Зорге. Под знаком сакуры - Валерий Дмитриевич Поволяев
Заглушил мотор. В мгновенно наступившей тишине услышал тонкий стеклистый звук. Это с крыши одного из домов неожиданно посыпалась хрупкая черепица, внизу она в брызги разбивалась о каменную плитку.
Услышал и другое — как неповоротливые машины хвоста пронеслись по улочке, которую он так лихо одолел, и исчезли. Зорге опустил руки, потряс кистями — он словно бы стряхивал с себя усталость.
Выждав несколько минут, он подал машину назад и вернулся в точку, с которой начал свой отрыв.
Вот где пригодились уроки вождения, которые он когда-то получил в автомобильном клубе Чана Кайши. Снова резко надавил на педаль газа и двинулся дальше.
Поправил зеркальце, висящее над головой, вгляделся в него — не появятся ли в нем машины хвоста?
Нет, не появились. Зорге удивленно хмыкнул: слишком легко удалось оторваться от назойливого сопровождения. Но удалось ли?
Это надо было проверить. Он опять нажал на педаль газа, проехал два квартала, свернул в узкую, тесно заселенную улочку, промахнул ее в несколько мгновений, сделал еще один поворот и затормозил у почтового отделения. Во многих почтовых отделениях Токио имелись телефонные аппараты, которыми можно было воспользоваться. Каждый звонок стоил какие-то пустяки, мелочь. Зорге достал крупную бумажную купюру, протянул девушке, сидевшей за столиком дежурного почтаря, та с улыбкой помотала головой:
— На эти деньги можно купить всю почту, господин. Вместе с директором.
Простая фраза, негромкий голос, улыбающиеся глаза подействовали на Зорге успокаивающе. Да и сама обстановка в помещении почты была успокаивающей. Цветы в нарядных горшках, большое тропическое растение, стоящее на полу, названия которого Рихард не знал, с крупными, разрисованными полосами листьями и большой розовой головкой, похожей на цветущую тяжелую шляпу махрового георгина, портреты императора Хирохито на стенах — целых два, на одном портрете император изображен вместе с любимым конем…
Зорге сунул деньги в пиджак, туда, где лежал его дипломатический паспорт, пошарил в брюках, в кармане нашел немного мелочи: этого хватит?
Хватило. Он решил позвонить в контору Южно-Маньчжурской железнодорожной компании, где Одзаки работал также официально, — как и в аппарате премьер-министра, — был советником, поднял трубку, услышал чистый, не испорченный посторонними звуками гудок, начал решительно крутить диск.
Отозвался ему тоненький женский голосок, почти детский, — ответила секретарша исследовательского отдела компании.
— Скажите, господин Одзаки сегодня случайно не у вас находится? — опросил Зорге.
— Нет.
— Когда он обещал быть?
— Обещал вчера, но что-то не появился. Даже не знаю, в чем дело. Мы ждем его, он нужен срочно…
Эх, знала бы эта крохотная японская женщина, как срочно он нужен Рихарду! Зорге поблагодарил секретаршу и повесил трубку. Тревога, болезненным жестким комком сидевшая внутри, под сердцем, усилилась.
Он вышел на улицу, глянул вверх, на безмятежное осеннее небо. На дворе октябрь, середина осени, а на небе ни одного облачка. Снова стало как летом, в июньскую жаркую пору. На тротуарах люди, все куда-то спешат… А куда, собственно, спешить-то? Они что, скоростью своих шагов стараются продлить жизнь? Может быть. Но может случиться и другое: расстояние, отмеренное им, они проходят быстрее положенного срока и в результате умирают раньше отведенного времени.
Так где же истина? Зорге вернулся в почтовое отделение и позвонил в приемную премьер-министра, попросил к телефону господина Одзаки.
Ответ был жестким:
— Мы его не видели. Ни вчера, ни сегодня, возможно, не увидим и завтра, — после этих слов в трубке раздались гудки отбоя.
Интересно, кто именно отвечал по телефону Рихарду Зорге? Не адъютант ли командующего Квантунской армией?
Зорге стиснул зубы. Неужели случилось самое худшее из того, что могло случиться? Похоже, лицо у Зорге здорово изменилось, раз девушка, сидевшая за столиком, глянула на него испуганно, Зорге успокаивавшее махнул ей рукой и покинул почтовое отделение.
И все-таки не хотелось верить, что произошло самое худшее: так уж устроен человек — до последнего предела он не верит в беду.
На улице пахло цветами. Цветы тут росли, кажется, даже на тротуаре, пробивались сквозь камни и асфальт к солнцу, приветливо кивали своими яркими головками, стремились развеселить хмурых людей, шагавших мимо них.
Перелетая от цветка к цветку, резвились какие-то шмели с басовитыми голосами, — впрочем, может, и не шмели это были, а пчелы, Зорге в них не разбирался.
Он уже был почти уверен в том, что Одзаки арестовали. С другой стороны, вряд ли его могли арестовать без разрешения принца Коноэ… Неужели Коноэ сдал своего верного советника? Зорге прошелся по тротуару, остановился около одного цветочного куста, густо обсыпанного изящными розовыми колобками. Это был осенний сорт — то ли астр, то ли хризантем, то ли еще чего-то, в цветах Зорге, как и в пчелах, также плохо разбирался. Впрочем, если бы это понадобилось для работы, Рихард бы очень быстро научился отличать астры от одуванчиков, а георгины от лесных ландышей… Впрочем, ландыши в Японии, кажется, не растут.
Сев в машину, Зорге медленно покатил по улице, осматриваясь, следя в зеркало, висящее в кабине над головой, за тем, что происходило сзади — не появился ли хвост, потом по поперечному проулку перебрался на соседнюю улицу — соображал, как бы неприметнее доехать до Асакусы — шумного богемного района, где у Мияги была мастерская.
Достиг Асакусы он нескоро — понадобилось двадцать пять минут, время Зорге засек по часам, загнал машину на площадку в двух кварталах от мастерской Мияги и неспешно, помахивая тростью, которую решил взять с собою — удобно отбиваться и от четвероногих, и от двуногих, — зашагал по тротуару.
В Асакусе цветов, как в квартале, где располагалось почтовое отделение, не было, — на тротуар были вынесены вешалки с одеждой, картины и плакаты, деревянные кони, автомобили и верблюды, метлы с бамбуковыми черенками и вечные медные тазы, которые не берет никакая короста, кресла и резные столики, яркие театральные тумбы, украшенные афишами кабаре и увеселительных заведений. В общем, чего только тут ни было. Асакуса в Токио — все равно что Монмартр в Париже. Место многолюдное, горластое, шумное, здесь днем и ночью гремит музыка. Зорге давно бы свихнулся от всех этих звуков — тишины здесь не бывало совсем, — а Мияги, наоборот, чувствовал себя тут, как рыба в воде, ему здесь все нравилось, и в другой обстановке он, наверное, закис бы.
В двадцати метрах от здания, где Мияги снимал мастерскую, располагалось модное кафе, столики его были вынесены прямо на тротуар, между ними шустро сновали две маленькие подвижные японки — официантки. Зорге заказал себе чашку крепчайшего кофе — здесь его умели хорошо готовить, — воздушное пирожное, сделанное из сливок,
