Алексей Югов - Ратоборцы
Рогович даже и не подумал отстраниться.
– Убить хочешь? Ну что ж!.. Новгород Великий без меня стоять будет: листьев у дуба много… Да и без тебя тоже простоит!
Он смолк и смотрел, что станет делать Ярославич.
А Ярославич, тяжело дыша, опустил руку и отошел к окну.
Как бы чуя в недобром молчании князя, что сейчас будет положен предел всему тому, что здесь совершалось, Рогович торопился всадить в гордое княжеское сердце как можно больше своих отравленных стрел.
– Вы на что ставлены?.. – кричал он. – Чтобы за вашей рукою княжеской, за щитом да за мечом вашим Земле быть сбереженной!.. А вы?! У тебя, во Владимире, Неврюй, как свинья рылом гряду огородную, так и он все испроверг и разрыл… Где дворцы ваши белокаменные, дедов твоих? Где пречудных и дивных мастеров изодчество? А что – в церквах, в соборах, где сам мастер Петр, и Микула, и Абрам труждалися?! Все испохаблено, осрамлено, расхищено!.. Да разве стоило для вас, для князей, нам, художникам, зодчим, после того трудиться?! Да на что вы и нужны после этого? Воевали мы, новгородцы, и без вас, без князей, не худо! – выкрикивал он. – До Оби, до Тобола дошли!.. И там наша хоругвь, новгородская, возвеяла!..
– Ты сам себе произнес ныне осуждение, да и крамольным товарищам своим… в бесстыдной злобе своей, когда о других государях помянул! – сказал Невский, подавляя клокочущий в нем гнев. – Знаю: давно на западные страны блудное око свое косите!.. Торговцы!.. Барышники!.. Что вам Земли родной искровавленная пазуха?! Что вам и Новгород? Вам торговать бы только со всем светом, да кичиться, да надмеваться в гордыне своей: «Мы – господин Великий Новгород!.. Мы, дескать, не данники никому!..» А сами дальше перстов своих не видите!.. Стыда в вас нет! Кровь мою, за вас пролитую, попрали и поношенью предаете: «За себя-де трудился… за княженье – не за отечество!..» Разве Низовские полки мои, что здесь погибли, не за ваш господин Великий Новгород стояли?.. А и – за всю Землю, за все хрестьянство!.. А разве новгородцы – те, что со мною были на Озере, на льдах, – разве они за то в битве сгинули, чтобы купцам чужеземным, гостю летнему и зимнему, путь был чист в Новгород – и берегом и водою?! Нет, не за это они сгинули!.. И услыхал бы кто из них, из богатырей моих, как ихнего князя поносят!.. Да они бы тебя…
Но Рогович перебил князя.
– А что ж такого, что – князь! – насмешливо проговорил он. – Все из одной глины слеплены! Что в моих жилах кровь, что в твоих – одинака!..
– Молчи! – во весь голос заорал Ярославич, у которого в этот миг свет помутился в глазах от гнева. – Да знаешь ли ты, что в этих жилах – кровь Владимира Святого, кровь Владимира Мономаха, кровь кесарей византийских?! А ты – смерд!.. – Вне себя от ярости, он схватил за грудь Роговина, и все, что было надето на теле узника, затрещало и разорвалось.
Рогович захрипел. Но даже и тут, с трудом хватая воздух грудью, он шепотом выкрикнул:
– Меня… задушить… можешь: я – не Новгород!..
Ярославич отбросил его от себя.
– Дьявол – в тебе!.. – Невский отошел к столу и стоял некоторое время молча, тяжело дыша.
Наконец, смотря в упор на противника, спросил его угрюмо и торжественно:
– Коли отпущу, опять за то же примешься?
– А то – нет?! – Рогозин тоже поднял глаза, и взоры их встретились.
– Ну, тогда не пеняй на меня Господу! – обрекающим голосом сказал Невский.
4Дубравка возросла, раздобрела, вошла в лета. Статная, высокая, с гибким станом и царственными движеньями расцветшего тела, уже изведавшего материнство, – ибо там, в изгнании, у княгини Аглаи был младенец, – Дубравка вызывала сейчас даже и со стороны княгини Вассы невольные похвалы.
– Какою же ты стала красавицей, Аглая! – в присутствии Александра, который нередко теперь заходил к ним, на женскую половину, воскликнула однажды княгиня Васса, ласково оглаживая упругое тело невестки. – Экая телица господня!.. Куда тебе вдоветь, повдовела – и хватит!.. Саша, – обратилась она к мужу, – а ведь правда, мы не отпустим ее к Данилу Романовичу, а замуж здесь отдадим? Я ей и жениха нашла…
Ярославич через силу усмехнулся. Неприятным показалось Ярославичу чуждое его княгине, столь свойственное прочим боярыням, касание до чужой брачной жизни, до чужих замужеств и женитьб: «Не к лицу ей это!..»
– Не думал я, что монашенка моя, яже во святых, княгиня Васса, свахою может быть, да и доброй! – сказал Невский.
Княгиня Васса Брячиславна была до крайности разобижена:
– Что же, даже среди родных я не могу и шутки себе позволить? Или я не человек, как все?
– Ну полно! – стал уговаривать ее Александр. – Прости. Пошутил… Так за кого же придумала ты отдать Дубраву нашу? – совсем по-другому спросил Ярославич.
– Глебушка ей жених, Василькович! – сказала, перестав сердиться, княгиня Васса. – Зачем же будем красавицу такую, дитя наше, в чужой род отдавать? Вот вернется Глеб из Большой орды, от Каневичей, – и поженим. Тебе он помощник верный. Ты его любишь. Будут они с Дубравкой в своем Белоозере жить, а мы – во Владимире. Ездить будем друг к дружке. И как будет хорошо!
– Это какой Глеб? – изумилась Дубравка. – Тот юнец, что на свадьбе нашей со свечою шел?
Княгиня Васса улыбнулась:
– Так разве одна только ты выросла? Ведь уже семь лет, подумать страшно, как привезли тебя к нам, во Владимир. Тебе двадцать три, ну и Глебушке около того…
Вмешался Невский.
– Нет, мать, – насмешливо сказал он. – Незадачливая ты сваха!.. Я велел Глебушке в Орде жениться, когда все ладно там пойдет у него…
– В Орде?! У поганых? На татарке? – воскликнула княгиня Васса.
Александр пожал плечами.
– А что ж тут такого? Они хороши, княжны ихние! Ясно, что окрестим вперед. И они этого не прочь. У самого Менгу покойная царица была христианка, православная. Ежели оженится Глебушка в Орде, то лишь новую юницу введем в стадо Христово… Нет, видно, другого жениха будешь присматривать для нее! – закончил он снисходительно. А потом, осмотрев Дубравку с ног и до головы, покачал в раздумье головой и проговорил: – Эх, время, время… летит – и не видим! Семь лет!.. А и впрямь, как возросла!.. Вот только косички у тебя не выросли, Дубравка, – пошутил он и слегка докоснулся до золотых косичек Дубравки, забранных венчиком под золотой кораблик с кисейным наголовничком.
Дубравка смутилась. Вмешалась Васса:
– Саша, да оставь ты ее, в краску вогнал!..
От проницательного, хотя и постоянно долу опущенного взора княгини Вассы не укрылась радость, которая вспыхнула в глазах Александра, когда, вернувшись под вечер из Новгорода к себе на Городище и войдя на половину княгини, он увидал, что у нее сидит Дубравка, хотя приезд княгини Аглаи не был для него неожиданностью.
Невский знал и узнал своевременно, то есть вскоре же, как возвратился в Переславль от Сартака, что брат Андрей и Дубравка спаслись от татар, что они бежали сперва в Новгород, потом в Псков, затем в Ревель, к датчанам, потом в Ригу, к магистру Поппе фон Остерна; узнал, что там они разделились: Дубравка, воспользовавшись пребыванием у рыцарей Марии посольства отца своего, отбыла с посольством этим в Галич, а князь Андрей – в Швецию. Затем, когда Александр выхлопотал для Андрея прощенье и оба они, князь и княгиня, возвращались через Ливонию, то здесь, при весьма смутных обстоятельствах, князь Андрей Ярославич убит был в схватке, завязавшейся между немецкими рыцарями и отрядом эстонцев…
«Ведь вот брата убили, – подумала княгиня Васса, наблюдая при первой встрече с Дубравкой лицо мужа, – ничего еще расспросить не успел ее о том, а у самого на лице только радость, что видит ее!.. Видно, коли любишь, так не скроешь! Стало быть, верно доносили мне тогда!..»
А доносили тогда княгине Вассе, остававшейся в Новгороде, некие тайные доброжелатели, что якобы супруг ее потому лишь зажился в своем Берендееве, что там гостят у него невестка с мужем, и что галичанка очень по душе пришлась старшему Ярославичу, и что добрые люди уже поговаривают, не было бы и между Ярославичами-братьями чего худого, как промежду Владимиром да Ярополком из-за жены Ярополковой, гречанки…
И немало тогда одиноких ночей, у окошечка над Волховом, проплакала супруга Невского! А когда свиделись, то не смогла она утаить от Саши своего ни слез этих, ни страданий своих, ни того, что уж надумала проситься у него на постриженье, чтобы уйти в монастырь.
– Полно, голубка! – сказал ей тогда Александр. – Мало ли что злые люди сплетут? Им бы только раздор между мужем и женою посеять да и в меня лишний комок грязи метнуть!
Что же касается мыслей княгини насчет ухода в монастырь, то он пошутил тогда, поведя рукою на опочивальню ее, озаренную светом лампад:
– Зачем из монастыря да в монастырь?
…И вот снова упорная мысль о монашестве, о постриге – мысль, зародившаяся на измоченных слезами подушках, стала все больше и больше одолевать княгиню вскоре после возвращения Дубравки из-за границы.
