Наташа Боровская - Дворянская дочь
«12 января 1919 года наши разведчики сообщили об обозе с фуражом и провиантом в сопровождении белых, направляющемся на север из Одессы между Днестром и Бугом. Две наших сотни были посланы, чтобы захватить его. Мы зашли с тыла, чтобы отрезать обозу путь на восток и устроили засаду на переправе через Буг. Мы смотрели, как белые приближаются, не подозревая об опасности. Там был рослый молодой человек, который сидел рядом с возницей, правившим первым фургоном, и пел песню. Голос у него был, как у дьякона, богатый, глубокий, с мягкими тонами. Он заставил меня затосковать по моей деревне, по другой, не бандитской жизни. Я бы дал обозу пройти, если б я был командиром. Но наш атаман — он у нас один из самых жестоких — отдал приказ атаковать, как только они перейдут через мост.
У них было 50 вооруженных людей против наших двух сотен. Их пулемет заклинило, и мы первым делом захватили его. Мы понесли некоторые потери, но у нас были автоматические винтовки, отбитые у французов. Мы разоружили пленных и связали им руки за спиной, затем нагрузили их и наших лошадей мешками с зерном и картошкой и отправились обратно в лагерь за Днестром, посадив пленных на их лошадей. Пана с красивым голосом мы посадили на подводу. Мы не церемонились с возницами — они получили пулю между глаз.
Когда мы стали взбираться на холмы, скользкие после дождя, тяжело нагруженным лошадям стало трудно. Наш атаман объявил привал прямо за рекой на маленькой поляне, окруженной лесом и незаметной со стороны моста. Он отрядил двадцать человек помочь спешиться пленным и нагрузить их лошадей добычей. Основной массе наших людей атаман приказал продолжать движение.
Наш атаман установил пулемет. Мне не по нутру хладнокровное убийство. В бою — другое дело, там про все забываешь, и я сказал: „Давайте дадим им возможность присоединиться к нам, пан атаман, по крайней мере, украинским хлопцам“. И я молился, чтобы этот певец мог говорить по-нашему.
„Ладно, пусть, сбережем патроны, — сказал атаман. — Проверь их. А если сбегут — головой ответишь“.
Я обошел их и поговорил, как я и думал, пятнадцать человек были из наших мест, и мы их приняли. „Возьмите меня, я в долгу не останусь“, — прошептал мой певец, но у атамана на счет его и двух других офицеров были другие планы.
Он приказал отвести их в сторону и скосил из пулемета десятка два оставшихся пленных. Они полегли друг на друга без единого звука, как пшеница в поле.
Теперь атаман был возбужден. Пролитая кровь на него так действует. Глаза его загорелись, и он сказал: „Давайте позабавимся с этими тремя замечательными хлопцами. Вы докажете нам свою верность“. И он приказал новичкам выкопать три ямы в человеческий рост».
— О Боже, только не это! — Я схватилась за голову, вскочила и, как безумная, заметалась по комнате. Но как бы ни была ужасна правда, надо было взглянуть ей в лицо. Я стала читать дальше.
«Пока рыли ямы — в песчаной влажной почве это быстро, — двое белых офицеров заявили, что они красные, что их захватили казаки, когда они скрывались от Добровольческой Армии, чтобы избежать смерти. Один из них еще сберег значок Красной Армии в потайном кармане вместе с документами. Он был майор, не меньше, и намекнул нам, что добьется помилования нашей банды, если мы отпустим его с товарищем, когда на юге установится Советская власть. „Скоро, — говорил он, — армия уже в пути“.
„Ты ублюдок, — сказал атаман, — ты думаешь, большевики мне дороже белых?“ И он приказал раздеть всех троих.
Два офицера сопротивлялись и орали, как черти, а мой певец был абсолютно спокоен.
В его паспорте, который атаман велел мне прочитать вслух, было написано, что он закупщик лошадей для Белой Армии из Саратова. Верхняя одежда у него была, как у сельского торговца, но белье было высшего качества! Под рубахой у него нашли еще одни документы. По ним он был торговец зерном из Орла, в красной зоне, с охранными документами советского Комиссариата снабжения. „Так, брат, да ты шпион!“ — сказал я себе. Красный он или белый, или и то и другое вместе — я не хотел знать и сказал, что эти вторые бумаги — ордера на лошадей.
Мы продолжали его обыскивать. В одном сапоге у него был нож, в другом — маленький револьвер. Прямо по телу он был опоясан широким поясом с зашитыми в него патронами и золотыми рублями. Среди золотых рублей было кольцо, золотое кольцо с печатью и головой орла, как у короля!
— Какой ты закупщик лошадей! — обратился к нему по-русски атаман. — Ты настоящий бандит, вот кто ты! Ты ограбил какого-то богатого князя, точно.
— Я сам князь, — ответил мой певец, — и ты получишь гораздо больше золотых рублей в виде выкупа за меня, если сообщишь французам. Я даю слово, что тебя не будут преследовать, если ты оставишь в живых меня и этих двух офицеров.
— Что тебе до этих красных, князь? — спросил атаман.
— Они мои ближние, — ответил он.
— Чудак! — засмеялся атаман, примеряя кольцо сначала на одну руку, потом на другую. Он любил золото, наш атаман. После крови и водки он любил его больше всего на свете.
— Я скажу тебе, что я сделаю, — сказал он наконец. — Я зарою тебя и твоих ближних по шею, а потом пошлю словечко французам. И если они найдут тебя живым, то могут забрать тебя без выкупа! — и он захохотал.
Их подвели каждого к своей яме. Красные были, как сумасшедшие, князь не сопротивлялся. Мой атаман был в восторге от золотого кольца, да и рубли он тоже прибрал. Наши хлопцы смотрели на них и перешептывались. Наконец, самый смелый из них заговорил:
— Их здесь двадцать штук, как раз столько, чтобы поделить их между нами поровну. Вам останется кольцо, пан атаман, а нам отдайте золото.
— Что?! Сукины дети! — заорал атаман. Пока они ссорились, наши новобранцы отвязали коней и ускакали!
— За ними! — крикнул атаман, и мы подчинились.
— Пан атаман, — сказал я, — стоит ли оставлять этих троих живыми? Что если казаки их найдут и узнают наши приметы? Они придумают для нас казнь похуже!
На самом деле я не верил, что их найдет кто-нибудь кроме лисиц и стервятников, но мне было очень жаль князя-певца. Я хотел выручить его из беды.
— Ты умен, — сказал атаман, — грамота пошла тебе на пользу. Преследуй изменников. Я догоню вас. — И он повернул назад со своим ординарцем.
Я услышал выстрелы, и вскоре атаман с ординарцем прискакали назад.
— Мы пристрелили их на всякий случай, — сказал атаман. Он был весел — все деньги он оставил себе. — Боюсь, однако, что со временем они найдут князя, — добавил он, — но французы его больше не узнают.
Он и его помощник весело захохотали.
Ну что ж, не они последними посмеялись в этом деле. Когда наступил вечер, мы потеряли наших новобранцев и разбили лагерь, рассчитывая вернуться утром и забрать добычу. Вместо этого мы наткнулись на польских легионеров.
Атаман и его ординарец были убиты в бою. С поляками были наши беглецы, которые доскакали до французских и польских позиций прошлой ночью и все рассказали. Поляки заставили меня отвести их к месту казни. Стая стервятников взлетела при нашем приближении. Трупы еще лежали в поле, только были раздеты ночью — то ли крестьянами, то ли нашими бандитами. Мешки с зерном и картошкой исчезли. Три головы все еще торчали из земли, точнее то, что от них осталось после пуль и стервятников…»
Я разрыдалась.
В дверь тихо постучали.
— Татьяна Петровна, дорогая, вы еще не завтракали, — донесся робкий голос Зинаиды Михайловны. — Может, принести вам что-нибудь?
— Я ничего не хочу. Оставьте меня! — мой голос звучал, как чужой.
Этого не может быть! Оставшись одна, я ходила взад и вперед. Я целовала Стиви, когда он был ранен и еще лежал под наркозом. Он целовал меня в госпитале в Минске и в лесу под дождем, когда мы расставались. У него были полные, такие бархатно-мягкие губы… И стервятники пировали на них, они погружали свои отвратительные клювы в его рот, они выклевывали его глаза… Нет! Я сойду с ума!
Позже, днем — я потеряла всякое чувство времени — я вернулась к этому ужасному отчету, мне нужно было увидеть! Показания бандитского капрала подтверждались другими бандитами и их сбежавшими пленниками. Он сам был помилован и отправлен в штрафной батальон.
Медицинское заключение подтверждало, что смерть наступила от выстрела двумя пулями в упор из пистолета в верхнюю часть черепа. Грудь и легкие жертвы необыкновенно развиты, как у певца. На левом бедре шрам, давностью в несколько лет, от проникающего ранения. На фотографии было закрытое тело, слишком большое, чтобы уместиться на носилках, когда его несли к аванпосту польских легионеров. На других фотографиях были изображены воинские почести, оказанные майору князю Веславскому французскими, польскими и белыми войсками, и гроб, отправленный кораблем во Францию с военной охраной.
