Карин Эссекс - Фараон
В замешательстве Октавиан подошел к окну, выходящему на гавань. Несмотря на летнее безветрие, воздух был свеж. Царская барка с золотым носом, о которой так много сплетничали в Риме, отсюда не была видна. Через несколько дней он осмотрит ее и, быть может, предпримет короткую поездку вверх по Нилу, как некогда сделал его дядя, а потом уж вернется в Рим.
Проблема Клеопатры тяжким грузом висела на плечах Октавиана, точно так же, как вопрос Египта вот уже век волновал римский Сенат. Что делать с царицей и с ее страной, настолько богатой, что император не может доверить управление ею никому из своих соратников? Любой римский консул, любой сенатор знает: стоит послать даже честнейшего из них наместником в Египет — и он в конечном итоге поддастся искушению. Стоит лишь посмотреть, как богатства этой страны, воплощенные в ее великолепной царице, соблазнили и Цезаря, и Антония. И разве с ним, Октавианом, будет иначе?
Он никогда не посмотрит на нее, в этом он был уверен. Сколько бы писем и даров ни присылала она ему, умоляя прийти и переговорить с ней. Сколько бы греков, египтян и восточных царей ни просили за нее. Она — Медуза: посмотри ей в глаза, и твоя жизнь кончена. Клеопатра обращает мужчин не в камень, а в своих рабов. Цезарь говорил когда-то: «В один прекрасный день ты встретишься с ней, племянник. На каком бы языке она ни говорила, ее голос звучит музыкой в мужских ушах». И он, Октавиан, никогда не позволит себе услышать эту музыку. Эта женщина опасна, она одержима какой-то демонической богиней. Ее неслыханное богатство и положение ее страны — идеальных врат между востоком и западом — придают ей еще больше блеска. Сочетание богатства и женских качеств делает Клеопатру страшной и неотразимой. Хотя она уже немолода, она до последнего момента держала Антония своими чарами. И ее подданные все еще рабски преданы ей. В таких обстоятельствах Октавиан не мог рисковать собой.
Но что же делать с Клеопатрой? Теперь, когда он завладел всеми ее деньгами, у него нет больше необходимости сохранять ей жизнь. Однако какова будет реакция на казнь женщины? Подумать боязно. Ее золотая статуя все еще стоит в римском храме Венеры, там, где поставил ее Цезарь. И в Риме, и в Сенате все еще остаются люди, которые поют ей хвалы, которые рассуждают о ее уме и щедрости, о ее красоте и стойкости. А здесь, в Александрии, Октавиан непрестанно получает письма, свидетельствующие о великой любви народа к царице. В них говорится о божественном благословении ее царского титула, о ее безупречном происхождении. Даже царь Мидии шлет дары с просьбой проявить доброту к Клеопатре.
Эта женщина уже уничтожила двух великих римлян! Октавиан не будет третьим. Но если он казнит ее или каким-то другим образом обречет на смерть, то это станет для него фатальным. Может быть, низвержение его не будет немедленным, но в конечном итоге неизбежным.
И все-таки что же делать? Рискнуть и позволить ей править и дальше — нельзя ни в коем случае. Со временем она просто найдет еще одного мужчину, какого-нибудь жирного восточного царька с огромной армией и не менее огромной сокровищницей, и попытается отомстить Октавиану. Возможно, этим царьком станет Артавазд Мидийский. А есть и другие, которые предпочтут вступить в заговор с египетской царицей, только чтобы не дать Октавиану властвовать. Митридат, старый враг Рима, наплодил сотню сыновей-ублюдков, и теперь у каждого из них есть деньги и войска. Клеопатра может связаться с кем-нибудь из них или выдать за одного из этих мерзавцев свою дочь — в обмен на его армию.
Свернутое письмо Антония все еще лежало в складках плаща Октавиана. Победитель еще раз перечитал это послание, чувствуя, как в душе его нарастает презрение. Какова наглость! Для начала Антоний прислал ему писульку, в которой сравнивает себя с Гераклом, а затем он имел нахальство напомнить ему, Октавиану, о горестной судьбе, приписанной поэтом Еврипидом какому-то мифическому древнему царю, который якобы не предоставил убежище отпрыскам Геракла. Двойное нахальство! Как жалки дураки, которые любят бредни поэтов и писателей больше, нежели холодные, прочные, реальные факты! Как будто Октавиан настолько туп, чтобы посадить сына Антония на египетский трон, в то время как он не доверил бы богатства этой страны даже самому верному из своих людей! О нет, в таких обстоятельствах Октавиан не может верить даже Агриппе, хотя тот уже миллионы раз доказал свою преданность. Любой из детей Антония вскоре превратится в подобие своего отца и тем самым напомнит людям о честолюбивых устремлениях Антония.
Неужели Антоний ждал, что Октавиан окажется столь наивен? Или же сам Антоний проявил еще большую наивность и провозгласил царем мальчика, который якобы является единственным сыном Юлия Цезаря? Октавиан даже не верил тому, что это египетское отродье — сын Цезаря, и потому не намеревался обходиться с ним так, как обошелся бы с кровным родичем. Клеопатра вполне могла понести от кого-нибудь другого, а потом представить дитя Цезарю как его собственное. Цезарь был слишком обеспокоен отсутствием сына-наследника, а Клеопатра достаточно коварна, чтобы сыграть на этом. Но мальчишке с самого рождения твердили, что в его жилах течет кровь Цезаря, смешанная с кровью Александра и Птолемеев, а также богов и кого там еще могла приплести Клеопатра, чтобы придать своей выдумке еще большее величие. Может ли Октавиан оставаться регентом при ублюдке? Только до тех пор, пока мальчишке или кому-нибудь из его союзников не придет в голову, что с таким наследием вполне можно собрать армию…
Выполнить требования царицы попросту невозможно. Нельзя позволить ей удалиться в изгнание в чужую страну. Нельзя позволить ее детям — живым копиям ее и Антония — унаследовать царство. Но Клеопатра никогда не прекратит просить об этом. Ее мольбы уже становятся все более и более настойчивыми.
Быть может, ее можно убить тайно — так, чтобы это сделал какой-нибудь заранее приговоренный преступник? Октавиан поразмыслил над тем, как это устроить, однако понял, что никто, кроме него самого, не хочет смерти Клеопатры. Она проиграла войну, и все ее союзники перешли к нему. Она молила о мире. Она в плену и, хуже того, больна лихорадкой от ран, которые нанесла сама себе в припадке скорби по Антонию. Не найдется никого, на кого можно было бы переложить вину, если Клеопатра окажется убитой. Все ниточки сразу же приведут прямо к нему, Октавиану. Не было смысла рисковать и приводить в действие столь ненадежный план, последствия которого падут на его же голову. О, как же это утомительно — тратить столько сил на размышления об участи царицы и ее семьи! Но способа избавиться от нее и избежать кары не было.
Октавиан приучил себя быть терпеливым. Он подождет. Несомненно, вскоре ему придет в голову какое-нибудь решение — как обезвредить Клеопатру, живую или мертвую.
— Сколь горестно принимать сына старого друга, дорогой Корнелий, будучи в таком состоянии.
Клеопатра запахнула на груди ночное одеяние, пряча воспаленные отметины, покрывающие некогда безупречную кожу.
Она опасалась, что, несмотря на припарки, наложенные врачом Олимпом, зараженные раны оставят шрамы на ее груди. Эти уродливые рваные царапины выглядели так, словно Клеопатру когтил какой-нибудь хищник. Этим хищником была она сама — одинокая, запертая в клетке тварь, знающая, что самец ее убит, а детеныши унесены охотниками. Сама ли она ввергла себя в болезненное состояние, или же это сделали обстоятельства — Клеопатра не знала. Она попросту не привыкла болеть и теперь равно винила в случившемся и свое тело, предавшее ее, и то чудовище, которое захватило ее город, ее страну, ее собственный дом.
— Кто бы не захворал в подобных обстоятельствах? — снова и снова вопрошала Хармиона, пытаясь отвлечь Клеопатру от саморазрушительной ярости.
И у Клеопатры всегда находился один ответ на этот вопрос: «Юлий Цезарь». Почему она не может быть похожей на своего наставника? Она шептала, обращаясь к нему в ночи, когда рядом не было никого и она не могла уснуть, но голос божественного Юлия был почти не слышен. Быть может, он сердился или ревновал, потому что она говорила с ним об Антонии.
— Цезарь страдал от медвежьей болезни, — возражала Хармиона.
— Да, но она не мешала ему делать свое дело.
Царица находилась под домашним арестом, запертая в одном из дворцовых помещений, где некогда она принимала гостей невысокого ранга. Она послала Октавиану письмо, в котором потребовала прислать ей ее личные вещи, но доставили только одно — золотой трон с ножками в виде когтистых орлиных лап; ей казалось, что это было сделано, дабы посмеяться над ее положением. Ей словно бросали вызов — сможет ли она сидеть на этом троне в своем ужасном состоянии? Это чудовище Октавиан дрых в ее постели, жрал за ее столом, помыкал ее слугами, плескался в ее мраморной ванне.
