Судьба генерала Джона Турчина - Даниил Владимирович Лучанинов
Но постепенно ему стало ясно: выиграть тяжелую, затянувшуюся, жестокую войну и спасти Союз штатов можно, лишь действуя решительно, без оглядки на многочисленных противников, а прежде всего — навеки покончив с рабством.
А негритянские полки? Сколько было сомнений, сколько опасений, пока дал согласие на их формирование. Цветное население Севера засыпало Вашингтон просьбами разрешить защищать отечество с оружием в руках, создавало свои отряды и полки. Военному министру сообщали: черный полк из Нью-Йорка может быть направлен на позиции через тридцать дней. Негры Филадельфии давали два полка — пять тысяч штыков. В Бостоне, Провиденсе, Кливленде, Каламбесе — всюду рвались в армию цветные волонтеры. Фредерик Дуглас писал в своем журнале: «Один полк черных в такой войне будет соответствовать двум полкам белых... Сам факт появления цветных будет более ужасен для рабовладельцев, чем порох и ядра...»
В ответ первые годы из Вашингтона неизменно приходили отказы. Как? Дать черным рабам в руки оружие и научить их стрелять? Поставить их наравне с белыми солдатами?..
А теперь создано шестнадцать негритянских полков, в их рядах около двадцати тысяч, и сражаются они превосходно. Всего же в армиях Союза нынче около полутораста тысяч негров, и число их все увеличивается.
Ему пришли на память споры с политическими противниками. «Ни один человек не в силах подавить мятеж без помощи такого рычага, как освобождение негров», — отвечал он им...
— Дети мои... — говорил Линкольн теснящимся вокруг его лошади черным солдатам. Голос дрожал, на запыленном лице пролегли вдоль крыльев носа две светлые блестящие бороздки.
Ехавший рядом Грант, морщась от клубов застилавшей глаза пыли, поглядывал на президента с добродушной насмешкой: расчувствовался старый Эйби... «Дикари! — думал генерал, придерживая лошадь, чтоб не задавить ненароком кого-нибудь (прямо под копыта лезут, черномазые!). Дикари! Вводи среди них дисциплину!.. Впрочем, дерутся неплохо, нужно отдать справедливость».
Он вспомнил битву за Милликен Бенд, в которой командовал войсками. Жестокое было сражение. По существу, штурмовали врага одни лишь негритянские полки. И разбили наголову. Да‑с, сэр, наголову расколотили южан!
ГРЕХОВНЫЕ МЫСЛИ МАЙКЛА
1865 год, Филадельфия.
Кем же он был сейчас? Генералом в отставке, ветераном трех войн или желторотым юнцом — студентом инженерного колледжа?
На такой риторический вопрос, право, самому Ивану Васильевичу было нелегко ответить. Одно только чувствовал: хоть невесело в том признаться, а новые походы, сражения и прочие передряги ратной жизни больше не по силам ему. Чему ж удивляться? Молодые годы остались позади. Жизненная стезя всползла уже на тот перевал, откуда пойдет спуск только к могиле, — другое дело, какой — длинный или короткий. Вот когда напомнили о себе все старые раны и контузии, все телесные и душевные потрясения, выпавшие на его долю за время трех войн — венгерского похода, Севастопольской кампании и американской междоусобицы. Делать нечего, пришлось подчиниться решению врачебной комиссии, которая в октябре тысяча восемьсот шестьдесят четвертого года исключила бригадного генерала Джона Турчина из списков начальствующего состава американской федеральной армии, хоть еще и продолжалась война.
Ну, а теперь чем заняться в смысле куска хлеба? Это лишь на военной службе государство само тебя поит-кормит.
Всесторонне обсудив с женой столь серьезный вопрос, решил Иван Васильевич поступить в инженерный колледж в Филадельфии, благо что на возраст студента внимания там не обращалось. В канун войны Америка переживала пору бурного строительства железных дорог, и не было никакого сомнения, что, когда наступит мир, большой появится спрос на инженеров-железнодорожников. Иван Васильевич был принят в колледж, и Турчаниновы поселились в тихой Филадельфии, где некогда училась и Надин. На пятом десятке лет — ничего не поделаешь! — пришлось вновь усесться за учебники, тряхнуть стариной. Но право же, когда, вызванный преподавателем к кафедре, отвечал он урок или, бойко постукивая мелом, выводил на доске математические формулы, молодел душой Иван Васильевич и чувствовал себя так, будто скинул с плеч лет, примерно, тридцать.
Война тем временем не утихала, мало того — принимала совсем иной характер. С жадностью набрасываясь утром и вечером на газеты, понимал Турчанинов, что наступил наконец долгожданный перелом и федеральная армия теперь начинает брать верх. Геттисберг — видел он — был поворотным пунктом всей кампании. После этого сражения южане ни разу уже не вторглись на территорию северных штатов и только защищались от ударов, которые им наносил генерал Грант, один крепче другого.
— Ай да Грант! Ай да молодцы! — возбужденно бормотал Турчанинов, сидя с развернутой в руках газетой. — Наденька, ты послушай, какая победа!
И оглашал публикацию о новых успехах на фронте, а потом — военная косточка! — принимался сетовать на судьбу:
— Такое творится, а ты, как байбак, дома панталоны просиживай... Ведь по-настоящему война только-только начинает разворачиваться.
Особенно взбудоражили Ивана Васильевича газетные телеграммы об опустошительном зимнем рейде армии Шермана по вражеским тылам, благодаря чему надвое оказалась разрезанной территория южных штатов.
— Шерман-то, Шерман каков! Что разделывает! Лихач!
С сердцем швырнул скомканную газету на стол, вскочил, принялся шагать.
— Только подумать, что и я мог проделать весь этот славный поход! О ч‑черт!..
Спокойный голос Надин несколько охладил его пыл старого вояки:
— А я, Жан, очень довольна, что ты дома и со мной. Навоевался, милый, хватит. Достаточно уж я извелась за эти годы. Господи, каждый бой, каждое сраженье!..
Какая бездонная раскрылась внезапно перед ним в этих словах глубина и преданность беззаветной женской любви! Любви самоотверженной, стойкой и мужественной, безропотно делившей с ним все жизненные невзгоды... Растроганный Турчанинов привлек жену к себе на грудь и тихо поцеловал.
Затянувшаяся междоусобная война постепенно завершалась. Боевая инициатива давно уже была в руках Гранта. 3 апреля пал последний оплот мятежников — Ричмонд, по опустелым улицам, дымящимся догорающими пожарами, медленно проехал Линкольн, за которым следовал небольшой эскорт. Несколько дней спустя, 9 апреля тысяча восемьсот шестьдесят пятого года, в маленьком фермерском домике недалеко от Ричмонда, был подписан акт о капитуляции. Генерал Роберт Ли, армия которого после битвы оказалась окруженной федеральными войсками, по всем правилам военной учтивости сдался генералу Улиссу Гранту.
Благодарение богу, война кончилась — вся громадная страна вздохнула с облегчением. По улицам городов маршировали колонны демонстрантов, крики: «Ура Линкольну! Ура Гранту!» — мешались с
