Вельяминовы. За горизонт. Книга 4 - Нелли Шульман

– Жара у него нет, – Каритас коснулась высокого лба, – он только устал и вымотался. Наверное, он греб, стараясь вернуться к берегу, но потом шторм сломал весла…  – на левой руке парня виднелся свежий порез. Тайно выходя в море, они взяли на «Барракуду» самую простую аптечку. Каритас забинтовала пальцы мальчика:

– Опасности воспаления нет, помогла холодная вода. Сухожилия целы, у него только поверхностная рана…  – подростка кто-то полоснул ножом по руке:

– Или он сам это сделал…  – до войны Каритас работала с ровесниками мальчика, – у молодежи такое случается. Порезал себе руку и угнал лодку, например, из-за ссоры с родителями или подружкой…  – зубы мальчика больше не стучали, лицо порозовело. Сестре Каритас он неуловимо кого-то напоминал:

– Нет, не могу понять, кого…  – монахиня покачала головой, – но есть что-то знакомое в его лице…  – пальцы мальчика зашевелились, он жалобно застонал. Каритас наклонилась над рундуком:

– Ничего, милый, – ласково сказала она, – все закончилось. Ты у друзей, ты обязательно выздоровеешь…  – голос доносился до Иоганна откуда-то издалека:

– Я заснул в лодке, – вспомнил мальчик, – и пришел в себя от шторма. Я старался выгрести, повернуть лодку назад, но все было бесполезно…  – он не знал, сколько времени прошло с его побега из Фленсбурга:

– День, или два. Мне очень хотелось пить, но морскую воду я не трогал…  – он почувствовал на губах свежий вкус:

– Пей, милый…  – голос был пожилым, но сильным, – пей и отдыхай. Когда ты оправишься, то скажешь, как тебя зовут, откуда ты…  – Каритас надеялась, что это случится в Западной Германии:

– Но если мальчик с востока, ему надо вернуться домой. Хотя нет, он носит крестик. В ГДР его ровесники так не делают…  – он что-то прошептал. Сестра Каритас прислушалась:

– Он ищет какую-то Магдалену. Может быть, это и есть его подружка. Они поругались, парень сбежал в море…  – она дала мальчику еще воды:

– Как тебя зовут, милый…  – сестра уловила слабый шепот:

– Иоганн, я Иоганн…  – она надеялась, что «Барракуде» недолго осталось болтаться по Балтике:

– Скорее всего, мальчик действительно с запада. Надо дождаться, пока он скажет свою фамилию, найти его родню…  – свободной рукой сестра перекрестилась:

– Не бойся, Иоганн, ты в безопасности…  – с палубы, сквозь грохот волн, до Каритас донесся крик:

– Это герр Мориц, – поняла она, – что-то случилось…

Еще раз перекрестив мальчика, она бросилась наверх. Лодка опасно кренилась набок, ветер хлопал продырявленным, поникшим парусом. Старик лежал у штурвала. Волны, перехлестывая через борт, размывали лужу крови рядом:

– Оставаться на месте, прекратить движение…  – загремел ближний голос, – немедленно выполняйте приказание пограничной охраны Германской Демократической Республики…  – за кормой «Барракуды» виднелся катер. Прямо по курсу появилась какая-то точка, Каритас прищурилась:

– Это западные пограничники, надо дотянуть до их вод. Коммунисты не посмеют пересечь черту, не нападут на нас за границей…  – она видела, что герр Мориц мертв:

– Пограничники стреляли по лодке. Значит, к штурвалу надо встать мне. Я ответственна за людей в трюме, я должна спасти мальчика…  – большие руки уверенно легли на штурвал. Каритас выправила судно:

– Еще немного, пожалуйста. Парус почти бесполезен, а дизель мы отключили, когда вытащили парня из воды. Еще немного, немного…  – в спину ей ударило что-то острое, горячее. Каритас рухнула лицом на штурвал. Руки женщины не разжимались, удерживая баркас, еще пытаясь вести его вперед.

Гамбург

В свободные от репетиций или выступлений дни Адель с Генриком обычно поднимались только к полудню. На дубовом столе в гостиной блестел антикварный фарфор. Уютно пахло кофе и свежей овсянкой. Адель позволяла себе лишь столовую ложку каши на воде, без соли и сахара. С началом лечения гормонами с их стола исчезли круассаны, кексы и даже фрукты. В Лондоне мать делала для Адели миндальное молоко. На гастролях она ограничивалась черным кофе:

– Она даже избегает сыра с маслом, – Генрик шуршал газетой, – но это пока. Во время беременности надо хорошо питаться…  – в хрустальной вазочке переливалась серебристо-черная иранская икра. Генрик жарил себе ржаные тосты:

– Здесь хорошие пекарни, такие, как в Польше…  – он зевнул, – я еще в Требнице предпочитал именно черный хлеб…  – вспомнив о близнецах, он заметил:

– Смотри, милая, пишут, что на этой неделе в Израиле казнят Эйхмана…  – Адель изучала партитуру:

– Очень хорошо, – рассеянно отозвалась девушка, – туда ему и дорога, мерзавцу. Иосиф ведь участвовал в его поимке…  – Тупица кивнул:

– Скорее всего. Он о таком не распространяется, но именно Моссад вывез Эйхмана из Аргентины в Израиль…  – Генрик вспомнил, что в будущих гастролях по Америке ему потребуется связаться с русскими резидентами, сидящими в Нью-Йорке:

– Ерунда, – хмыкнул он, – наберу номер, поздороваюсь, объясню, что у меня нет никаких новостей. Инге, действительно, не говорил о законченном проекте в Израиле, или о будущей работе в Кембридже…  – свояк и Сабина покинули квартиру рано утром. Доктор Эйриксен вел семинар для аспирантов в университете, Сабина отправилась в арендованную мастерскую:

– Она не хочет нам мешать, – вспомнил Генрик, – швейное производство шумное занятие…  – он оглядел столовую:

– Надо в Кенсингтоне завести такой комод для посуды…  – старинный комод отливал полированным орехом, – вообще можно поменять фарфор. У нас он современный, а у тети Клары и тети Марты на столах сервизы прошлого века…

Больше в газете ничего интересного не было. Генрик, в любом случае, только краем глаза просматривал первые страницы, сразу переходя к рецензиям на собственные выступления, к светским сплетням и новостям театра. Отложив партитуру, Адель сладко потянулась:

– Можно сегодня пообедать в новом ресторане, с террасой на Эльбе, – заметила жена, – главный режиссер оперы его хвалил. И надо заказать билеты в Лондон…  – Генрик свернул газету:

– Первым классом, на следующей неделе. Если бы не твой голос, – он кивнул на укутанную кашемировым шарфом шею жены, – можно было бы взять каюты на лайнере. У нас есть несколько свободных дней, подышали бы морем…  – Адель задумалась:

– Надо поговорить с Инге и Сабиной. Они, кажется, тоже никуда не торопятся…  – сжевав тост с икрой, Генрик блаженно прищурился от яркого солнца:

– Лето меня ждет отличное, – он скрыл улыбку, – сначала я увижу Дору в Москве…  – он не сомневался в триумфе на конкурсе Чайковского. Тупица, правда, не ожидал, что ему дадут первую премию:

– Не с моим израильским гражданством. Но я никогда не откажусь от тамошнего паспорта. Израиль принял меня сиротой, поднял меня на ноги…  – Генрику было важно, чтобы его дети были евреями:

– Поэтому малышка, – он мимолетно подумал о Магдалене Брунс, – всего лишь отдых. Она немка, католичка, с ней ничего серьезного быть не может. Приеду сюда в конце лета, проведу с ней неделю на море, организую ей стажировку в хорошем театре. Больше ничего она от меня не получит. Адель я не брошу, она моя жена, а девицы только развлечение…  – он ожидал, что и сама Магдалена в скором времени заведет другую связь:

– Адели такое не требовалось, она большой талант, но малышке, чтобы пробиться из субреток в премьерши, придется переспать с режиссером или дирижером…  – Генрик предполагал, что у него случится еще много подобных встреч. Он бросил косой взгляд на жену:

– Адель, в общем, не интересуется такими вещами. Я знаю, что ей со мной хорошо, но эта сторона брака для нее не главное. Ей важны деньги и положение в обществе…  – Генрик, тем не менее, не хотел терять жену:

– Девицу для постели мне найти просто, я Авербах. Стоит щелкнуть пальцами, как поклонницы сами разденутся и прыгнут в кровать. Но дело не только в этом. С Аделью я могу разговаривать, она меня понимает. Малышке Магдалене