Полина Москвитина - Черный тополь
Степан оглянулся. Из проулка шел Ляхов, директор МТС. В новеньком кителе, сшитом на заказ, в„синих бриджах и в хромовых сапогах.
– На минутку! – позвал Ляхов.
Степан побрел к Ляхову прямо по луже.
– На бюро?
– На бюро.
– Там еще, наверное, не съехались. – И, как бы стараясь ошарашить Степана, бухнул: – Так что же, поздравить тебя, что ли?
Степан насупился.
– С чем?
– Еще бы! Райком рекомендует тебя в директора племсовхоза. Первого в нашем районе. Высота! Ну как? Потянешь? А? Дело новое.
Степан покривил поветренные губы.
– Но учти! – Ляхов погрозил пальцем. – За нарушение Устава сельхозартели выговор тебе влепят! Как пить дать. Этот номер тебе не пройдет. Зачем ты разрешил леспромхозу скосить сено на паях для колхоза? А? Я ведь все знаю. Половину колхозу, половину забрали в леспромхоз. А так по Уставу не полагается. Хитер, брат!..
– Зато теперь кормов хватит.
– Не имеет значения. Устав сельхозартели – святыня для колхозника!
– Не всегда по Уставу полагается… Где бы я людей взял?
– А как другие работают? И не хуже тебя. Так что разговор будет еще. Стружку сымут. М-да-а!.. Директор племсовхоза – это же, братец мой, величина!.. Ты уедешь – Мамонт будет колхоз вытягивать.
Степан еще не верил Ляхову. Мало ли чего не наговорят!
– Что молчишь? Думаешь, Мамонт не потянет? И я тоже так думаю, брат. Ну, старейший коммунист, партизан и все такое протчее, а все-таки обстановочка сейчас не та! Не та! Грамотенки у него, пожалуй, не хватит. Да и годы. Ему за шестьдесят?
– Гм!..
– Что?
– Мамонт, если потребуется, еще и за тебя, и за меня потянет. Закваска у него крепкая. Диплома у него нет, а голова варит не хуже, чем у нас с тобой.
– Там посмотрим! – отмахнулся Ляхов и, что-то вспомнив, ухватился за отворот дождевика Вавилова. – А ты, оказывается, гусь лапчатый! – И захохотал. – Ну, ну! Не двигай бровями. Стороной до меня дошЛо, приехала какая-то твоя жена. Я ее лично не видел. Все это держится в большом секрете. Титов мне обмолвился. И сын с нею. Будто бы твой. А? Как?
Степан уставился на Ляхова:
– Ты что, с похмелья?
– Я? Нет, брат, это ты с похмелья, если жен своих не помнишь. Погоди, на бюро тебя протрезвят. И за Устав, и за двоеженство. Определенно. Скажи спасибо, что я тебя предупредил. Влип бы, как кур во щи. Где ты ее бросил, ту жену?
– Какую жену?!
– Не притворяйся! Титов называл ее фамилию. А, черт! Вылетело из головы. В общем, с Украины. Будто бы твоя фронтовая подруга.
– Фронтовая?!
– Да, брат. Мало ли у кого не было фронтовых подруг, но не все же такие путешественники, как эта твоя Шумейка. Ба! Шумейка, в точности. Шумейка! Сразу вывернулось.
– Шумейка?!
Степана будто кто хватил обухом по лбу. Он чуть пошатнулся, пробормотал нечто невнятное и, не попрощавшись с Ляховым, быстро пошел к тарантасу, бухая сапожищами по грязи. Забыл и про Вихрова-Сухорукого. Шумейка! В Каратузе Шумейка! Быть того не может! Неужели?
– Кто-то кричал Степану, чтобы он остановился, – Вихров-Сухорукий, что ли, – он ничего не слышал. За какие-то три минуты промчался большаком Каратуза, удивляя встречных отчаянной лихостью.
Неужели здесь Шумейка? Откуда?
Да, Степан, Шумейка в Каратузе. Она приехала еще на той неделе в пятницу, и вместе с нею – твой сын, Леня, Леонид.
Из Полтавы до Красноярска на поезде; от Красноярска до Минусинска на пароходе.
Не близкий свет, а приехала! Нашла тебя, Степан!..
А ты не знал, что Шумейка вот уже два года, как ищет тебя? «Она трижды писала в райком и не получала ответа. Бывший секретарь райкома, не без сговора с Агнией Аркадьевной, «замял это дело с Шумейкой», и все письма Шумейки неизменно попадали в руки Агнии. И те, что Шумейка посылала в райком, и те, что шли на твое имя в Белую Елань.
Думала ли Агния Аркадьевна, что ее хитрость когда-нибудь откроется и Степан все узнает?
Не думала и не гадала. До Полтавы – не рукой подать! Она сговорилась с заведующей почтой в Белой Елани, Нюрой Шаровой, своей давнишней подружкой еще по леспромхозу, и та добросовестно передавала ей письма Шумейки из Полтавы. Ни слезы Шумейки, ни стенания – ничто не тронуло сердце Агнии. А ведь она перечитала все письма! И то, в котором Шумейка прислала Степану Егоровичу фотографию сына Леонида и свою собственную, слезно умоляя Степана написать «хоть едное слово до сына Леши»! Разве можно было читать без щемящей боли письмо Шумейки:
«Степан Егорович, пишу тоби и горькими слезами моюсь, як проклятая. Напиши хоть едное слово своему сыну Леше, бо тут в Полтави скаженные люди прозвали його фрицем. Кажуть, шо вин родився вид якого-то фрица, а не от русского офицера. Говорять, шо я нагуляла його с яким-то эсэсовцем и бежала с тим фашистом у Польшу. Ты едный человек, шо знаеть, де я була в зиму сорок третьего роки! Отзовись, Степан Егорович. От того дида Грыцька, де ты мене оставил беременную и больную, на другой день забрали меня полицаи в управу и били мене, пытали, шоб я сказала, де сховались партизаны. А я ничего не знала! Три дни держали мене в той управи, як у черта в пекли. О, боже! Шо тико не пережила в те дурные годины!.. Потом мене погрузили в товарный вагон, як ту скотину, и повезли до Германии. В Польше, когда у мене начались роды в вагоне, мене выкинули фрицы на яком-то разъезде. Добрые люди помогли мене, и я не сгила, як та былинка у поли. С дитиной на руках я сковалась у городи Лодзи. Добрый чиловик, доктор, принял мене в больницу, и я стала роблить дежурной сестрою. И все ждала, ждала конца хмары! И вот – побили ворогов, и я стала шукать тоби; И в Москву писала, и до Каратузского райкому, и не было мене ответа. Потом ще раз написала в управу колхозов, и мене пришла цидулька, шо ты проживаешь у Белой Елани и робишь председателем колхоза.
Спомни, Степан Егорыч, чи не говорил ты мене, шо николы не забудешь своей Шумейки! А боишься послать хоть едное слово! Нима у моего сына ни фамилии, ни отчества батьки. Як той приблудный котенок. А скико я пролила слез та стинаний, одно небо знает!
Слухай, Степан Егорыч! Один лютый чиловик, здесь в Полтаве, написал на мене клевету, и я вже три месяца не знаю, куда притулить голову. Тот чиловик – Хома Тарасюк, сам служил у полицаев, и когда стал приставать к мене, шоб я выйшла за него замуж, я сказала поганцу: для мене краше от зелья смерть, чем выйти за тебя, полицай! И вин тогда написал до газеты, до горсовету, до горздраву, и везде кидал на мене грязью. И шо сын у мене от фрица, и сама я бежала до Польши с фрицами-фашистами! О, лихочко! Як жить мене, скажи?..»
И ты, Степан, ничего не ответил, потому что и не подозревал о существовании такого письма Шумейки! Если бы ты взял в руки такое письмо, у тебя бы вспыхнули ладони.
Обо всех своих долгих мытарствах Шумейка поведала первому секретарю райкома.
Два часа Шумейка разговаривала с секретарем при закрытых дверях.
– Поганый он чиловик, Степан Вавилов, коли не признает своего сына. – Так заявила Шумейка секретарю райкома.
Потом Шумейка попросила, чтобы секретарь взглянул на ее сына, и сама привела мальчика из приемной. Рослый, лобастый паренек, черноглазый, смуглый, стоял перед секретарем райкома, потупя голову. За малые годы он много кое-чего пережил! И фрицем звали Лешу, и приблудным, и, случалось, поколачивали сверстники. На все оскорбления взрослых и детей он отвечал настороженным, тяжелым взглядом, точь-в-точь сам Степан Вавилов. Потом Леша усомнился: правда ли, что у него отец русский офицер, сибиряк?
– Чи не похож? – И Шумейка умоляюще взглянула на секретаря. По ее щекам скатились две слезинки.
Секретарь ответил:
– Очень похож. Вот подрастет, отпустит черные усы, и тогда их не отличишь – отца от сына.
– Усы? – удивилась Шумейка, смахнув слезы с лица. – У Степана Егорыча усы?
– Усы, усы! Вот такие! Как у запорожца.
– Боже ж мий! Я б его не признала. Тогда вин був без усов.
– О! – секретарь покачал головою.
– Чи пиихать мене до Билой Илани? – спросила Шумейка.
– Нет, подождите здесь. Во вторник у нас бюро, и Вавилов обязательно здесь будет. А пока – держите в тайне свой приезд. Пусть ой встретится с вами внезапно. Так будет, пожалуй, лучше. В Белой Елани у него жена и сын.
– Вин мне ще тогда балакал, шо у него е сын. Он вже взрослый, его сын?
– Второй год работает трактористом, – ответил секретарь. – А вы надолго приехали в Сибирь? Может, останетесь у нас здесь, в Каратузе? Я могу позвонить в райздрав.
– Я ще сама не ведаю, як мне быти. В Полтаву я не вернусь.
– Тогда продолжим наш разговор в среду. Я вас буду ждать.
После Шумейки секретарь долго говорил со своим помощником. Тот подтвердил, что действительно в райком приходили письма от Шумейки, и прежний секретарь получал их лично и наказал «не разглашать тайну писем Шумейки». И если бы Степан Вавилов узнал про Шумейку, то он, конечно, немедленно бы уехал на Украину, либо вызвал бы Шумейку в Сибирь, и тогда бы все полетело кувырком.
