Слово атамана Арапова - Александр Владимирович Чиненков
На пути их дружбы ни разу не становилась женщина – величайшее испытание мужской дружбы. Любовные приключения Гурьяна развлекали, но не задевали Никодима: он внимательно следил за другом. У самого Никодима никаких приключений не было. Он увлекался в Яицке многими девушками, но каждый раз увлечение перерастало в дружбу, он спешил передать все свои мысли, больше заботясь о душевном росте подруг, чем о любви; он потворствовал их романам, выдавал замуж, приносил игрушки их младенцам. Его час любви еще не пробил.
Когда на горизонте двух друзей появилась Варвара, Гурьян молча отступил – он не хотел ссориться с другом. «Нет так нет. Точка», – сказал тогда Гурьян. Варвара полюбила другого. И большое любящее сердце Никодима откликнулось на эту любовь пониманием и грустью. Гурьян про себя улыбался: «Еще одна дружба! Ну что ж, он будет выдавать ее замуж».
Вскоре два друга, свободные от любви, сошлись еще теснее. Они уже не представляли себе, что смогут разделиться, жить врозь. И тут появилась Агафья – единственная из девушек, которую Гурьян считал совершенно неспособной привлечь внимание Никодима. Как это случилось, Гурьян не знал, не видел. Любовь друга застала его врасплох, он к ней не подготовился. Он узнал о ней тогда, когда все было решено. И он ощетинился ревниво и враждебно против чужого посягательства на свободу его лучшего друга. Как-то раз Гурьян решил откровенно поговорить с Никодимом, но тот отклонил разговор. Он собирался с войском в поход и для пустой болтовни не нашел время. А из похода его привезли тяжелораненым, и через год он скончался, так и не позволив Гурьяну…
– Гурьяш, ты, часом, не спишь?
– Што? – казак едва не подскочил на месте, услышав тихий голос Матрены, мгновенно вернувший его из прошлого в настоящее.
– Ты не спишь, спрашиваю? – вновь прошептала женщина.
– Не-а, – ответил Гурьян неохотно и тут же всполошился, – а те што, худо?
– Нет, – ответила Матрена. – Просто поговорить хотется.
– Об чем? – Казак недовольно поморщился и перевалился на бок.
– Об силушке твоей недюжиной, – поразила его своим ответом женщина. – Антип силен, эвон медведяка, а ты… Муж мой, убивец каянный, што младенец беспомощный пред тобой.
Гурьян некоторое время лежал молча, борясь с желанием открыть перед Матреной душу и с желанием промолчать, чтобы не бередить прошлое. Но вскоре первое желание возобладало над вторым. Огромная степь и глубокое чувство одиночества требовали общения, а потому…
– Нe человек я, а лешак, – высказал свою тайну Гурьян, хотя это вовсе было не тайна, а сплетня, уже давно гуляющая по Яицку.
– Как энто лешак? – удивилась женщина, которая от этой новости, видимо, на время позабыла даже о своей болезни и постигшем ее страшном горе, связанном со смертью дочери.
– Да эдак вота, – тяжело вздохнул казак, засомневавшись, рассказать ли Матрене обо всем или воздержаться.
– Тя што, в лесу словили? – прошептала заинтригованная женщина.
– Нет.
– На околице?
– Нет.
– Што, в сени подкинули?
– Нет, нет, нет. – Гурьян уже жалел о своем вынужденном признании и предпринял неуклюжую попытку уклониться от разговора.
Но отделаться от Матрены оказалось не так-то уж и просто. Казак мысленно выругал себя за излишнюю болтливость и в конце концов сдался:
– В нашей семье все девки рождались. Одна за другой. А отцу дюже сына хотелось, казака. Фамилию унаследовал штоб и род продолжил. – Гурьян на несколько минут задумался, после чего продолжил: – Казаки в тот год походом собирались на земли кайсацкие. Вот отец и свез семью всю в лес на заимку. То место тихое было и от степняков безопасное…
Случилось так, что мать его будущая Полина в лес за грибами засобиралась. А свекор, узнав об этом, полюбопытствовал: «По ягодку аль грибочки? Мотри, не заблудися, часом. Ты большей частью в степи проживашь, к лесу не привышна». – «В энтом лесу не заблудишься, – расхохоталась Полина. – Ево всего-то ничево. С одной стороны зайдешь и ужо скоро с другой стороны выйдешь». – «И то правда, – согласился свекор с грустью. – Разве ныне энто лес? Весь казачки повырубали и на строительство использовали. Вот в молодости я ешо захватил лес большим. Забредешь нечаянно в чащу незнаючи и сгинешь. А диких кабанов скоко было! Прямо-таки перепахали рылами своими огороды, лисы да волки без страха резали птицу домашню, а медведяки не токо вытаптывали посевы овса, но и пасеки зорили, скотину воровали…»
Так продолжалось много лет. Казаки уже подумывали от заимок лесных отказаться напрочь. Но, на счастье, объявился в Яицке Матвей. Из беглых он был, но воин и охотник знатный. Вот и принялся он в одиночку, без помощи казаков, распугивать зверье подальше от заимок лесных. Матвей часто рассказывал, что уже который год отслеживает в глухом урочище зверюгу странную, на медведя похожую. Он, дескать, таких же размеров будет, а может, и поболее, покрыт густой шерстью бурой. Только вот от подбородка и до груди у него – узкая полоса из почти белой шерсти. Странно и то, што медведяка этот всегда не на четвереньках ходит, как Господь повелел, а шастает на задних лапах. И бегом может как человек, значит, на своих двоих. Только вот сутулится очень. Матвей без устали восхищался сообразительностью зверя того – насколько он хитер и осторожен. Летом, по его словам, зверюку этого вообще увидать трудов немалых стоит, а зимой редко, и то лишь издалека на миг короткий наблюдать можно.
Следы «медведя», как
