Пролог - Николай Яковлевич Олейник
— Я приехал, — спокойно проговорил Степняк, — с тем, о чем писал в «Контемпорари». Чтобы отсюда, из Лондона, во весь голос говорить правду. Чтобы сказать Европе, миру, кто такие нигилисты, чего они хотят, почему, наконец, прибегают к террору и иным подобным актам.
— Ловко, — заикаясь, сказал Энгельс. — И вы будете это делать в одиночку?
— Почему же? — удивился Степняк. — Буду рассчитывать на вашу любезную помощь.
Энгельс искренне рассмеялся:
— Вот, вот! Вы все же придете к полному согласию с женевцами. Марксизм — это и есть та правда, которую необходимо говорить вашему народу. По рукам?! — закончил он вдруг по-русски и, заметив удивление Степняка, добавил: — Я вам говорил, что изучал кое-что о вашей стране. Немного и язык усвоил. Так по рукам? — повторил, улыбаясь.
— По рукам! — весело, в тон ему, ответил Степняк. — Простите, если что-то не так...
— Почему же «простите»? — спросил Энгельс. — Думаете, больше мы с вами не будем спорить? И давайте условимся: не криводушничать! Говорить правду, и только правду.
...Расходились в позднее время. До Майтленд‑парк род, 41, где проживала Элеонора, оказалось недалеко, Эвелинг предложил пройтись пешком.
После долгого сидения приятно было идти по опустевшим улицам ночного города. Дневная копоть уже успела немного рассеяться, дышалось легко. Тусси не переставая рассказывала разные истории из жизни лондонских социал-демократов, она то смеялась, бурно радуясь, то, мысленно столкнувшись с чьим-либо вероломством, вдруг замолкала, в голосе ее звучали досада, злость, что, однако, продолжалось недолго. Сергея восхищала ее энергичность, завидная политическая ориентировка и помимо всего женственность. Он невольно сравнивал Элеонору с многими знакомыми женщинами, и последние в этом сравнении проигрывали, уступали ей в непосредственности, в душевной доброте.
— До сих пор мы с Эдуардом сотрудничали в «Тудей», — говорила Элеонора. — Журнал стоял на социалистических позициях, мы много писали туда, его страницы были нашей трибуной. Для него я переводила и вашу статью. Но недавно у нас произошел раскол, руководство в журнале захватили оппортунисты, и мы вышли из редакции. Дайте слово, мистер Степняк, что вы не напишете им ни строчки! — вдруг воскликнула она. — И статью вашу я к ним не понесу.
— Тусси, — укоризненно проговорил Эвелинг, — зачем же так?
— А как же? — не сдавалась Элеонора. — Должны же мы предупредить друга. Сергей Михайлович, так вы даете слово?
Степняк негромко рассмеялся.
— Не хотелось бы мне, чтобы создавалось впечатление, будто я печатаюсь только в определенных изданиях.
Элеонора примолкла, — видимо, обиделась. В ответ никто не проронил ни слова.
Она первая нарушила молчание:
— Все же обещайте ничего им не давать в ближайшее время. Имейте в виду: им выгодно будет привлечь вас хотя бы потому, что вы наш гость.
— Хорошо, — пообещал Сергей.
III
Так же, как недавно в Милане, Кравчинский много писал. Газеты наперебой стремились привлечь его к сотрудничеству. Этому кроме книги и предшествующей статьи способствовал и Вильям Вестолл. Вестолл рекомендовал автора «Подпольной России» как человека бывалого и чрезвычайно много знающего, к тому же прекрасного публициста.
«Таймс» сразу заказал несколько материалов, и Степняк не мешкая их дал. Это были написанные еще в Женеве разделы новой книги «Россия под властью царей». Разделы носили обособленный, законченный характер, вскрывали жестокий произвол самодержавия, вернее, причины недовольства в восточной империи. «Ночной обыск», «Полиция», «Дом предварительного заключения», «Царский суд», «Военные трибуналы»... Все это он знал на собственном опыте, из бесед с друзьями, — все это вызывало живейший интерес английской публики.
— Вы становитесь самым популярным человеком, мистер Степняк, — говорил Вестолл. — Вас везде читают, про вас всюду говорят. Вы даже не представляете, что означает «Бедняжка тридцать девять». Эта небольшая вещь — я уверен, мистер Степняк, я абсолютно уверен — стоит многих томов. Вот увидите, она привлечет к вам внимание всей Англии.
Вестолл восторгался его небольшим этюдом — разделом о судьбе девушки, — автор не называл ни имени ее, ни фамилии, это был собирательный образ, вобравший в себя черты многих героев и героинь, образ девушки, незаконно схваченной и брошенной в каземат, ставшей в руках полиции не человеком, а номером, вещью.
— Потрясающе! — продолжал ужасаться Вестолл. — Даже инквизиция бледнеет перед пытками, которые вы описываете, мистер Степняк. Скажите, вы ничего не сгустили, не гиперболизировали? Так сказать, для остроты воздействия?
— Все это правда, мистер Вестолл, — горестно отвечал Степняк. — Тяжкая правда. Я мог бы назвать десяток имен известных мне людей, товарищей по борьбе, повторивших судьбу Бедняжки. Каминская, Стронский, Запольский, который ножницами перерезал себе горло... Леонтович, Богомолов... Страшно становится, дорогой мистер Вестолл.
— И это в наш цивилизованный век? Позор! — Вестолл говорил короткими фразами — будто выстреливал мысли. — Вы на этом строите свою новую книгу?
— Да, кое-что уже сделано. Вот только беда — языка вашего не знаю в должной мере.
— О, не беспокойтесь! Все будет ол райт. Вы только пишите. Пишите по-своему. И давайте мне, я буду вашим переводчиком. Согласны?
— Еще бы.
— Вашего слова ждут, мистер Степняк. Этим надо дорожить. Не забывайте: кроме вас, здесь есть и другая сила. Сила, на которую рассчитывает русский самодержец.
Да, ему говорили — в первой же беседе рассказывал Чайковский, — что в Лондоне уже лет десять проживает некая Ольга Новикова, публицистка, вернее, светская дама, которая держит открытый салон, часто устраивает шумные приемы. Салон посещают дипломаты, члены парламента, генералы, общественные деятели. Ни для кого более-менее разбирающегося в политике не было секретом, что русская подданная не кто иная, как агент самодержавия, выступающая под видом либеральной журналистки. Кто знает, какие бы последствия для России имела, к примеру, недавняя турецкая кампания, если бы не Новикова. Она сумела привлечь на свою сторону английского премьера Гладстона, и, как считают, это сыграло решающую роль в войне. Англия не выступила на стороне Турции, чем и нанесла ей роковой удар... И еще что заботит мадам Новикову, что омрачает ее блистательные банкеты, — это
