одновременно, что особенно убедительно иллюстрирует его переписка с одним из первых в зарождающейся империи говорящим и пишущим диссидентом: князем Андреем Курбским.
В других произведениях Грозный постоянно помнил об этой линии (интуитивно, может быть, – не разумом), но там задачи перед ним стояли иные, более приземленные. И каждую задачу он решал, исходя из конкретного материала – человека, к которому направлено было послание.
Как и многие крупные государственники, Иван IV Васильевич был хорошим артистом. Он мог нарядиться в баранью шубу, выйти в ней к гонцу крымского хана,
