Роман Антропов - Бирон
А между тем Якуб от самой заставы поскакал к графу Рейнгольду сообщить ему о прибытии депутации и спросить, куда ехать. Отъехав недалеко от заставы, Густав велел остановиться под предлогом поправить упряжку лошадей, на самом же деле — в ожидании Якуба.
Верные слуги делали вид, что поправляют упряжь, и вестовой, которому было поручено Толбузиным следить за приезжими, остановился невдалеке.
Рейнгольд боялся не меньше Бирона и, ругая на чем свет стоит своего брата и Остермана, указал Якубу, куда они должны ехать, и обещался сам встретить их у дома, ключи от которого были у него.
Забрав человека, он действительно поехал в нанятый дом. Его человек отпер ворота, потом осветил внутри дом. Рейнгольд сторожил гостей у ворот, прячась за забором и закрывая лицо плащом, хотя на улице было совсем темно.
Впереди, указывая путь, ехал Якуб. Когда он поравнялся с воротами, Рейнгольд тихо окликнул его и указал, куда поворачивать. Сам же поспешил в дом.
Слуги торопливо распрягали лошадей и отводили их в конюшни, другие вносили в дом багаж.
Бенигна с истинным наслаждением осматривала нарядную спальню, хорошо натопленную, ярко освещенную. Она с обычной заботливостью накормила детей и укладывала их спать в чистые, мягкие постели. Она сама тоже чувствовала себя усталой и хотела спать.
В столовой за обильно сервированным столом сидели мужчины. Рейнгольд отослал слуг.
— Ну, теперь говори, — произнес Густав спокойным голосом.
— Если ты думаешь услышать что-либо приятное, — раздраженно начал Рейнгольд, — то ты очень ошибаешься. Не знаю, право, на что надеется Остерман, подводя нас под топор!..
При этих словах Бирон побледнел. Это доставило Рейнгольду видимое удовольствие. По крайней мере, не один он боится.
— Да, — продолжал он. — Вы все и Остерман можете быть покойны. Вы представители ландратов, вроде послов, вам ничего не сделают. Но вот чьи головы непрочны, — он указал на свою голову и на Бирона.
И Рейнгольд с жаром, в самых мрачных красках описал положение. Присяга принесена. Всякая власть у императрицы отнята! Немногочисленные ее сторонники притихли. Сама императрица через него, Рейнгольда, сообщила Остерману, что отказывается от всякой борьбы и просит на нее не надеяться, так как она совершенно бессильна. А этот упрямый старик все хочет заставить ее поступить по-своему даже после того, как все его первоначальные планы погибли!
Бирон слушал слова Рейнгольда, как слушают смертный приговор. Барон Оттомар и граф Кройц слушали внимательно и спокойно. Им действительно нечего было бояться. Самое большое, что могли с ними сделать, — это попросить поскорее уехать обратно.
— О, Густав, Густав! — в отчаянии воскликнул Бирон. — Ты погубил меня! Зачем, зачем я послушал тебя! Может быть, действительно этот проклятый старик сошел с ума!.. Или нарочно хотел заманить меня сюда, чтобы выдать князю Долгорукому!..
Бирон схватился за голову и как помешанный забегал по комнате. Густав глядел на него с холодной усмешкой.
— Ты опять обращаешься в бабу, Эрнст, — сухо сказал он. — Я говорю тебе, что только один Остерман мог придумать то, что придумал он. Неужели ты думаешь, что мой прекрасный брат что-нибудь понимает? Это не его ремесло, — презрительно добавил он. — Я завтра же повидаю Остермана. А теперь, я полагаю, надо спать. А вас, господин обер-гофмаршал, я буду иметь честь просить завтра доложить императрице, что депутация от ландратов униженно ходатайствует об аудиенции у ее величества.
XXIII
Рано утром Макшеев явился с рапортом к фельдмаршалу Михаилу Михайловичу. Фельдмаршал внимательно выслушал его, и по его грозно сдвинутым бровям Макшеев понял, что он недоволен приездом таких гостей.
Фельдмаршал поблагодарил его и отпустил. Макшеев радостно помчался домой, мечтая о теплой постели. А Михаил Михайлович поспешил в Верховный совет на очередное заседание.
В то же утро Густав Левенвольде посетил Остермана. По обыкновению, ему сказали, что вице-канцлер серьезно болен и никого не принимает. Его встретил Розенберг. Но Густав попросил передать барону несколько слов, которые тут же написал на клочке бумаги. Эти несколько слов были: «Густав просит господина барона принять его».
Розенберг был немало удивлен, когда Остерман с необычным оживлением, бодрым и энергичным голосом приказал немедленно проводить в кабинет гостя. Свидание наедине продолжалось часа два. Розенберг был удален.
Густав уехал, как всегда, внешне спокойный и холодный, а Остерман после его ухода позвал Розенберга и жену и заявил, что ему хуже. Его уложили в постель. Старик стонал при каждом движении и казался совсем умирающим.
Во дворце был назначен малый прием. Императрица знакомилась со своими подданными. Приехавшие в Москву чины генералитета, богатые помещики, вице-президенты коллегий добивались чести быть ей представленными.
Как обер-гофмаршал, Рейнгольд накануне докладывал ей список лиц, всеподданнейше ходатайствующих об аудиенции.
Императрица равнодушно проглядывала список. Но вдруг ее апатичное, вялое лицо оживилось.
— Граф, — воскликнула она. — Что ж ты молчал! Приехали твой брат, барон Оттомар, граф Кройц. Когда они приехали?
— Сегодня утром у меня был брат, — ответил Рейнгольд. — Он приехал во главе депутации ландратов принести вашему величеству всеподданнейшие поздравления с восшествием на прародительский престол и ходатайствовать о подтверждении лифляндских привилегий.
Императрица взволнованно встала с места. Тысячи воспоминаний теснились в ее сердце.
— Конечно, — воскликнула она, — я завтра приму их. Скажи своему брату, что он — желанный гость. Он приехал оттуда… Что там? Как живут там мои друзья? — в волнении говорила Анна.
— Ваши курляндские подданные, радуясь вашему великому жребию, ваше величество, оплакивают свою участь, так как лишены счастья лицезреть вас, — ответил Рейнгольд.
— Завтра, завтра, — повторяла Анна, глубоко взволнованная. — Пусть депутация непременно будет завтра. Я хочу скорее видеть их…
Рейнгольд поклонился.
Анна сидела в тронном кресле. У ступеней трона стояли ее фрейлины и статс-дамы. По бокам тронного возвышения поместился почетный караул в составе кавалергардов и нескольких офицеров лейб-регимента, среди которых был вновь назначенный в полк Артур Вессендорф.
Депутация медленно приблизилась к трону.
Юлиана не знала, что сегодня увидит своего отца. Старый барон не мог известить ее о своем приезде, а другим не было дела до маленькой Юлианы. Она чуть не вскрикнула, когда вдруг узнала высокую фигуру отца. Она сделала движение броситься к отцу, но Адель вовремя схватила ее за руку.
— Я счастлива видеть при нашем дворе моих друзей, — раздался взволнованный голос императрицы.
Члены депутации низко поклонились, и Густав своим ровным, спокойным голосом ответил:
— Мы прибыли, всемилостивейшая государыня, повергнуть к подножию вашего трона чувства преданности, одушевляющей вашу Курляндию, и просить милостивого внимания вашего величества…
И Густав изложил ей ходатайство ландратов.
Императрица поблагодарила депутацию за приветствие и прибавила:
— Все будет сделано по вашему желанию.
Она милостиво протянула руку. Поднявшись на ступени трона, Густав преклонил колено и поцеловал руку императрицы.
Рейнгольд наблюдал за братом и императрицей и думал:
«Какая ловкая бестия Густав, как он спокоен, как рада императрица! Она, очевидно, сгорает нетерпением получить сведения о ее возлюбленном Бироне… Что-то будет дальше?»
Действительно, Анна имела наготове тысячу вопросов, но не могла предложить их сейчас. Приказать Густаву явиться к ней после общей аудиенции она боялась. Она боялась недовольства Василия Лукича и других членов совета, не желавших, чтобы она поддерживала сношения со своим прежним двором. Ее взгляд упал на взволнованное личико Юлианы, и ее осенила мысль.
— Барон, — обратилась она к Оттомару. — Я вижу ваше отцовское нетерпение, я разрешаю вам обнять вашу дочь.
Старый барон покраснел, а Юлиана сделала ему шаг навстречу.
Не давая воли своему сердцу, барон сдержанно поцеловал дочь и глубоко поклонился императрице.
— Вы сегодня же можете навестить свою дочь, — милостиво произнесла императрица.
Это был способ получить все желаемые сведения. Кроме того, императрица чего-то смутно ждала. Ей казалось, что умный и дальновидный Густав недаром, не просто как депутат приехал сюда.
По окончании аудиенции барон, пользуясь разрешением императрицы, прошел к дочери через целый лабиринт дворцовых зал и коридоров. Он очень нежно и заботливо расспрашивал Юлиану об ее жизни и здоровье, обратил внимание на то, что она похудела и побледнела, но Юлиана успокоила его, сказав, что она очень устала; она все время при императрице, а теперь каждый день даются такие же, как сегодня, аудиенции. И скучно и утомительно, так как приходится подолгу стоять.
