Страна Печалия - Вячеслав Юрьевич Софронов
Меж тем протопоп Аввакум, словно угадал настроение князя, собрался уходить и встал, перекрестился на образа.
— Спасибо тебе, князь-батюшка, что принял и выслушал. Не буду больше от дел государственных отрывать, у тебя и без меня забот хватает. Если понадоблюсь зачем, то рад буду.
— Не спросил я только, куда тебя владыка наш на службу определил, — поинтересовался воевода, также поднимаясь со своего места.
— Недалече от тебя, в Вознесенский собор направили.
— А с батюшкой Аверкием как? — не скрыл своего удивления князь Василий.
— Его, насколько знаю, архиепископ в город Березов направить решил, там как раз не так давно батюшка местный преставился, и место освободилось.
«Почему же не тебя архиепископ направил на то место? — мысленно усмехнулся воевода, хорошо понимая, что архиепископ Симеон никогда так не поступит, а оставит Аввакума, не утратившего пока московские связи, подле себя. — Вот тебе справедливость людская».
— Ну, то ваши дела церковные. Как владыка решил, так тому и быть, желаю здравствовать. — И воевода, пересилив себя, подошел под благословение к Аввакуму, от которого неудержимо несло чесночным духом, прелой овчиной, столь знакомыми для князя запахами во время его посещений своих подмосковных вотчин.
В этот момент приоткрылась дверь, которая вела во внутренние покои, и вошла княгиня Ирина, жена воеводы, знавшая с его слов о посещении протопопа Аввакума. Она быстрыми шашками подошла к ним, низко поклонилась и смиренно замерла, не произнося ни слова. При ее появлении Аввакум будто преобразился, стрельнул глазами на княгиню и спросил:
— Кто будешь, раба Божья?
— Ирина, — негромко ответила княгиня.
— Супруга моя, — пояснил воевода.
Аввакум благословил и ее, подал руку для поцелуя, после чего сделал несколько шагов к двери, но чуть задержался.
— Помолитесь и за меня, грешного, не забывайте раба Божьего Аввакума в скорбях его, а я уж как есть молебен отслужу за ваше здравие.
— Благодарствуем, — ответил воевода и с облегчением вздохнул, когда вслед за протопопом закрылась входная дверь. Он так и не решил, имел ли Аввакум хоть какое-то отношение к убийству патриарших переписчиков. Знал ли он тех людей, решившихся на это?
И оттого на душе у князя сделалось вдруг неспокойно. Не за себя или собственную семью. Он вдруг понял, с появлением этого непримиримого попика с горящими, словно факелы в ночи, глазами, грядут новые времена. А вслед за ними случатся события, после которых многое изменится в Российском государстве, не успевшем еще окрепнуть после последней смуты, а уже, судя по всему, вызревали, копились там и сям сокрытые пока силы для новой сумятицы, что в очередной раз встряхнут основы государственные, проверяя его на прочность…
* * *
Господь сказал: кто дал уста человеку?
Кто делает немым или глухим, или зрячим,
или слепым? Не Я ли Господь? Итак пойди;
и Я буду при устах твоих, и научу тебя,
что тебе говорить.
Исх. 4:11, 12
За короткий срок пребывания в Тобольске Аввакум успел перезнакомиться почти со всеми настоятелями местных храмов. Но дружбу ни с кем из них не завел, поскольку все они встречали его с явным предубеждением, видя в нем если не богохульника, то человека, который воспротивился воле патриарха, что, по их глубокому убеждению, уже само по себе было преступлением. Местное духовенство, не имевшее постоянной связи с Москвой или иными центральными городами, плохо себе представляло суть задуманных и проводимых Никоном нововведений в церковной службе, да и, судя по всему, не очень тем тяготилось, не желая знать о тех спорах и усобицах, что велись по этому поводу в столичных приходах.
Немногочисленные тобольские церковнослужители были далеки от всего того, что делалось и происходило вне приделов их приходов. Многие из них оставили свои семьи на родине, опасаясь вести их в необжитой и суровый край. В свободное время от службы, которого у них было вполне предостаточно, они втайне от владыки занимались торговлей, скупая по дешевке у приезжающих на ярмарки остяков добрые меха, чтоб потом выгодно продать их по возвращении из Сибири. Но владыка, окруженный многочисленными наушниками, хорошо знал, кто чем из вверенного ему духовенства занят, но смотрел на это сквозь пальцы, понимая, одному ему это зло не изжить, а потому пусть все идет как идет. Более беспокоило его почти повсеместное пристрастие городских и в особенности сельских батюшек к вину, но далее устных выговоров и нареканий дело не шло, и жизнь текла, как и раньше: день прожит, и ладно.
Городским благочинным архиепископ Симеон, непонятно чем руководствуясь, как считали многие, поставил протопопа Андроника, настоятеля нагорного Никольского храма. Он должен был вести всю отчетность по церковным сборам и проводить с батюшками других приходов духовно-нравственные беседы, читать Святое Писание, растолковывать им малопонятные места, проверять проповеди, приготовленные ими на те или иные праздники. Волей-неволей, но Аввакум должен был, как и все, нести заранее написанную проповедь к отцу Андронику, что было ему совсем не по душе. И все же, пересилив себя, он решил для начала переговорить с местным благочинным, а уж потом посмотреть, как сложатся обстоятельства, и стоит ли вообще с ним советоваться.
Выбрав удобное время, когда в Никольском храме не было никого из прихожан, он наведался туда и застал отца Андроника за работой. Тот сидел с непокрытой головой за небольшим столом в подсобном помещении и, скрипя пером, что-то записывал в раскрытой толстенной книге. Был он слегка лысоват, а большая курчавая борода, судя по всему, давно поседела и со временем приобрела чуть желтоватый оттенок. О преклонном возрасте батюшки говорили и многочисленные коричневые пятна, рассыпанные по лицу. Особо в глаза каждому бросался его большой багровый нос, словно налитый свекольным соком, что знающему человеку без обиняков говорило о явном пристрастии батюшки к горячительным напиткам. Увидев вошедшего Аввакума, он отложил перо, степенно огладил бороду, чуть кашлянул и, слегка прищурившись, негромко поинтересовался:
— По делу ко мне или из любопытства?
Аввакум назвал себя и коротко сообщил, что по указанию архиепископа отныне он будет служить в Вознесенском храме вместо отца Аверкия.
— Неужто из самой Москвы пожаловали? Надолго ли к нам? — хитро прищурившись, спросил тот, и в его некогда голубых глазах
