Юрий Смолич - Мир хижинам, война дворцам

И за что покарал, господи, тем авторитетом? Неужто у тебя иной эпитимии не было, как только ткнуть человека в эту власть, и теперь вот кумекай, как знаешь. Тьфу, прости господи? Грех какой!

— Людоньки добрые! — наконец снова заговорил Авксентий. — Грех какой! Разве ж так можно? По-хорошему надо, по-человечески, по-божески, по закону…

— По закону! — крикнул Максим Велигура с поля: он косил, а все же прислушивался к тому, что происходит у дороги. — По какому такому закону? — Слова его услышали даже экономические; они бросили работу у машин и стали смотреть на дорогу. — Где эти законы? Что ты мелешь? Старый, а дурной!

Тимофей Гречка с размаху положил косу на покос и в несколько прыжков выскочил к толпе. Он был разъярен, грудь его порывисто вздымалась от горячей работы, a еще больше от бешеного гнева.

Он растолкал народ и остановился перед Авксентием.

— Закон, говоришь? — едва переводя дыхание, прохрипел Гречка. — Сказано: в России нет закона, в России столб, а на столбе корона!

— Тю! — хмыкнул Григор Омельяненко. — Вспомнил! Так это ж когда сказано было: еще при царе и про царя, а теперь же революция, свобода совести!

— Брешешь! — опять осатанел Гречка. — У тебя, паразита, совести нет! Нет и никакой революции! Один столб, а на столбе коли не корона, так ворона!..

Кто-то в кучке девчат фыркнул, но толпа продолжала стоять серьезная и угрюмая.

Унтер счел нужным вмешаться,

— Без выражений! — гаркнул он. — На кого это ты говоришь? Про кого такие слова выражаешь?

— Керенский твой… черный ворон над нашею долей! Да и ты ворона — каркаешь тут! Только столбик под тобой маленький..

Теперь и толпе засмеялись, но смех был невеселый.

— Молчать! — взбесился уже и унтер. — Оно к делу не относится, кто ворона! Может, ты сам ракша зеленая! Смердишь мне тут! И делегату от центральной власти говорить препятствуешь!

— Пускай скажут дядько Авксентий! — загудели в толпе. — А ты, Тимофей, помолчи!..

Тимофей плюнул и медленно двинулся назад к покосу. Схватил косу и со злостью пошел махать, налегая на пятку.

Авксентий замигал. Что говорить? Что скажешь народу? Народ ждет! А Авксентий, боже мой, ничего сказать не умеет! Ничего сам не разберет. Такая заваруха на свете пошла…

— Людоньки! — взмолился Авксентий, даже руки прижал к груди. — Я же про то самое, что и Максим с Тимофеем! Нету ныне такого закона, чтоб все как на ладони ясно было! И к закону генерала Корнилова еще не поступило разъяснение…

— Какое такое разъяснение? — снова загремел Велигура. Он бросил косить и стоял на меже, опираясь косовище. — Раз нету закона, не будет и разъяснения! Беззаконие одно! Ничего нету! Есть народ, есть земля и несправедливость есть на земле!

— То-то и оно! — крикнул Авксентий во всю силу легких. — Об том и речь: несправедливость!..

Он огляделся, ища поддержки. Хоть бы кто словечком помог. Но толпа стояла перед ним и ждала слова именно от него. Австрийцы понурились, опершись на косы. Подходили и экономические.

— Ты, дядько, о деле говорите? — послышалось из толпы. — Как поступать будем, раз закона нет? А про несправедливость сами знаем!..

В глазах у Авксентия мелькало. Голова кружилась. Подступало к сердцу. Никогда еще ему не бывало так худо. Даже когда горячкой болел… А вокруг — поле, золотое, щедрое — тучное жито на сытой земле… Такое бы жито вместе с этой землею поделить между людьми…

И вдруг Авксентию почудилось, что внутри у него что-то оборвалось, а земля словно озарилась светом, и так благолепно стало, будто под воскресение Христово в церкви. И видеть он стал далеко: под чистым небом поля и поля на весь мир.

И Авксентий закричал, точно не в себе:

— А нету закона — так народ сам себе закон! Для мужика один есть закон на свете — земля-матонька! Раз нету у мужика земли, а у панов она — отобрать у панов и отдать народу! Без выкупа, полагаю… Такая программа пусть будет и от Центральной рады…

Центральная рада не уполномочила Авксентия говорить это, не было у нее и такой программы — вообще никакой программы насчет земли Центральная рада еще не приняла. Но для Авксентия эта программа могла быть только такой, и уж если говорит то иначе он говорить не мог…

Пот заливал Авксентию глаза. Его трясла лихорадка. Во рту пересохло. Голова гудела. Сердце стучало молотом.

— Люди! — кричал Авксентий не помня себя. — Не будем, людоньки, слушать временного генерала Корнилова!..

— Долой Временное правительство! — послышался возглас. Это Гречка кричал с поля.

Перед глазами Авксентия плыли лица — бледные, онемевшие, смутные, точно сквозь кисею. Только лицо Григора Омельяненко не плыло, а прыгало на месте — злое, страшное, с разинутым ртом.

Григор кричал:

— Не слушайте его, люди! Провокатор он, а не от Центральной рады! Его немецкие шпионы подослали!..

Это и была та, капля, что переполнила чашу. Такого Авксентий стерпеть не мог. Тихий и смирный, и на собаку никогда не крикнет, Авксентий осмелился вдруг поднять голос на Григора.

— Ты мне таких слов не говори, каин! — взбеленился он. — А то я тебя и ударить ногу. Ты, живоглот, весь народ проглотить хочешь.

Авксентий и впрямь ударил бы, но соседи схватили его за руку, оттащили и Григора, чтоб не допустить драки. Поднялся шум. Уже Тимофей Гречка бежал, размахивая косой. Подбежали и другие косари. Только австрийцы стояли на месте.

Унтер суетился, кричал, хватался за грудь, где когда-то висел полицейский свисток, а теперь был только шнур от солдатского нагана.

Григор вырывался из рук, грозясь убить Нечипорука, а в Центральную раду, самому Грушевскому, написать прошение, чтоб выгнали Нечипорука из делегатов, потому как он продался большевикам, тут одна теперь власть — власть Центральной рады, потому — автономия!

Гречка кричал:

— А раз автономия, так сами себе и напишем закон! О земле селянам! Объявляю автономию Украины от Временного правительства.

Григор, как ни был зол, а захохотал:

— Без тебя объявлена — “универсалом” Центральной рады! И нет от Центральной рады такого закона, чтоб на автономной Украине грабить землю у кого она есть! И не будет! Центральная рада собственность уважает!

Гречка вышел из себя:

— Тогда автономию от автономной Украины объявляю! Коли Рада тоже народу земли не дает, так пускай будет тут наша самостоятельная бородянская республика!

— Авксентий президентом поставите? — развеселились хозяева из Григоровой братии.

— Дядько Авксентий за народ говорит! — закричали на них из толпы, — А хотя бы и в президенты: не хуже будет твоего Керенского…

Гречка схватил Омельяненко за грудь и стал трясти.

— Заберите этого разбойника! — хрипел Григор.

— К стенке его, паразита! — хрипел и Гречка.

Все кричали, все волновались.

Только Максим Велигура не вмешивался в кутерьму. Он продолжал косить — белая копна на его голове с каждым взмахом взлетала и снова падала. Коса его уже выбелилась о стерню и сверкала под солнцем. Прокос врезался в поле широкой полосой.

Унтер свистка не нащупал, но нащупал шнур от кобуры, выхватил наган и выстрелил в воздух.

Выстрел хлестнул как бич, и у людей сразу точно языки отнялись. Умолк Григор, осекся Гречка, молчал Авксентий.

В тишине унтер охрипшим голосом подал команду:

— От-де-ле-ние!

Он крикнул “товсь”, — и двое или трое бородатых ополченцев послушно вскинули винтовки на руку. Остальные растерянно топтались на месте, но винтовки на руку не взяли.

Но тут подбежали экономические — а там кроме девчат было и несколько хлопцев — и сразу схватили ополченцев за руки: и тех, кто поднял винтовки, и тех, кто держал их у ноги.

Тишины как не бывало. Снова поднялся крик. Унтер топал ногами. Ополченцы сами протягивали винтовки — нате, берите! И экономические брали.

А Гречка звал:

— Становись на поле, народ! Все давайте станем! И к машинам станем! Выкосим все поле! И развезем по хатам! Пускай генерал Корнилов голым задом на стерню сядет! Контра! За что мы, люди, боролись? За что кровь проливали?..

И народ становился.

Капрал Олексюк подошел к вспотевшему, тяжело дышащему Авксентию и отрапортовал, приложив два пальца к козырьку кепи:

— Пан товарищ! Докладываю как члену Центральной рады! — Он говорил серьезно, даже торжественно, но вдруг улыбнулся и закончил весело: — Народ погнал нас с поля, так что команда пленных уходит назад, в казарму!

Он не стал ждать ответа, сделал четко “на месте кругом” и скомандовал своим:

— До служби! Пзір!

Обрадованные австрийцы вмиг построились на дороге по четыре в ряд и подравнялись.

Капрал Олексюк снова подал команду, колонна австрийцев дала ногу и двинулись за село, в экономию, где находилась их казарма. Косы они положили на плечи, острием вниз, и лезвия, синие, так и не выбеленные стерней, тускло поблескивали под высоко поднявшимся солнцем.