Роберт Грейвз - Божественный Клавдий и его жена Мессалина
- Разреши напомнить тебе, цезарь, поговорку, которая так часто бывает у тебя на устах: "Своя рубашка ближе к телу". Чем кончилась попытка моего предшественника Юста довести до твоего сведения, что делается в том крыле дворца, где живет твоя жена?
Турраний на тот же вопрос ответил, напомнив мне, что, когда не так давно он набрался храбрости прийти ко мне с жалобой на Мессалину, отдавшую приказание незаконно конфисковать общественное имущество - базальтовые глыбы, предназначенные для ремонта Бычьего рынка, - чтобы использовать их, как оказалось, для постройки новой колоннады в Лукулловых садах, я очень рассердился и велел никогда впредь не ставить под сомнение ни один ее приказ и поступок - все, что она делает, делается по моей просьбе и настоянию или по крайней мере с моего полного согласия. Я сказал ему тогда, что, если в будущем у него будут претензии к госпоже Мессалине, пусть он обращается с ними к ней самой. Турраний был прав. Именно это я и сказал ему.
Все время, пока я расспрашивал Гету и Туррания, Кальпурния, стоявшая в глубине комнаты, нетерпеливо переминалась с ноги на ногу и, наконец поймав мой взгляд, умоляюще посмотрела на меня. Я понял, что ей нужно сказать что-то наедине. Я тут же всех удалил, и она проговорила мягко, но очень серьезно:
- Милый, ты ничего не добьешься, вновь и вновь задавая один и тот же вопрос разным людям. Это никуда тебя не приведет. Неужели не ясно: все они боялись тебе о ней сказать, с одной стороны, потому что знали, как ты любишь Мессалину и как доверяешь ей, с другой, и это главное, потому что ты - император. Тебе не повезло, но и сам ты вел себя очень глупо, и сейчас нужно сделать все, чтобы исправить положение. Если ты не начнешь немедленно действовать, ты всем нам подпишешь смертный приговор. Дорога каждая минута. Тебе надо не мешкая отправиться в лагерь гвардейцев и отдаться под защиту всех верных полков, которые там есть; не думаю, что они покинут тебя ради Мессалины и Силия. Может быть, найдется один-два полковника или капитана, которых они подкупили, но рядовые преданы тебе. Сразу же пошли в Рим верховых гонцов, пусть объявят повсюду, что ты возвращаешься в город, чтобы отомстить Силию и своей жене. Отправь ордера на арест всех, кто был на свадьбе. Возможно, этого хватит, чтобы подавить бунт в зародыше. Все они будут слишком пьяны, чтобы сделать что-нибудь опасное. Но не теряй времени.
- Да, - сказал я, - не буду.
Я снова позвал Нарцисса.
- Ты доверяешь Гете?
- Честно говоря, цезарь, не очень.
- А тем двум ротным, что пришли с ним?
- Им - да, но они глупы.
- Криспин отдыхает в Байях, кого же поставить командующим гвардией, если Гете нельзя доверять?
- Если бы Кальпурния была мужчиной, я бы сказал: Кальпурнию. Но, поскольку она женщина, что ж, на безрыбье и рак рыба: придется поставить меня. Спору нет, я всего лишь вольноотпущенник, но гвардейские офицеры знают и любят меня, и командовать я буду только один-единственный день.
- Прекрасно, Нарцисс, мой однодневный генерал. Скажи Гете, что доктора велели ему лежать в постели до завтрашнего дня. Дай мне перо и пергамент. Подожди. Какое сегодня число? Пятое сентября? Вот твои полномочия. Покажи их ротным и отправь их с солдатами в Рим арестовать всех, кто был на свадьбе. Но предупреди: никакого физического насилия, разве что при самозащите. Сообщи гвардейцам, что я уже в пути и что их верность, в которой я не сомневаюсь, не останется без награды.
От Остии до Рима восемнадцать миль, но гвардейцы преодолели это расстояние за полтора часа, воспользовавшись быстроходными двуколками. Оказалось, что, когда они прибыли, гости уже стали расходиться. Причиной тому был всадник по имени Веттий Валент, бывший любовник Мессалины (пока не появился на сцене Силий), до сих пор пользующийся ее благосклонностью. Пирушка достигла той стадии, когда винные пары начинают постепенно рассеиваться и, как это обычно бывает, хмельное веселье понемногу уступает место усталости и смущению. Сейчас все глаза были устремлены на Веттия Валента: он обнимал ствол огромного вечнозеленого дуба, растущего возле дома, и разговаривал с воображаемой дриадой внутри. Дриада, по-видимому, влюбилась в него и шепотом, не слышным никому, кроме Веттия, приглашала его на свидание на верхушке дуба. Хоть и не сразу, он согласился присоединиться к ней и заставил приятелей построить живую пирамиду, чтобы он смог добраться до первой большой ветви. Два раза пирамида разваливалась под аккомпанемент визга и хохота, но Веттий не отступал и при третьей попытке сел на ветку верхом. Отсюда он принялся невзирая на опасность медленно подниматься к верхушке, пока, достигнув ее, не скрылся в густой листве. Все стояли, задрав головы, гадая, что теперь произойдет. Любопытство разгоралось все сильней, так как Веттий был известный шутник. Скоро сверху послышались страстные вздохи и стоны дриады и собственные его смачные поцелуи. Затем наступила тишина; зрители принялись взывать;
- Веттий, Веттий, что ты там делаешь?
- Рассматриваю наш мир. Отсюда так хорошо все видно. Дриада сидит у меня на коленях и показывает мне интересные места, поэтому не мешайте нам. Да, конечно, это здание сената, я и сам это знаю, глупышка! А это Колчестер! Быть не может, ты ошибаешься. Разве с этого дерева виден Колчестер? Ты хочешь сказать: лагерь гвардейцев. Да нет, клянусь небом, это действительно Колчестер. Вот название, написанное на доске для объявлений, а вот синелицые британцы, бродящие вокруг. Но что это? Что они делают? Нет, я не верю своим глазам. Что?! Поклоняются Богу Клавдию?
А затем, имитируя мой голос:
- "Почему, однако, я хочу знать почему? Больше некому поклоняться? Может быть, другие боги отказались пересечь пролив? Я их не виню. Меня самого чуть не вывернуло наизнанку, когда я его пересекал".
Все слушали, как завороженные. Когда он опять замолк, все закричали:
- Веттий, Веттий, а сейчас ты что делаешь?
Он ответил снова моим голосом:
- "Прежде всего, если я не захочу отвечать, то и не буду. Кто может меня заставить? Я в своих поступках волен, не так ли? Сказать по правде, я самый вольный человек в Риме".
- О, скажи нам, Веттий.
- Взгляните! Взгляните! Тысяча змей и фурий! Пусти меня, дриада, сейчас же отпусти. Нет, нет, в другой раз. Не могу сейчас задерживаться из-за этого. Мне надо вниз. Руки прочь, дриада!
- Что случилось, Веттий?
- Спасайтесь, кто может. Я увидел ужасное зрелище. Нет, погодите. Трог, Прокул, сперва помогите мне слезть! Остальные бегите!
- Что? Что?!
- К нам сюда несется от Остии страшный ураган! Спасайся, кто может!
И толпа бросилась врассыпную. Со смехом и визгом - жених и невеста впереди - они выбежали из сада на улицу за несколько секунд до того, как мои солдаты подскакали к воротам. Мессалина благополучно скрылась, так же как Силий, но солдаты без труда арестовали около двухсот гостей разом, а затем подобрали поодиночке еще человек пятьдесят, которые брели, спотыкаясь, домой. С Мессалиной осталось всего три провожатых. Сперва их было больше двадцати, но, как только раздался крик, что идут гвардейцы, почти все покинули ее. Пробравшись пешком по улицам города, Мессалина достигла наконец садов Лукулла. К этому времени она уже немного протрезвела и решила, что ей нужно немедленно отправиться в Остию и вновь испробовать на мне свои чары - до сих пор ей всегда удавалось меня провести, - а также взять с собой детей для подкрепления. Она все еще была босиком, в запятнанной вином тунике и, когда она бежала по улицам города, вслед ей неслись улюлюкание и свист. Она послала во дворец служанку за детьми, сандалиями, драгоценностями и чистым платьем. Силия Мессалина бросила при первом признаке опасности, что яснее ясного свидетельствует о том, чего стоила их любовь. Мессалина была готова пожертвовать им, чтобы отвратить мой гнев от себя, а Силий отправился на рыночную площадь и занял свое место судьи, словно ничего не произошло. Он был все еще очень пьян и воображал, будто сможет доказать свою непричастность ко всему этому делу; когда ротный подошел, чтобы его арестовать, Силий заявил, что он занят, и вообще, чего им надо? В ответ на него надели наручники и отвели в лагерь гвардейцев.
Тем временем ко мне присоединился Вителлий и Кецина (мой коллега во время второго консульства), которые сопровождали меня в Остию и после жертвоприношения отправились навестить друзей в другой части городка. Я коротко сообщил им о случившемся и сказал, что немедленно возвращаюсь в Рим; я надеюсь, что они поддержат меня и засвидетельствуют то, с каким беспристрастием я буду карать виновных, независимо от их ранга и общественного положения. Олимпийское спокойствие, вызванное снадобьем Ксенофонта, по-прежнему не покидало меня. Я говорил хладнокровно, свободно и, думаю, разумно. Сперва Вителлий и Кецина ничего мне не ответили, лишь одним своим видом высказывая удивление и тревогу. Когда я спросил их, что они думают об этом, Вителлий по-прежнему ограничивался восклицаниями, выражающими ужас и изумление, вроде: "Они действительно так тебе сказали? О, не ужасно ли это?! Какое низкое предательство!" Кецина следовал его примеру. Подали парадную карету, и тут Нарцисс, которому я поручил написать обвинительное заключение против Мессалины и который был занят тем, что опрашивал наш персонал, чтобы пополнить список ее любовников, показал себя храбрым человеком и верным слугой.
