Владимир Прасолов - Вангол
— Уходи, вашбродь, уходи, я их придержу.
Потом опять был провал и долгая-долгая нескончаемая ночь, в которой он жил снами. Ему снилась жизнь, в которой не было ничего, кроме его самого и огромной поляны цветов, по которой он бродил, любуясь ярким многоцветьем красок. Он был в этой жизни одинок, но это его не беспокоило, поскольку он был абсолютно счастлив… Прожив восемь лет в одном из концентрационных лагерей где-то в Поволжье, никем не опознанный и считавшийся сумасшедшим, капитан Павлов умер от истощения и чахотки.
Остап заявился на одну из воровских малин Иркутска изрядно потрёпанный и уставший, но с деньгами и в авторитете беглого бродяги. Через неделю он, хорошо отдохнув и подлечившись, прыжок с поезда был для него не совсем удачным, уже собирался в дорогу. Ему не составило труда сколотить себе шайку из местных блатных, готовых рвануть хоть к чёрту на кулички, лишь бы получить потом ксиву — белый билет, освобождавший от мобилизации, а Остап это не просто пообещал. Остап, вынув их из своего чемоданчика, предъявил блатным пачку чистых незаполненных бланков с чёткими печатями и подписями. Самый ушлый из компании, Сидор Задвига, слетал с бланком к своему дальнему родственнику, работавшему в органах. Вернувшись, сказал: «За такую бумажку люди готовы деньги платить немалые». На том весь спрос и закончился, Остапу поверили и согласились с ним прошвырнуться на пару месяцев в тайгу, помочь бродяге свои кровные вернуть из схрона. За пару дней собрали всё самое необходимое и ушли из города. Уходили тихо. Остап не хотел оставлять следов своего пребывания. Однако, благополучно выбравшись из города, в одном из посёлков они напоролись на участкового, который из служебного рвения или просто из любопытства решил проверить документы у группы мужиков призывного возраста, следовавших мимо него. То, что рядом находились женщины, не остановило Остапа. Короткий, отработанный удар ножом в сердце заставил молодого участкового медленно осесть на землю. На крик испуганных женщин никто на помощь не поспешил, да и спешить было некому, мужики из посёлка давно на фронте, а милиционер один только и был на сотню километров в округе. Через две недели небольшой отряд Остапа уже приближался к знакомым ему местам. Ещё в Москве, умело пользуясь людьми из архива Битца, он тщательно подготовил и продумал маршрут. Лучшие по тем временам карты ему передал один из ответственных работников Наркомата тяжёлой промышленности, он же помог и с документами. На всё были готовы люди, лишь бы было забыто их прошлое. Остап поступал «честно», в обмен на необходимую ему услугу он отдавал подлинники документов из портфеля Битца, однако себе он оставлял копии, так, на всякий случай. В тайгу с Остапом ушли четверо. Двое — уголовники со стажем, двое — молодых, ещё не хлебавших лагерной баланды, но поднаторевших в воровских делах и потому наглых и дерзких. Задвига и Хрущ, каждый по два раза тянувшие сроки за грабежи и разбои, освободились и отсиживались в малине, когда грянула война. Лозунги «За Родину, за Сталина!» их за душу не тронули, тем более что в сибирской глубинке, под боком у весёлых марух, на общаковских харчах, война ими не ощущалась. Но и высунуть свой нос на улицу они особо не могли, а хотелось гульнуть в ресторане, прошвырнуться, так сказать, проветриться. Иркутск хоть город и людный, но не Москва, в толпе не затеряешься, менты разом вычислят — и на учёт, а там только подставляй спину. А вот к этому они были совсем не привычны, ни трудовой, ни военный фронт их не прельщали. Молодые Танцор и Дергач, получив повестки, слиняли с хат, уклоняясь от призыва. Они уже ходили под указом об ответственности за дезертирство. Поэтому уйти в тайгу на полгода хорошо экипированной командой, а это Остап обеспечил, было им и по вкусу и по надобности.
— Остап, а чё мы с собой поварих не взяли! Веселей было бы! — крикнул Задвига с ручья, его очередь пришла мыть посуду.
— Придёт время, повеселимся, — ответил Остап, собирая крошки хлеба в ладонь. Он отправил собранное в рот и откинулся на расстеленную телогрейку.
Сквозь негустые ветви сосен солнечные лучи зайчиками пробивались на поляну. Яркая краса разнотравья, дурманящий дух тайги лишал желания двигаться. Однако Остап жёстко выдерживал график движения группы, поэтому через полчаса он встал и толкнул ногой дремавшего рядом Дергача.
— Подъём, всем подъём, идём ещё четыре часа, там ночёвка.
Потягиваясь и что-то бубня под нос, все поднялись. Перечить Остапу никто не помышлял по той простой причине, что в тайге они вдруг поняли, что только Остап знает этот особый мир и только он сможет помочь им из него выбраться живыми. Уже через два дня пути, проснувшись после ночёвки, никто из них толком не знал, в какую сторону следует идти, чтобы вернуться. Растерянность в их глазах не прошла незаметной для Остапа. «Это хорошо», — отметил он для себя. В Иркутске такие орлы были, палец в рот не клади. Теперь присмирели, не перед кем кобениться, тайга штука суровая. С ухмылкой он посмотрел на раскорябанную и припухшую рожу Танцора. Ему вчера прилетело отогнутой веткой от впереди идущего Остапа. Крику было! Пришлось добавить кулаком. Теперь держит дистанцию, на пятки не наступает. Посмотрев на часы, Остап ускорил шаг, он рассчитывал за полтора месяца дойти до места.
Добравшись до Иркутска, оперативная группа, формально возглавляемая Арефьевым, встретилась с Николаем Кулаковым. Он лежал в больнице и уже был способен говорить. Из его рассказа и описания Вангол ещё раз убедился, что ранил Кулакова действительно Остап.
— Повезло тебе, парень, этот гад редко оставляет живых, видно, торопился.
— Мужики, если вы его найдёте, не оставляйте в живых, вбейте его в землю, не человек это. Он моих родителей сжёг живыми. Мог бы — с вами пошёл. — Николай сделал попытку приподняться.
Вангол мягко придержал его:
— Поверь мне, найдём гада, и в этот раз живым он от меня не уйдёт.
— Вангол, тут рядом с городом в посёлке неделю назад участкового средь бела дня убили, зарезали, есть свидетели. — Арефьев протянул несколько исписанных мелким почерком листов. — Судя по всему — это Остап, с ним было несколько человек, забрали табельное оружие, наган и скрылись. В деревне Валики, примерно через день, видели группу мужчин, одетых по-походному, ушли на север по лесовозной дороге. Вот всё, что удалось выяснить из оперативных сводок.
— Достаточно. Остап пошёл в тайгу не один, набрал подручных из уголовников или дезертиров. Куда он идёт, я знаю. Нужно его опередить, если мы не успеем его взять там, он уйдёт с концами. — Вангол встал и поправил одеяло на груди Николая.
— Выздоравливай, ждёт тебя та проводница, не сомневайся. — Улыбнувшись оторопевшему от изумления Николаю, Вангол направился к выходу из палаты.
Через час Макушев, Вангол и Арефьев уже ехали в поезде. Вангол просчитал: чтобы опередить Остапа, им нужно заходить в тайгу со стороны Читы и реками пройти до северного Байкала, а там всё определит их выносливость и сила. Документы МУРа открывали перед ними все нужные двери, поэтому вся необходимая амуниция и оружие уже были при них.
— Всем спать, набираться сил, — приказал Вангол друзьям, едва они вошли в отдельное купе вагона.
Утром Макушев, тщательно выбритый, вышел из купе. Сердце не давало ему покоя с того самого момента, как за окном замелькали пейзажи родного Забайкалья. Он внимательно всматривался в лица пассажиров вагона, выходил на небольших станциях, вслушивался в разговоры земляков. За долгие годы впервые он снял с себя форму НКВД и ходил по гражданке. Ему было по-человечески приятно, что люди не замолкали при его появлении, а продолжали спокойно свой разговор. Он замечал, что женщины обращают внимание на его статную фигуру и отвечают приветливыми улыбками. Раньше он тоже не мог пожаловаться на отсутствие внимания, но что-то изменилось. Улыбки стали более открытыми, более доброжелательными, простыми. Самое главное, он перестал ощущать на себе взгляды, полные ненависти или страха. И сам в ответ улыбался просто и открыто, так спокойно и хорошо себя чувствовал раньше только дома, с Марией и детьми. Да, форма, конечно, украшает мужика, но форма выделяет, не позволяет расслабиться, тем более если это форма НКВД, про валилась бы она под землю. Не объяснишь же каждому, что ты — нормальный человек, а не слепое «разящее оружие пролетариата» в руках руководящей и направляющей… Макушев понимал, что, однажды примерив эту шкуру, человек берёт на себя негатив деяний всех сослуживцев, всего огромного аппарата унижения и угнетения. В глубине сознания он всегда знал, что за грехи придётся платить, а безгрешным, работая в лагерях, он остаться просто не мог. Потому и поверил когда-то Битцу и согласился работать на него, пытаясь реальными делами облегчить свою душу. Арест Битца и начавшаяся война смешали все планы, но не изменили бы судьбы Макушева, если бы не Вангол. Теперь всё пошло иначе. Он понял, что жизнь предоставила ему случай изменить судьбу, очистить душу. Пусть очень дорогой ценой, потерей семьи, имени, на это он был согласен, лишь бы ему перестала сниться Долина смерти и вопрошающие глаза тысяч людей, прошедших через его руки. Стоя у открытого окна вагона, вдыхая воздух родного ему Забайкалья, он думал о том, что главное в жизни ему ещё предстоит сделать. И это главное, может быть, и есть то, ради чего он появился на этом белом свете. К этому главному, может, и несёт его сейчас вздрагивающий на стыках рельсов вагон и весь этот набитый такими разными людьми поезд.
