Юзеф Крашевский - Король холопов
Сам Кохан от усталости еле держался на ногах и должен был удалиться, чтобы отдохнуть.
Тем временем из замка наскоро послали сильный отряд, чтобы захватить людей Борковича и отобрать все, что при них было, так как все богатства и все принадлежавшее Борковичу должно было быть конфисковано в пользу казны. Но посланный отряд, прибыв на постоялый двор, где Боркович остановился, никого там уже не застал, а нашел лишь разбросанное сено, солому и пустой воз со сломанным колесом, потому что люди его разбежались, и каждый захватил, что мог.
Кохан, опасаясь родни Борковича и его приятелей, не хотел его ни долго держать в замке, ни там подвергнуть наказанию; к тому же он еще не выбрал для него род смерти и хотел запросить короля. Хотя Казимир предоставил ему полную свободу в выборе наказания, лишь бы преступник погиб смертью, которая наведет на других ужас, однако, Рава не хотел брать на себя ответственности. Он помнил, что у Казимира на прощанье вырвались слова:
– Никакого сострадания к нему и не надо принимать во внимание ни его происхождение ни его общественное положение… Это скотина и смертью скотины он должен погибнуть. Однако, какого рода эта смерть должна быть Рава не мог догадаться.
Известие об аресте Борковича и о приговоре над ним быстро разнеслось по всей окрестности; его распространили бежавшие слуги Мацека. В ту же ночь об этом узнал брат Мацека, находившийся недалеко от города. Опасаясь, чтобы его не постигла та же участь, так как он помогал Мацеку во многих нападениях и насилиях, он тотчас же вызвал к себе племянника, сына Борковича, чтобы сообща обсудить, как им поступить. Ясько советовал захватить с собою деньги и бежать заграницу и оттуда что-нибудь предпринять, чтобы отомстить за Мацека. Сын же был того мнения, что нужно во что бы то ни стало спасти отца: подкупить стражу или силой его освободить. Не слушаясь совета дяди, племянник стрелой помчался в Калиш, не желая своих сил, лишь бы застать отца живым.
Прискакав в город, сын Борковича, не теряя ни минуты, направился в замок, несмотря на то, что знал, что рискует своей собственной жизнью. Он хотел проникнуть к отцу, но его не допустили.
Поднятый им шум разбудил Кохана, который во время отдыха успел остыть от гнева; не волнуясь, а совершенно хладнокровно, он вышел к молодому Борковичу, задыхавшемуся от гнева и злости. Сын унаследовал от отца его гордость… Унижаться и просить он не умел…
Он напал на Кохана с упреками и угрозами… Говорил, что поедет к королю, что Кохан ответит за жизнь отца…
Речи его были несвязны и трудно было понять, что он говорит. Рава спокойно выслушал его; он понимал, что любовь к отцу руководит сыном и доводит его до невменяемости.
– Я послан от имени короля, – произнес он холодно, – и должен исполнить то, что мне приказано. Ни просьбами, ни угрозами вы на меня не повлияете. Могу лишь вам посоветовать, потому что мне жаль вашей молодости – уходите отсюда по-добру, по-здорову.
Но молодой Боркович не унимался, и, чтобы избавиться от него, пришлось прибегнуть к силе. Кохан, опасаясь нового нападения на замок, велел немедленно снарядить воз, в который бросили Мацека, привязав его к доскам; кругом него посадили солдат с ружьями в руках, и воз, окруженный вооруженной стражей, во главе с Коханом, тронулся в Олькуш, куда должны были привезти ответ из Кракова относительно рода смерти преступника.
Кохан знал, что у воеводы, кроме брата и сына, было много преданных друзей среди его единомышленников, которые захотят его освободить, и полагал, что замок в Олькуше более надежное убежище, чем в Калише, и туда приятели Мацека не сумеют проникнуть.
Начальник дворцовой стражи в Олькуше, которому Кохан заранее дал знать о своем прибытии, испуганно встретил его у ворот замка, передал ему все ключи и просил освободить его от обязанности стеречь королевского пленника. Зная хорошо Борковича, он боялся взять на себя ответственность, и ссылался на отсутствие достаточной стражи и надежного помещения.
Воз ввезли во двор, и Кохан в сопровождении бургграфа, по имени Моравец, пошел осматривать замок. Во время дороги из Калиша в Олькуш Кохан убедился, что Мацек не потерял надежды вырваться на свободу. Лежа на возу, он по целым ночам зубами разгрызал веревки, старался подкупить стражу заманчивыми обещаниями, ни минуты не был спокоен и все время кричал и грозил.
Поэтому все здания замка в действительности показались Кохану неподходящими для заключения такого преступника, на помощь которого могли явиться брат, сын и друзья.
Наконец, бурграф привел Кохана к башне, когда-то построенной для самых опасных преступников. Она не высоко выделялась над землей, но в ней было глубокое, с каменными стенами, подземелье, куда можно было проникнуть лишь по длинной приставной лестнице. Склеп этот был без окон и лишь наверху имел входное отверстие, прикрытое железной дверью на запоре. Он был темный, сырой, глубокий и узкий, как колодец; в нем, за все время существования, содержались лишь двое убийц, которые, после месячного пребывания, еле живыми были вынесены наверх, чтобы быть повешенными. Это была могила, куда смерть приходила медленно, заставляя мучиться и страдать от темноты, холода и гнили…
Моравец указал на эту яму, как на единственное, безопасное место для заключения Борковича, и Кохан решил поместить туда претупника, пока получится ответ короля. Моравец заявил, что только за эту яму он ручается, что пленник из нее не выберется, и никто туда не проникнет. Без всякого сострадания к Борковичу, его опустили на дно склепа, освободив его от веревок, и бросили туда немного соломы; Моравец тотчас же велел вытянуть наверх лестницу, закрыл железную дверь на замок и поставил там стражу. Десять дней прошло, пока получился ответ из Кракова. Там жалобы на Борковича, доказательства его измены, рассказы о злодеяниях, совершенных им, были так многочисленны и убедительны, нашлось столько людей, требовавших применения самого строгого наказания, что привезенный приговор гласил: – Уморить преступника голодом.
Приговор привез главный враг Борковича, Наленч, прозванный Грушей, жену которого Мацек изнасиловал и был причиной ее смерти. Он добровольно предложил свои услуги для приведения приговора в исполнение и получил словесное разрешение короля поступил с Мацеком по своему усмотрению.
Он то и распорядился, чтобы в яму ежедневно опускали охапку сена и кружку воды, словно животному, а не человеку. Сам Груша уселся у дверей подземелья и упивался стонами осужденного.
Хотя преступления, совершенные Мацеком, были многочисленны, и вина его была неимоверная, однако, находили такое наказание слишком жестоким, бесчеловечным, и ужас обуял всех, слышавших его стоны.
Боркович был человек крепкий и прожил гораздо дольше, чем предполагал его тюремщик. Он пил воду и грыз сухое сено; возможно что, когда Груша засыпал, люди из сострадания бросали в склеп кусочки хлеба. Прошла неделя, прошла и вторая, а из подземелья все еще доносились стоны и проклятья. Случалось, что наступила тишина, и Груша, желая удостовериться, жива ли еще жертва, окликал Борковича, который отвечал ему бранью и оскорблениями. Ежедневно повторялось одно и тоже и ежедневно палач надеялся на смерть преступника, которая освободит его от добровольно взятой на себя обязанности. Но Мацек все еще продолжал жить; лишь голос его, вначале сильный, становился слабее, более хриплым и менее выразительным.
На четвертой неделе Груша, слыша только тяжелое дыханье и бормотанье осужденного, спустился вниз с факелом в руках, чтобы посмотреть, что с ним делается.
Состояние узника было ужасное, но это не смягчило озлобленного тюремщика. Сгнившая и разорванная в куски одежда облегала тело, которое было покрыто ранами, лицо изменено до неузнаваемости, от голода руки были искусаны до крови. Он уже не мог ни встать, ни пошевельнуться, а лежал на мокрой земле, испачканной всякими нечистотами… Он с трудом переводил дыхание, но о сострадании не просил… Вероятно, он знал, что у Груши его не будет.
Кто знает, не надеялся ли он еще на спасенье извне, и не эти ли надежды поддерживали его силы?
На пятой неделе Груша, спустившись с факелом на дно, нашел своего врага неподвижно лежащим, с головой зарытым в солому, со слабыми признаками жизни.
Когда палач остановился возле своей жертвы и толкнул ее ногой, живой труп пошевелился, медленно с трудом приподнял голову и, устремив на него безжизненный взгляд, простонал:
– Ксендза!
– Тебе? Ксендза? Для того, чтобы избегнуть ада, куда ты предназначен? Собаке – собачья смерть! Погибай без утешения и без отпущенья…
Груша, проговорив эти слова, посмотрел на лицо Борковича, и жалость невольно овладела его сердцем. Шатаясь, как пьяный, он вскарабкался по лестнице на верх, и слезы текли из его глаз. Он послал за ксендзом. Исповедник, спустившись в склеп, после непродолжительного там пребывания, поднялся наверх, до того ослабленный видом мучений преступника и воздухом, которым ему пришлось дышать, что еле держался на ногах, и его должны были поддерживать, чтобы он не упал.
