Валерий Язвицкий - Вольное царство. Государь всея Руси
– Поди-ка, Оленушка, распорядись подать нам холодной осетрины, груздей соленых да яблочков моченых.
Это предвещает, что Ивану Ивановичу пора уже уходить…
Собирая с келейницей стол, Елена обменивается с женихом понимающими улыбками. Перехватывая случайно их улыбки, улыбается весело и бабка:
– А ты, Иване, блюди обычай-то жениховский. Меньше гляди на невесту…
– Все сие темное суеверие, бабунька… – пробует возразить Иван Иванович.
– Суеверие ли сие али нет, а токмо народ-то осуждает за такие вольности.
– А яз мыслю, бабунька, тяжко ей все в келье сидеть без вольного воздуха.
– Пошто без воздуха? – перебила внука старая государыня. – Чай, у нас и кони есть, и возок есть, и свой кологрив. Оленушка после раннего завтрака всегда к Воробьевым горам погулять ездит.
– Яз вот и утре поеду, – вспыхнув, добавила Елена Стефановна и жалобно взглянула на Марью Ярославну, а та, будто ничего не понимая, сказала с простодушной улыбкой:
– Поезжай к бору близ моего Воробьева, токмо к обеду не запаздывай.
В старом бору, среди сугробов, по лесным просекам и тропкам, у подножий могучих сосен и елей, накрытых тяжелыми снеговыми шапками, слышен то резкий сорочий крик, то звонкое карканье ворона, пролетающего иногда где-то высоко над снежными вершинами. Оленушка после завтрака должна приехать сюда в монастырской тапкане Марьи Ярославны. Иван Иванович нетерпеливо ждет ее, спешившись у опушки и отдав коня стремянному Никите Растопчину.
Прикрывая глаза от солнца, молодой государь жадно глядит на снежную дорогу. Время, как нарочно, тянется нестерпимо долго. Но вот показались лошади. Справа, на передней из них, сидит сухонький маленький старичок, монастырский кологрив Потапыч. Вот тапкана старой княгини. Ивану Ивановичу хочется бежать им навстречу, как мальчику, но он стоит неподвижно и важно, только лицо его все сияет и расплывается в счастливой улыбке.
Тапкана останавливается. Молодой государь поспешно подходит к отворившейся дверке и видит такое же сияющее лицо своей Оленушки. Подав ей руку, он помогает выйти из тапканы.
– Здравствуй, солнышко мое ясное, – говорит он вполголоса.
– Здравствуй, мой Иван-царевич, – отвечает она нежно и ласково, и они, взявшись за руки и слегка пожимая друг другу пальцы, нарочито спокойно и неторопливо идут по первой лесной тропке в бор.
Неведомо кем проложенная, тропка эта змейкой вьется вокруг снежных сугробов между лесными великанами. Жених и невеста молчат и переглядываются, как счастливые заговорщики. Сделав два-три поворота, они оглядываются назад, на лесную опушку, но ее уже не видно. Не видно и возка и никого из людей. Почти бегом проходят они еще крутой поворот.
– Лебедь моя чистая, – шепчет Иван Иванович, и, прижавшись плечом к плечу, они тихо бредут по скрипучей снежной тропинке.
Весь мир, кажется им, существует только для них, и только они двое во всем мире.
– Крунк, крунк! – звонко кричит ворон, пролетая где-то в высоте, там, где сквозь вершины сияют голубые окна в небе.
– Мы в сказке, Иван-царевич, – шепчет Елена.
– Истинно в сказке, – отвечает Иван Иванович, – в нашей сказке, моя Василиса прекрасная…
И вдруг лицо его темнеет.
– Что с тобой, Иванушка? – слабо вскрикивает Елена.
– Есть в сказках, – тихо отвечает юный государь, – Иван-царевичи, Василисы прекрасные, но есть и злые мачехи и ведьмы…
Дрогнули губы Елены, заволновалась она, но потом взглянула жениху прямо в глаза и твердо промолвила:
– Твоя Василиса будет всегда с тобой, беречь и спасать будет своего Ивана-царевича…
Голос ее оборвался, и, теснее прижавшись друг к другу, они некоторое время шли молча.
– У тобя ведь тоже мачеха, – тихо сказал Иван Иванович, – и ты добре разумеешь меня.
Елена тяжело вздохнула.
– Горько мне, Иванушка, – шепнула она, – не можно мне забыть покойную мамуню мою.
Они долго гуляли по тропинкам бора, и поведал Иван Иванович Елене Стефановне обо всех коварных и злобных замыслах мачехи, о разговорах со старым государем, о греках и итальянцах, которые на услугах у Софьи Фоминичны, и о многом другом…
Выходя к опушке из бора, они были немного грустны, но оба чувствовали, что стали ближе друг другу, родней и дороже.
Приближались уж рождественские праздники, а вместе с тем увеличивалась и суматоха приготовлений к свадьбе наследника и соправителя государева, великого князя Ивана Ивановича.
– Свадьбу играть наметили, Оленушка, вборзе после Рождества, – говорил молодой государь своей невесте, снова повстречавшись с ней у Воробьевых гор. – Токмо сие, наверно, замедлят, ибо сборы у нас всегда долги и мешкотны бывают.
– Хочу, Иванушка, скорей с тобой вместе быть среди верных слуг наших, подальше от всякого зла.
– Главное же зло нам, Оленушка, – подхватил Иван Иванович, – рымское гнездо в Москве и другое – малое – гнездо в верейском княжестве. В главном-то мачеха сети плетет: через греков своих и фрязинов с папским двором ссылается, а через князя Василь Михайлыча верейского, за которого она родную племянницу свою, Марью Андреевну, замуж выдала, с Польшей и Литвой связь держит. Братья государевы, дяди мои родные, туда же глаза косят, да и великий князь Михайла тверской – тоже. Все они, а с ними многие другие вотчинники: князья, бояре и даже «князи церкви» – на сие же московское гнездо уповают. В Новомгороде же не все еще корни врагов наших вырваны. Есть там из прежних златопоясников, которые с Тверью, Литвой и немцами путаются…
Пока говорил все это молодой государь гневно и взволнованно, Елена Стефановна широко раскрытыми глазами смотрела на жениха и, как только он смолк, нетерпеливо воскликнула:
– Что ж вы с отцом медлите? Почему щадите врагов своих?
Иван Иванович усмехнулся и ответил спокойно:
– Батюшка ведает обо всем. Покарает ворогов, как всегда, беспощадно и вовремя.
– А мачеха? – тихо спросила Елена, останавливаясь посередине лесной тропинки за высоким сугробом.
Иван Иванович вздохнул, пожав плечами, и тихо проговорил:
– Мыслю, пока мачеха близ отца, ему самому зло непрестанно грозит. Токмо он будто ведать сего не хочет, хотя, вижу, в некоем бережении с ней живет…
Елена Стефановна крепко сжала его руки и горячо заговорила:
– Смелей, мой Иван-царевич! Найдем и мы себе слуг верных и преданных. Буду яз тобе ангелом-хранителем!
Иван Иванович порывистым движением привлек ее к себе и впервые поцеловал смелым, горячим поцелуем, и она вся затрепетала в его объятиях, но, овладев собой, отстранилась и пошла рядом.
– Что ты наделал своим поцелуем! – смеясь, воскликнула она. – Теперь надо охладить щеки. Я чувствую, как они пылают огнем, и все поймут, что мы целовались.
– Нет, – сказал с улыбкой Иван Иванович, – подумают, что от мороза твои щеки пылают алой зорькой. Но все же пора тобе в монастырь – бабка, наверное, заждалась… Знаешь, батюшка сказал, что на первый день Рождества у него будет праздничная трапеза в передней. Будет вся семья и все родичи наши, князи, бояре и все чтимые иноземцы из двора отца и из двора мачехи. – Иван Иванович прижался плечом к невесте и прошептал ей на ухо: – Будет и бабка наша, и ты, моя Оленушка, лебедь моя белая.
Он снова жадно приник устами к ее устам.
Когда они торопливо подходили к лесной опушке, где ждал их монастырский возок, Иван Иванович заговорил с невестой по-итальянски:
– На обеде, пока мы еще жених и невеста, по обычаю мы не будем сидеть рядом и разговаривать меж собой, но это нам на пользу. Ты прекрасно понимаешь по-русски, и по-итальянски, и по-латыни. А я разумею добре и по-гречески. Слушай внимательно и примечай все в стане ворогов наших. Это нам пригодится, когда возвратится из Венгрии Курицын…
– Кто он? – спросила по-русски Елена Стефановна.
– Дьяк посольский и первый советник моего батюшки, а мне он друг и так же предан, как и отцу. После яз о нем поведаю тобе подробней, а потом и мы с тобой вместе с ним будем о многом думу думать.
На Рождество столы были накрыты для праздничной трапезы в передней государя Ивана Васильевича так же, как и при встрече Елены Стефановны, только вместо постных кушаний подавались скоромные. Были на блюдах и торелях, наряду с икрой, семгой свежей и соленой, с паровыми стерлядями и осетриной, зайцы, жаренные на сковородах, баранина печеная, буженина, полотки гусиные, языки копченые, студень, а из горячего подавали уху курячью из потрохов да шти со свининой, пироги с рыбой, пироги подовые с бараниной. Лебедей и гусей жареных подавали горячими, уток и кур – на вертелах, над углями верченных; зайцев, тушенных в репе и в лапше, курники, оладьи, кисели, каши разные, сливки сырые битые, караваи ставленные и караваи блинчатые, всякие сласти из сухого варенья, винных ягод, рожков и прочего.
